Октавиан Август. Крестный отец Европы - Ричард Холланд

Децим был только рад поймать его на слове. Что касается Гирция и Пансы, умеренных цезарианцев, которым с 1 января предстояло стать консулами, то Антоний уже достаточно надоел им своими махинациями с законом, и они были готовы в будущем предложить Цицерону поддержку, если он согласится жить недалеко от Рима, пока они не вступят в должность. Они не собирались в самый пик своей карьеры подчиняться Антонию, если ему удастся стать новым диктатором — пусть и не называясь этим запрещенным титулом.

Секст — оставшийся в живых сын Помпея — уже не считался официально врагом государства, поскольку предпочел принять выдвинутые Лепидом условия, позволявшие ему командовать разношерстной армией солдат и моряков.

Отныне они не мятежники — но и не твердые республиканцы, и уж конечно, не цезарианцы. Любить Антония Сексту было не за что, да и чувство сыновней привязанности предполагало сочувствие заговорщикам, однако Секст не собирался примкнуть к какой-либо стороне, пока с помощью судов не выяснит, возможно ли вернуть что-то из имущества отца, которое при Цезаре конфисковали и распродали.

Таким образом, в середине октября против Антония ополчились самые важные в стране социальные группы, включая большинство сенаторов, всех оптиматов и осмелевших убийц, а также тысячи солдат и ветеранов, в том числе и полководцев одного с ним ранга, которые поддерживали намерение Октавиана отомстить заговорщикам. Кроме того — и это тоже немаловажно, — против Антония были и многие простые граждане. Раньше они обвиняли заговорщиков в том, что, убив Цезаря, те пошатнули мир в стране, а теперь — Антония в том, что из-за собственных амбиций он рискует развязать новую гражданскую войну. Ведь если он возьмет столицу с четырьмя или пятью легионами, то пройдет совсем немного времени, и его враги превосходящими объединенными силами вторгнутся в страну, чтобы его выставить.

К этому времени Антоний осознал, какую ошибку совершил, позволив Бруту и Кассию так легко унести ноги. Консул понял, что его могут втянуть в гонку со временем: он должен успеть собрать свои разрозненные силы раньше, чем они соберут свои.

9 октября, когда Антоний уехал из Рима в Брундизий, он явно намеревался найти подкрепление и досрочно отобрать у Децима, самого ненавистного из заговорщиков, наместничество над Северной Италией.

Если Децим согласится уйти сам — тем лучше, если станет упираться — оправдает тем самым действия Антония, который стал вербовать на юге цезарианцев-ветеранов, чтобы увеличить армию, решить вопрос силой и казнить Децима в назидание прочим.

Теперь у Лепида, Планка и Поллиона появились и причины, и возможности объединиться с Антонием и предоставить свои легионы в его полное распоряжение. Сам Антоний тем временем послал коллегу-консула Долабеллу управлять Сирией, пока Кассий не узурпировал власть над этими землями. Если бы Антоний преуспел в своих затеях и убрал с дороги Децима, Кассия, Брута и Требония, он вернулся бы к политике временного соглашения с наиболее умеренными оптиматами, жаждавшими мира. Тогда он смог бы последовать примеру молодого Цезаря и, вместо того чтобы вариться изо дня в день в котле римской политики, возглавил бы на пять или десять лет огромное войско, добыл бы славу для себя лично и расширил границы державы.

Как аристократ по рождению и воспитанию, Антоний предпочитал именно такой путь к вершине — самый блестящий и самый захватывающий, и чтобы притом он мог устроить образцовый разгром любого, кто дерзнет поднять на него оружие. В свое время он с триумфом вернулся бы в столицу и получил бы консульство на длительный срок и жил бы, занимая — при поддержке войск — самое что ни на есть почетное положение, и всегда главенствовал бы в сенате, и никто не смел бы ему перечить.

Будучи гораздо беспощаднее по отношению к собратьям-аристократам, чем Помпей или Цезарь, Антоний вряд ли совершил бы ошибку вроде тех, из-за которых безвременно погибли два великих человека.

Однако каковы бы ни были планы Антония, Октавиан еще за несколько дней до отъезда консула из Рима предпринял меры, чтобы им помешать. С целью опередить соперника он послал в Брундизий своих людей, которые предложили македонским легионерам неслыханно большие взятки, если те отделятся от Антония и станут служить Октавиану. Каждый воин получал по две тысячи сестерциев единовременно и при выходе в отставку после окончательной победы — по двадцать тысяч (возможно, путем ежегодных выплат). Уставшим ждать легионерам, которым давно не платили, такое обещание показалось неслыханно щедрым, и неудивительно, что по прибытии в Брундизий Антоний оказался среди враждебно настроенных людей, не согласных с его условиями и платой.

Между тем Октавиан, запасясь немалыми средствами, лично прибыл в Кампанью в сопровождении Марка Агриппы и их общего богатого друга Гая Мецената и навербовал тысячи демобилизованных солдат Цезаря, которые в противном случае могли попасть к Антонию и воевать против Децима. То была, конечно, государственная измена, но и Октавиан, и его советчики, к которым теперь присоединились Гирций и Панса (если не Цицерон), наверняка уже подсчитали, что, незаконно набирая собственное войско, он немногое теряет. Раз уж Антоний приехал в Брундизий, он узнает от солдат и командиров о том, как усердно Октавиан старался их подкупить. Наследник Цезаря велел агентам распространять его предложения устным путем, но они еще и раздавали и расклеивали в казармах прокламации. Очень большая неосторожность; непонятно, кто дал распоряжение писать их и распространять. Ведь имея на руках такое доказательство, Антоний без труда объявил бы Октавиана врагом государства и затравил бы.

Будучи частным лицом, не занимающим никакого официального поста и набирая притом собственное войско, Октавиан пошел на самый большой в жизни риск; в критический момент только неожиданная удача спасла его от гибели. Проблем с набором людей у него не было, потому что другая группа его единомышленников заранее подготовила почву в Кампанье, где вблизи Аппиевой дороги, неподалеку от главного города Капуи, проживали множество досрочно демобилизованных ветеранов Цезаря. Предлагая каждому пехотинцу те же самые две тысячи сестерциев, он скоро набрал войско в десять тысяч опытнейших солдат, включая самых лучших центурионов, стоивших куда больших денег. В начале ноября, прежде чем Антоний успел разобраться в его действиях, Октавиан отправил в Рим три тысячи вооруженных солдат и захватил Форум. Так началась гражданская война, и начал ее Октавиан, которому всего шесть недель назад исполнилось девятнадцать.

Когда, въехав в Брундизий, Антоний столкнулся с враждебным отношением своего нового войска, он, наверное, еще не знал о бунте за своей спиной. Легионеры недвусмысленно дали понять консулу, что недовольны его примирением с убийцами, которых следовало казнить. В нарушение обычая они не приветствовали нового командира дружными хлопками в ладоши, когда Антоний появился на помосте перед казармами. Консул подлил масла в огонь: потеряв терпение, он заявил, что легионерам повезло, ведь они идут в Италию, а могли бы годами оставаться вдалеке от дома, сражаясь с парфянами. Он также приказал назвать и задержать агентов Октавиана; в любом случае, заявил консул, он и сам разыщет виновных.

Однако самой основной ошибкой Антония было предложить им в качестве будущего вознаграждения за военные действия против Децима всего-то по четыреста сестерциев. Сурово молчавшие солдаты разразились презрительным смехом. Эта сумма — лишь одна пятая того, что они получат сразу, звонкой монетой, если перейдут на сторону Октавиана. О последующих выплатах Антоний даже не заговаривал. Смех перешел в улюлюканье, консул разъярился, начались беспорядки. Антоний бушевал на помосте, крича: «Я вас научу повиноваться приказам!» Он тут же продемонстрировал всю глубину своей мстительности, собрав трибунов — «полковников» — легионов, и велел им составить списки тех, кто, по их мнению, недостаточно ему предан. И вот перед консулом предстали несколько сотен воинов, в том числе и центурионов, и он назначил, какую часть из них казнить по жребию.

Казнь этих несчастных солдат, проведенная публично и в присутствии Антония и его супруги Фульвии, вызвала у их товарищей скорее ненависть, чем страх. Все понимали: новый полководец хотя и действовал строго в рамках военных законов, все же перешел традиционные границы своих полномочий, тем более что на тот момент было неизвестно — находятся ли войска в боевых условиях или их просто переводят из одного расположения в другое. Сенат не объявлял Дециму войны; о мятеже Октавиана Антоний еще не знал. Его метод наказания хоть и далек был от настоящей децимации, но так наказывали редко и только за серьезные преступления — например, трусость и неповиновение перед лицом врага. А жертвы Антония, нужно заметить, поплатились за дерзкий смех и неучтивость. Остальных солдат так сплотила ненависть к командиру, что, несмотря на его постоянные угрозы и обещания наградить доносчиков, ни один человек не выдал кого-либо из агентов Октавиана или тех, кто им помогал.