Молитвенник хаоса - Альбер Карако
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
[...] Сегодня мы кремируем госпожу Мать. Нас двое, кто сопровождает ее в печь, — господин Отец и я. Мы дошли до конечного пункта, печь построена в дивном стиле, галерея вокруг нее склоняет к медитации, впервые, с тех пор, как я утратил счет дням, пусть солнце и проходит сквозь облака, согревая нас после месяца дождей, холода и ветров. Люди, отстраненные от жизни, воспринимают мертвецов более живыми, чем собственно живых, — последних они считают ирреальными, поэтому у нас так актуален культ памяти. Fui, non sum, non euro 10 — мои любимые слова, мы должны забывать наших мертвецов.
Мы должны забывать о мертвых, ибо они трупы, нам лишь позволено длить результаты их трудов, подражать их стилю, остальное — глупая суета. Я хотел оставить себе пепел госпожи, но у французов это запрещено законом, отныне ее прах будет находиться в тесноте небольшого шкафчика; все же это лучше, чем гнить в земле, собирая смехотворные цветы на могиле. Во мне, переставшая существовать, воскресает вновь, я извлекаю ее из пустоты, и она становится моей дочерью. Мы не грустим: ни я, ни господин Отец. Он безмятежен, как я.
[...] Госпожа Мать живет во мне, и я больше не плачу о ней, наново перерожденная, она сидит в моей утробе, теперь она моя дочь, вопреки упорному желанию ее забыть. Напрасно мы тешили себя. О нет, Отец, она не умерла, ты найдешь ее во мне, вытри слезы. Счастье было доступно нам, — лишь некоторым из евреев, остальные же из нашей расы его никогда не обретут, они много рассуждают, догматический оптимизм усугубляет их врожденное уныние, они постоянно на что-то надеются, прошлое ускользает от них, и все в их руках рассыпается прахом.
[...] Меняется плотность времени, его поток иссякает, оно рассеивается в пустоте, словно река в безграничной долине, без начала и без конца, часы, которые раньше стремительно следовали друг за другом, ползут медленно, застревают в длительности, и порой возвращаются назад, мы ощущаем головокружение и не можем объяснить его природу, но оно дает нам видение вечности: сквозь неподвижность настоящего воскресает и множится прошлое, объединяя нас в одно целое. Это госпожа Мать наполняет нас своей смертью.
[...] Боль повсюду, и наша первая обязанность — избегать ее, это расплата за любовь. Любовь и боль неразрывно связаны, чем меньше любишь, тем меньше угроз; в конце концов любовь превращается в страх, мы боимся за другого и, дрожа, тащим на себе тяжесть тревоги. В глазах невинной девушки наша судьба скована сном, в тени красавицы процветают рабство и смута, и каждое последующее поколение возобновляет и длит иллюзии, навеянные девичьими поцелуями. На протяжении веков и тысячелетий, нашей единственной защитой от них была импотенция.
Женщины — наши враги, и особенно это прискорбное правило касается наших матерей: мать ограждает нас от остальных женщин, но наши достижения ограждают нас от матерей, — достижения духа и разума. Мы в долгу перед женщинами, в долгу перед их снисходительностью, — те, кто их оскорбляют, попадают в их власть, а кто глумится над их мучениями, заканчивают дни, ползая у их ног; чтобы избежать неприятностей и нейтрализовать божественность женщин, мы будем чтить их и превозносить, тогда они сами упадут под тяжестью своего нимба.
[...] Нет, я не тоскую по моей госпоже, слезы не нужны мертвецам, мы рыдаем ради своего самодовольства и оплакиваем себя. Мне безразлично: умереть или жить, такова моя духовная природа; меня никогда не привлекали ни женщины, ни любовь, и тем более несуществующая теперь госпожа Мать, как женщина; я флегматичен настолько, что мое спокойствие порой меня удивляет. Я мало разбирался в себе до этого прозрения, которое подтвердило, что я прирожденный философ. Госпожа много мучилась, но благодаря ее невзгодам мы многое узнали о себе, и страх вознаградил нас мудростью.
[...] Я думал, что все кончено, но мне еще есть что сказать. Как сопротивляться этому желанию, которое всецело меня подчиняет? Позвольте мне снова вернуться к боли давно неощутимой и оглянуться назад после всего пережитого. Я знал, что госпожа Мать была близка к смерти многие годы, это разжигало мое воображение; я готовился к смерти, и, когда она наступила, не испугался, сознавая, что в ней нет ничего необыкновенного, даже для госпожи Матери. Мертвые не страдают от смерти, это живые страдают от жизни.
Глупо упиваться страданиями, если боль не несет облегчения, неразумно скорбеть и раздувать свое горе, оставаясь в плену эгоизма. Мы не созданы для пустоты и потому не выдерживаем напряжения отрешенности, святость для нас — колоссальный риск, но мы можем приблизиться к ней, подражая целеустремленности святых. Должен ли я жалеть себя и вечно скорбеть? Все, кого горе убило, заканчивают так, но я чувствую, что стою выше отчаянья...
Мы оправдываем боль и наслаждаемся ею, как бы отрицательно к ней ни относились. Уклоняясь от внутренней борьбы — основы нашей суверенности — мы обрастаем плотью и теряемся среди других людей, внося свой вклад в общую массу бедствий, окутанную паутиной желании, страхов, любви и ненависти — достоянием жертв иллюзий и заложников фатальности. Мне удалось выйти из порочного круговорота, госпожа Мать понимала это, она поощряла мою независимость, и теперь я избавляюсь от памяти о ней, благодаря обретенной свободе.
МОЛИТВЕННИК ХАОСА
Главный редактор Вадим Климов
Издательство Опустошитель
www.pustoshit.ru www.opustoshitel.ru
Подписано в печать 27.06.2022 Формат 84*108/32. Бумага офсетная.
Печать офсетная.
Объем 8,61 усл. печ. л. Тираж 300 экз.
ISBN 978-5-250-02694-9
1
В оригинале: «J’ai cinquante ans et c'est le moment ou jamais de rentrer en moi-même. Je n'aime pas la vie et je ne me souviens pas de l'avoir aimée, l'idee que je pouvais mourir fut de tout temps ma consolation et plus le terme approche, plus ma joie s'en augmente, je suis presse de quitter ce bas monde. A part
