Чингисхан. Великий завоеватель - Эренжен Хара-Даван

Иногда приходилось при этом совершать трудные переправы через реки, не нарушая непрерывности цепи. Нередко в цепи появлялся сам старый хан, наблюдая за поведением людей. Он до поры до времени хранил молчание, но ни одна мелочь не ускользала от его внимания и по окончании охоты вызывала похвалу или порицание. По окончании загона только хан имел право первый открыть охоту. Убив лично несколько животных, он выходил из круга и, сидя под балдахином, наблюдал за дальнейшим ходом охоты, в которой после него подвизались князья и воеводы. Это было нечто вроде гладиаторских состязаний Древнего Рима.

После знати и старших чинов борьба с животными переходила к младшим начальникам и простым воинам. Это иногда продолжалось в течение целого дня, пока, наконец, согласно обычаю, внуки хана и малолетние княжата не являлись к нему просить пощады для оставшихся в живых животных. После этого кольцо размыкалось и приступали к сборищу туш.

В заключение своего очерка Лэм высказывает мнение, что такая охота была превосходной школой для воинов, а практиковавшееся во время хода ее постепенное сужение и смыкание кольца всадников могло находить применение и на войне против окруженного неприятеля.

Действительно, есть основание думать, что своей воинственностью и удалью монголы в значительной доле обязаны именно зверовой охоте, воспитавшей в них эти черты с малых лет в повседневном быту.

Сводя вместе все, что известно относительно военного устройства империи Чингисхана и тех начал, на которых была устроена его армия, нельзя не прийти к заключению — даже совершенно независимо от оценки таланта его верховного вождя как полководца и организатора — о крайней ошибочности довольно распространенного взгляда, будто походы монголов были не кампаниями организованной вооруженной системы, а хаотическими переселениями кочевых народных масс, которые при встречах с войсками культурных противников сокрушали их своим подавляющим многолюдством. Мы уже видели, что во время военных походов монголов «народные массы» оставались преспокойно на своих местах и что победы одерживались не этими массами, а регулярной армией, которая обыкновенно уступала своему противнику в численности. Можно с уверенностью сказать, что, например, в китайском (цзиньском) и среднеазиатском походах, которые будут подробнее рассмотрены в следующих главах, Чингисхан имел против себя не менее чем двойные неприятельские силы.[153] Вообще монголов было чрезвычайно мало по отношению к населению завоеванных ими стран, — по современным данным, пять миллионов первых на около 600 миллионов всех их бывших подданных в Азии. В армии, выступившей в поход в Европу, чистых монголов было около 1/3 общего состава как основное ядро.[154] Военное искусство в высших своих достижениях в XIII веке было на стороне монголов, почему в их победоносном шествии по Азии и Европе ни один народ не сумел остановить их, противопоставить им выше, чем имели они.

«Если сопоставить великий заход в глубь неприятельского расположения армий Наполеона и армий не менее великого полководца Субедея, — пишет г. Анисимов,[155] — то мы должны признать за последним значительно большую проницательность и больший руководительский гений. И тот и другой, ведя в разное время свои армии, были поставлены перед правильным разрешением вопросов тыла, связи и снабжения своих полчищ. Но только Наполеон не сумел справиться с этой задачей и погиб в снегах России, а Субедей разрешал ее во всех случаях оторванности на тысячи верст от сердцевины тыла. В прошлом, покрытом столетиями, как и в значительно позднейшее время, при затевавшихся больших и дальних войнах в первую голову ставился вопрос о продовольствии армий. Этот вопрос в конных армиях монголов (свыше 150 тысяч коней) осложнялся до крайности. Легкая монгольская кавалерия не могла тащить за собой громоздкие обозы, всегда стесняющие движение, и поневоле должна была изыскать выход из этого положения. Еще Юлий Цезарь, завоевывая Галлию, сказал, что «война должна питать войну» и что «захват богатой области не только не отягощает бюджета завоевателя, но и создает ему материальную базу для последующих войн».

Совершенно самостоятельно к такому же взгляду на войну пришли Чингисхан и его полководцы; они смотрели на войну как на доходное дело, расширение базиса и накопление сил, — в этом была основа их стратегии. Китайский средневековый писатель указывает как на главный признак, определяющий хорошего полководца, — умение содержать армию за счет противника… Монгольская стратегия в длительности наступления и в захвате большого пространства видела элемент силы,[156] источник пополнения войск и запасов снабжения. Чем больше продвигался в Азию наступающий, тем больше захватывал он стад и других движимых богатств. Кроме того, побежденные вливались в ряды победителей, где быстро ассимилировались, увеличивая силу победителя.

Монгольское наступление представляло снежную лавину, нарастающую с каждым шагом движения. Около двух третей армии Батыя составляли тюркские племена, кочевавшие к востоку от Волги; при штурме крепостей и укрепленных городов монголы гнали перед собой пленных и мобилизованных неприятелей «как пушечное мясо». Монгольская стратегия при огромном масштабе расстояний и господстве преимущественно вьючного транспорта на «кораблях пустыни» — незаменимых для быстрых переходов за конницей через бездорожные степи, пустыни, реки без мостов и горы — не в силах была организовать правильный подвоз с тыла. Идея жепереноса базирования на области, лежавшие впереди, являлась основной для Чингисхана. Монгольская конница всегда имела базу «при себе»… Необходимость довольствоваться преимущественно местными средствами налагала определенный отпечаток на монгольскую стратегию… Сплошь да рядом быстрота, стремительность и исчезновение их армии объяснялись прямой необходимостью быстрее достичь благоприятных пастбищ, где могли бы нагулять тела ослабевшие после прохождения голодных районов кони. Безусловно, избегалась затяжка боев и операций в таких местах, где отсутствуют кормовые средства.

В заключение очерка о военном устройстве Монгольской империи остается еще сказать несколько слов об ее основателе как полководце. Что он обладал истинно творческим гением, ясно видно из того, что он сумел из ничего создать непобедимую армию, положив в основание ее создание идей, которые у культурного человечества получили признание лишь много веков спустя. Непрерывный же ряд торжеств на полях битв, покорение культурных государств, обладавших более многочисленными, сравнительно с монгольской армией, и хорошо организованными вооруженными силами, несомненно, требовали более чем организаторского таланта; для этого необходим был гений полководца. Такой гений представителями военной науки за Чингисханом признан в настоящее время единогласно. Это мнение разделяется, между прочим, и компетентным русским военным историком генералом М.И. Иваниным,[157] труд которого «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингисхане и Тамерлане», изданный в С.-Петербурге в 1875 году, был принят как одно из руководств по истории военного искусства в нашей Императорской Военной академии.

Такую же оценку дает Чингисхану и Гарольд Лэм, который высказывает, что его способ маневрирования большими массами без заметных трений и усилий, искусное приспособление им приемов ведения войны к разным театрам и различным условиям обстановки, отсутствие колебаний в решительные моменты операции или сражения, его успешные осады (при примитивности технических средств), его блестящие победы в открытом поле, — все это выдвигает его в ряды величайших полководцев.[158]

Даже величайший из военных гениев новых времен косвенно признал превосходство над собой монгольского завоевателя в своем изречении: «Я не был так счастлив, как Чингисхан» (Наполеон).

Монгольский завоеватель не имел такого множества биографов и вообще такой восторженной литературы, какую имел Наполеон. О Чингисхане написаны всего три-четыре работы, и то главным образом его врагами, китайскими и персидскими учеными и современниками. В европейской литературе должное как полководцу стало отдаваться ему лишь в последние десятилетия, рассеявшие туман, который покрывал его в предшествующие века. Вот что говорит по этому поводу военный специалист, французский подполковник Рэнк:

«Следует окончательно отбросить ходячее мнение, по которому он (Чингисхан) представляется как вождь кочующей орды, слепо сокрушающей на своем пути встречные народы. Ни один народный вождь не сознавал отчетливее то, чего он хочет, что он может. Огромный практический здравый смысл и верное суждение составляли лучшую часть его гения… Если они (монголы) всегда оказывались непобедимыми, то этим они были обязаны смелости своих стратегических замыслов и непогрешимой отчетливости своих тактических действий. Безусловно, в лице Чингисхана и плеяды его полководцев военное искусство достигло одной из своих высочайших вершин».[159]