Переворот - Джон Апдайк

Эзана поднял глаза и удивился, увидев меня, а еще больше удивился, увидев позади меня Опуку и Мтесу. В этот час мы обычно не проводили совещаний. Спускались сумерки, и Эзана, сидя в халате из узорчатого шелка, потягивал напиток из высокого стакана, в котором плавал кусочек лайма, а у его уха жужжал кондиционер. Он читал книгу — наверняка американский роман о карикатурных сексуальных приключениях еврея-интеллектуала или освобожденной женщины. Развитие сюжета вызывало у него улыбку, которая не сразу покинула его лицо. Довольно долго на протяжении нашего разговора он держался мягко. Он спустил ноги в итальянской коже с марокканской скамеечки и собирался встать, чтобы поздороваться, но я жестом велел ему не утруждать себя.

— Я пришел узнать, — сказал я, — о переговорах с американцами, которые, насколько я понимаю, идут.

— Не переговоры, а беседы, — возразил он. — Этого малого, Клипспрингера, довольно трудно остановить, он такой... как это вы, американцы, говорите... даритель.

— Вы — американцы?

— Извините, мой президент, просто американцы. Вы вошли, когда я как раз читал эту книгу, где только и речи что о бедных, живущих во мраке невежества буржуа, которые пытаются подвергнуть психоанализу Вселенную. Я пробую читать эту ерунду, чтобы лучше понимать нашего противника. Они странная, потерянная раса, еще более бедная, чем они себе это представляют. Вот я и подумал, не придется ли нам со временем принять их у себя — у них тоже дефицит в торговле, высокий показатель безработицы, а также проявляется склонность к сельскому хозяйству как национальная черта характера и возникает необходимость ввести протекционистские тарифы, чтобы сверхэффективные и высокоразвитые предприятия бывших держав Оси не переплюнули их еле дышащие национальные отрасли промышленности. В самом деле, товарищ президент, в такое время, когда у арабов сконцентрирован весь капитал, в Сибири и в Бразилии — все сырьевые ресурсы, а у китайцев — идеологический запал, не будет ли в интересах глобальной стабильности оказать Соединенным Штатам помощь, заложив это в наш национальный бюджет на будущий год. Я, конечно, шучу.

— Конечно. Однако звучит это так, будто помянутый Клипспрингер запудрил мозги моему шеф-министру. Этот народ — настоящие пираты. Не пуская в ход ни одного солдата, их экономика выкачивает богатства со всего мира, служа алчному, тривиальному и расточительному потребительству. Я приказываю в ответ на их авансы не давать никакого ответа.

— Но отсутствие ответа — это уже ответ, который побуждает спрашивающего действовать. А ведя дискуссию, мы оттягиваем действие, и проблема растворяется. Об этом злополучном Гиббсе не упоминают уже несколько дней. Мы не можем делать вид, будто американцы не существуют: они крутят французами, а если французы перестанут давать деньги на наши земляные орехи, перестанем существовать в мире мы.

— Или начнем существовать в мире лучшем.

— Кроме того, как известно полковнику, некоторые реакционные элементы бежали от нашей революции и нашли пристанище в Сахеле. Поставка американского оружия может превратить этих смехотворных диссидентов в силу вторжения, которая обнаружит, что наши границы легко пересечь, а наше население, сколь бы оно ни было предано Эллелу, отчаянно ослаблено засухой.

— Из голодных получаются хорошие солдаты, — заметил я. — Когда дело доходит до боя, бедняки берутся за свое золотое оружие — это то, что им почти нечего терять. Их жизнь проходит в жалкой приемной дворца загробной жизни. Живописный рай, обещанный Пророком, — наша атомная бомба: от ее взрыва бедные тубабы, держащиеся за бездуховное существование, засохнут как насекомые. Они не имеют представления о той жизни, что их ждет. Что же до французов, то они слишком заняты тем, чтобы набить деньгами горло самолета «конкорд», и не сводят с него глаз — все достояние целого народа скупердяев заглатывает этот гусь аэронавтики. Забудь про неверных: они погрязли в материализме и его свинском удушении духа. Нашей самой верной и благородной политикой является полное к ним пренебрежение.

— Даже твои робкие друзья, советские люди, — не отступал Эзана, — испытывают на себе американское влияние теперь, когда необъявленное противостояние перешло в разрядку.

— Что это, товарищ, побудило тебя опуститься так низко, в тину realpolitik[25]? Я спасу тебя от демона, которого ты заглотал. Если еще хоть на один звонок этого Клипспрингера последует любезный ответ, я велю перерезать кабели, ведущие к дворцу.

Лицо Эзаны, все его полукружия и выпуклости, потускнело от огорчения. Золотой зуб исчез, в горестной гримасе обнажились нижние зубы.

— Но завтра мы должны обсуждать возможность пристройки крыла к библиотеке Брайля — лепрозория памяти моего отца. Твоего, я знаю, унесло ветром, как щепотку удобрения, а моего отца я знал и любил. Он был бойцом, а потом, когда французы установили мир, — перевозчиком в излучине Грионде, где берега сходятся близко. Возможно, во время своих посещений южного берега он и подцепил проказу в середине своей жизни, поседел и постепенно погибал. Сначала у него не стало носа, потом пальцев. Я наблюдал, как шагала болезнь. Мое нынешнее положение и возмущение, толкнувшее меня в революцию, объясняются клятвой, которую взял с меня отец при своем последнем вздохе. Я поклялся, что высоко поднимусь по социальной лестнице, что граждане Нуара никогда не будут испытывать страданий и унижений так незаслуженно, как он.

— Лучше, пожалуй, было дать клятву, что ты встретишь собственный конец, не сетуя на судьбу, как, судя по всему, сетовал твой предок.

Эзана оставил без внимания это оскорбление своего отца. Он нагнулся в кресле, чтобы по извилистым каналам моего уха донести до моего сознания то, что хотел сказать. Мой товарищ, несмотря на свой щеголеватый костюм, предстал сейчас передо мной более голым, чем в пору ярости и страха, царивших во время Возрождения и после, когда мы сговаривались покончить с пустоголовым Соба. Эзана сказал мне:

— Мир нынче не тот, каким был. Необходимости страдать уже не существует. Единственный урок, какой дало страдание, — это как избежать еще больших страданий. То, что причиняет людям боль, может, за некоторым исключением, быть теперь устранено. Ветрянка даже в нашем околдованном крае была изолирована и ликвидирована. Мы знаем, чем надо заполнять желудки детей, хотя не всегда можем это сделать. Обесцвечивание загробной жизни, — а она обесцветилась, мой друг Эллелу, сколько бы ты ни копался в своем сердце, — придало этой жизни большую ценность. Говоря о непрекращающемся насилии на нашей планете и противопоставляя заявления ЧВРВС измышлениям, напечатанным в «Нувель ан нуар-э-блан», стоит отметить, что факт остается фактом: насилия сравнительно не так уж много, и оно намеренно сдерживается державами, которые могли бы его расширить. Война стала криминалом, это уже не спорт для джентльменов. А потеря респектабельности — дело нешуточное. Мы чувствуем это везде, даже в апатии Куша. Ненависть в национальном масштабе утратила искренность. Уверенность в своей правоте, оправдывавшая великие бойни, исчезла. Понятия расы и племени, секты и страны, определявшие человека и устанавливавшие принцип набора молодежи в армию, больше не порождают слепую лояльность; кубинцы и бельгийцы, перуанцы и индонезийцы встречаются на наших приемах во дворце, вожделеют к женам друг друга и равно жалуются на скуку дипломатической службы в этом забытом Аллахом месте заключения, в этом болоте. Подобное общение говорит о росте прагматизма в людях и сокращении безумной энергии, которая обеспечивала неизбежность удачного выполнения моей клятвы, данной отцу.

— Эти понятия, которые ты принижаешь, — сказал я, — являются камнями, на которых зиждется человечество. Если они рассыплются, мы будем иметь дело с кучей пыли, состоящей из индивидуальных атомов. Это будет не мир, а энтропия. Как все уютно чувствующие себя трусы, ты, товарищ Эзана, переоцениваешь мир. Возможно ли, — спросил я, — чтобы природе был присущ некий принцип соперничества, идущий от первого вторжения существа в божественную первозданную пустоту? Безмятежно спокойные небеса, как доказано астрономами, сияют благодаря немыслимым по своим размерам взрыву и потреблению, а блестящая поверхность мрамора или бархатистость девичьего века объясняется физиками распадом крутящихся в вихре частиц и титаническим напряжением, порожденным несовместимыми разрядами. Еще один пример: мы с тобой были долгое время в ссоре, и правительство Куша родилось из диалектического расстояния между нами. Из полезной войны, которая между нами шла, родился синтез, и этот синтез, по крайней мере на время, нейтрализовал антагонистические энергии, которые сталкивались внутри.

Пальцы Эзаны, не смыкавшиеся из-за толстых колец, шире растопырились на стеклянной поверхности его стола.