Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

На следующий день около 7 часов начался ветер по ощущению 10–15 метров в секунду, затем резко усилившийся. До конца наблюдений оставалось примерно четыре часа. Ветер работе не мешал. Температура в палатке до начала ветра была примерно +10°. Еще ночью от накалившейся трубы начал прогорать брезент палатки. Эти дыры стали затыкать перчатками и прожгли их. Возможно, потому с началом ветра температура упала до 0 и, возможно, ниже. Собаки оставались в упряжке, за исключением двух. Довольно скоро деревянный каркас палатки начало расша–тывать ветром, дыры в палатке стали увеличиваться, и, чтобы их затыкать, стали рвать полушубок. Одна стенка палатки явно не выдерживала, и ее могло сорвать.

Мы закончили работу около 10 часов и приступили к упаковке приборов и вещей. На это ушло час–полтора, потом поели. Около 11 часов в палатку втащили двух собак, остальных из–за непогоды и метели было невозможно освободить из упряжи. Стали думать, как выбираться в непогоду на полярную станцию или экспедиционную базу, так как вода в майне начала сильно плескаться, что указывало на близость открытого моря и возможность выноса припая. Несколько раз выходили из палатки наружу за углем и чтобы оценить погоду.

Потом под ветром стали лопаться доски каркаса, а немного позднее ветром вырвало трубу и опрокинулась горящая печка, которая тут же потухла. Спустя минут 15 подняло подветренную стенку палатки, сорвало с каркаса и начало валить. К этому времени на руках Анатолия оставались только мокрые брезентовые рукавицы, а у меня меховые, также промокшие, потому что мы работали с приборами в майне. Вода в майне плескалась так сильно, что можно было думать, что припай вырвало и несет к северу, тем более что палатка была установлена в 1,5 км от кромки льда по открытой воде. Перед выходом Анатолий с час поспал в спальном мешке, а я читал газеты, употреблявшиеся для упаковки, и заполнял журнал наблюдений.

Когда северную подветренную стенку палатки сорвало с каркаса и Анатолий сказал: «Все, гроб приходит…» — мы укрылись в противоположной части палатки. Здесь я привел себя в порядок, застегнулся на все пуговицы и надел ветрозащитную маску. Решили идти на базу, но при первой же попытке нас сразу же отбросило ветром назад. Стали ползти рядом, временами останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Анатолий прокричал: «Давай возвращаться назад…»

Однако палатку посреди пурги нам найти не удалось, хотя, возможно, мы были от нее в нескольких метрах. Тогда мы, ориентируясь по направлению ветра, снова решили двигаться к базе. Анатолий несколько раз предупреждал, что мы не должны потерять друг друга, и просил отогреть его руки у меня за пазухой, что было невозможно. Кистей рук у него не было видно, так как он втянул их в рукава ватника. Мои рукавицы также замерзли и не снимались. Мы продолжали ползти вперед, но вскоре порывами ветра нас разбросало в разные стороны. Больше я Анатолия не видел, хотя однажды слышал его за ревом пурги».

Картина в целом понятная, с одной стороны, и удивительная — с другой. На гидрологических работах не иметь запасных сухих рукавиц! Сыграло роль и то, что Анатолий работал на Северной Земле в континентальных условиях климата, с сильными зимними морозами, но без сильных ветров… А дальше сплошные накладки: непонятное требование Москвы выполнить гидрологическую станцию до конца квартала, неспособность Щетинина взять решение на себя по принципу «Мне на месте видней!» и, наконец, игнорирование падения давления накануне. Не хочу развивать последнюю проблему, поскольку я не метеоролог. Своей одеждой Афанасьев подписал себе смертный приговор. Не знаю, как бы я сам вел себя в подобной ситуации, но, очевидно, своим решением Анатолий избавил меня от подобной участи, и рассуждать на эту тему дальше–не в моем положении… И тем не менее — поучительно, ничего не скажешь, лишь бы сделать правильные выводы.

Зиновий пробыл у нас трое суток, трое суток для нас отчаяние чередовалось с надеждой. Вечером 28 марта у него началось резкое ухудшение. Хотя его пальцы шевелились, цвет кожи на руках все больше становился багрово–синим. На полярке обмывают покойника и в ожидании самолета гоняют авиаметеонаблюдения каждый час 30 марта прилетел Ли-2 (командир экипажа Гурий Сорокин). На борту кроме экипажа врач и милиционер, видимо, следователь или представитель прокуратуры.

Самолет с гудением, словно гигантский жук, раскачиваясь на застругах, подрулил к базе. Передаем на борт Каневского, закутанного в спальный мешок. С ним улетает Наталья. Последние рукопожатия и напутствия, и самолет растворяется в снежной мгле. Нас осталось еще меньше. Недолгие, какие–то скомканные поминки на полярной станции — словно люди спешат освободиться от очередного кошмара, покончить с ним и забыть.

С первых чисел апреля установилась великолепная погода. Старик–метеоролог с полярной станции, начинавший свою полярную службу лет тридцать назад, выдал свой комментарий: Арктика получила очередную жертву и до поры до времени успокоилась. Вдосталь потаскав за собой сани с фототеодолитным комплектом, за первую неделю апреля я успел провести съемки со всех базисов. Один из таких выходов совпал с передачей по радио от родных и близких. Благо работать пришлось в полярной станции, оставляю сани со своим надоевшим грузом у крыльца и прямо в полевой робе устраиваюсь среди зимовщиков у приемника послушать своих. Выступала мама, и после ее выступления диктор объявил:

— Уважаемый Владислав Сергеевич! По просьбе ваших родных передаем русскую народную песню «Я на горку шла, тяжело несла».

Эти слова вызвали совершенно особый эффект: слушатели от дружного хохота повалились со стульев. Люди в хохоте изрыгали из себя пережитое, буквально давились в спазмах, снова и снова принимались корчиться от смеха, утирая слезы. Господи, как немного надо нам всем порой… Так чье–то вокальное искусство ненадолго сделало меня героем местного значения.

Пересекая в маршрутах припай, я частенько нахожу куски сланца величиной с ладонь, унесенных с ближайших скал мартовской борой на расстояние в несколько сот метров. Страшные детали, которые надо уяснить на будущее, хотя только от одних воспоминаний бросает в дрожь. Новости из Москвы: у Каневского руки ампутировали почти по локоть. Рухнули наши надежды на чудо, остается только пожелать Наталье и Зиновию сил и терпения.

Пора мне отправляться на ледник, чтобы провести повторные наблюдения на остатках сети вплоть до Барьера Яблонского, столь памятного по ноябрьским событиям. В первых числах апреля встретились с Иваном Хмелевским и его помощником Женей Дебабовым (на базе давно кухарили все оставшиеся по очереди), которые проводили маршрутную снегосъемку, начатую с опустевшей Ледораздельной. Поведали им горестную историю о Каневском и Афанасьеве. Ребята явно поникли от таких новостей…

По рассказам ребят, Сева Энгельгардт с Романовым- младшим, закончив работы на теодолитном ходу, заняты снегосъемкой в районе балка Анахорет. Думаю, Сева (как и я) надолго запомнит наш драп–бросок к морю в ноябре прошлого года. Когда ребята покидали Ледораздельную, в двух алюминиевых фляжках (одна у входа в дом, другая на столбе от флюгера) оставили записки одинакового содержания, чтобы объяснить будущим исследователям, что за находку они обнаружили. В свете моих будущих планов установка балка «Вилла Бажевых» в восточной части Барьера Сомнений ближе к горам ЦАГИ пришлась весьма к месту.

Я поскорей отнаблюдал очередные пункты на поперечном створе ниже Барьер Сомнений, а также опорный пункт сгущения на Бастионах, тот самый, что выбирал вместе с начальником почти два года назад. Моим помощником нас этот раз выступал доктор. Севу Энгельгардта вместе с Романовым–младшим, двигавшимся нам навстречу с Ледораздельной, мы так и не встретили. Только иногда где–то вдали среди моря заструг можно было разглядеть два маленьких силуэта, не отличимых друг от друга даже в поле зрения бинокля: вот и вся роскошь человеческого общения…

Между тем установилась на редкость хорошая погода, температура редко опускалась ниже 10°, главное, только изредка срывался ветер, поднимавший клубы поземки. Разумеется, дней с геодезической видимостью было значительно меньше. Ничто в окрестностях Анахорета не напоминало о трагедии, постигшей Олега Яблонского, хотя я с точностью до метра мог бы показать место его гибели. Плотный, убитый ветром снег тысячами заструг надежно укрыл это место, но я‑то знал, где… Сейчас невозможно представить, что здесь творилось во время таяния. Наверное, где–то в глубине сохранились обсохшие за зиму тоннели, но внешне ничто не выдавало их присутствия, а зимнего снега здесь накопилось столько, что провала можно было не опасаться. Довольно скоро я завершил геодезию и подумывал, как отнаблюдать опорный пункт в горах ЦАГИ. Я уже не однажды использовал в своих наблюдениях этот гурий, с таким трудом установленный там прошлым летом.