Летит стальная эскадрилья - Григорий Дольников

- Это ведро, господа большевики, вам горшком ночным будет. Приказано за вами следить, особенно вот за этим худым и подбитым, - показывая на меня, сказал один из полицаев.

- Видать, большой гусь, потому как завтра повезут самолетом в штаб, - как бы разъясняя, проговорил другой. - А это вот вам, комиссарики, немецкие умные книги и газеты. Может, образумитесь и поймете, куда вас Сталин с большевиками завели...

Первым не выдержал один из стонавших на нарах. Громко выругавшись и швырнув в полицаев лежавшими рядом такими же книжонками нацистских вождей, он яростно крикнул:

- Уйдите, скоты, отсюда! Жаль сил нет - задавил бы гадов!

- Выродки, ублюдки, гады ползучие... - не отставали в выражениях и мы с Крещуком.

- Кровью большевистской умываться будете, соколы сталинские! - гаркнул полицай, очень похожий на большую обезьяну, и прошелся плетью по каждому из нас.

- С голоду подохнете! - уходя, шипели предатели.

Страшной была та каховская ночь. В тяжелых мучениях к утру умер один из тяжелораненых, так и не сказав, кто он, откуда. В камере было темно и сыро, бегали крысы. На наши постоянные громкие просьбы и требования дать свет и воду никто не отзывался.

Утром нас, как дрова, бросили в грузовик и привезли па небольшой аэродром. Там стоял один-единственный самолет Ю-52, основной гитлеровский военно-транспортный самолет. Наши летчики-истребители, летая на "свободную охоту", всегда мечтали встретить где-нибудь на маршруте в глубоком фашистском тылу такую машину. А теперь вот он, Ю-52. Через несколько минут я полечу в нем как пленный, под конвоем, куда-то в штаб. Ведь немцы приняли меня за значительную личность, за "большого гуся", как выразился полицай-тюремщик;

Летели мы недолго. Первым вынесли на носилках и увезли тяжелораненого Леонида - так назвал себя один из раненых. Вторым забрали Крещука. Сильно прихрамывая на правую ногу, я вышел из самолета самостоятельно, отказавшись от услуг сопровождающих.

Передо мной был большой аэродром, множество самолетов на стоянках безо всякой маскировки: здесь и "мессеры", и "фоккеры", и "юнкерсы"... "Вот бы поработать на этом летном поле звеньям Бабака, Глинки или Николая Лавицкого фейерверк бы вспыхнул на загляденье!" - сразу подумал я, но тут же отметил, что подойти к аэродрому совсем непросто - его усиленно прикрывали зенитные пушки "эрликон", расставленные вокруг но периметру, а в воздухе постоянно дежурила пара "мессеров".

На машине меня подвезли к небольшому зданию на краю аэродрома по-видимому, это был штаб одной из частей, базировавшейся здесь. У здания толпилась группа немецких летчиков, которые с откровенным любопытством принялись рассматривать меня, бурно обмениваясь впечатлениями. В центре стоял среднего роста пилот со множеством фашистских наград на груди, У него была забинтована голова, раненая рука висела на черной повязке. И меня подвели к нему почти вплотную.

Когда этому асу сказали, что перед ним именно тот русский летчик, который его сбил в воздушном бою, я заметил, как лицо немца исказилось, а глаза выдали крайнее удивление и разочарование. Еще бы! Этот самоуверенный пилотяга рассчитывал увидеть перед собой, очевидно, если не самого Покрышкина, то хотя бы равного по званию, по наградам. А перед ним стоял совсем молодой, безо всяких знаков отличия, измученный русский летчик. Понятно, наша встреча, состоявшаяся по настоянию этого летчика, не принесла ему удовлетворения: он просто-напросто терял авторитет среди своих. Но отступать уже было поздно.

Я ожидал самого худшего: оскорблений, издевательств, как моральных, так и физических. Но на этот раз обошлось. Фашистский летчик, протянув в мою сторону здоровую руку, произнес:

- Поздравляю и немножко завидую вам. Война для вас закончена...

- Мы еще встретимся в небе над Германией, - парировал я.

Немец иронически усмехнулся:

- А как вы оцениваете наши последние "штукасы"?

- Хорошо горят, - ответил не задумываясь.

- Когда вы идете в атаку, мы вас далеко видим. Вы не умеете хитрить.

- Возможно. Я передам это нашим летчикам. Надеюсь, они учтут ваши замечания...

Мне хотелось сказать еще стоявшим вокруг фашистским воякам, что, несмотря на все их ухищрения, численное превосходство, мы умеем подавлять их морально. Сколько раз видел, как, не долетев до цели, немцы сбрасывали смертоносный груз на свои же войска! А мы... Иногда мы действительно поступали слишком рискованно, даже не совсем разумно. Но это было не от ухарства. Мы любили свою Родину, свой народ. И в голову никому не приходила мысль о том, что следует бережно расходовать свою жизнь. Мы готовы были отдать во имя победы все, чем располагали, отдать не задумываясь и не сожалея...

- Я приглашаю вас пообедать, - рыцарски предложил сбитый мною ас.

Но тут гестаповцы далеко не почтительно втолкнули меня в машину и повезли дальше.

Какую же цель преследовали гитлеровцы, делая мне очную ставку с фашистским летчиком? Если это только прихоть сбитого аса, то конечно же он был разочарован. Задача, скорее всего, ставилась более важная.

После потери господства в небе над Курской дугой и над Кубанью фашистские летчики все чаще уклонялись от боя, особенно пилоты бомбардировочной авиации. Рассчитывая поднять моральный дух люфтваффе, гитлеровское командование и устраивало подобные встречи. Думаю, что такого рода затеями достигались обратные результаты.

* * *

Еще при выезде с аэродрома по придорожным указателям я понял, что меня везут в Кривой Рог. Как и Каховка, Кривой Рог оказался унылым, грязным, сильно разрушенным городом, забитым фашистскими войсками.

Машина остановилась перед большими черными воротами, которые долго не открывались. Вправо и влево от ворот тянулись заграждения из колючей проволоки в три ряда, а подальше, за заграждениями, виднелись какие-то склады. Наконец ворота открылись, мы въехали и остановились у одного из складов. Снова втолкнули в помещение - грубо, с окриками, как бездомного пса. Я упал на цементный пол.

Темновато, но вдали по углам и вдоль стен можно было различить силуэты людей. Вдруг среди полной тишины начали раздаваться с разных мест возгласы:

- Ну что, стерва большевистская, попался!

- На кого работаешь, сталинский сокол?

- Небось продался, сука?..

Сначала я никак не мог понять, куда и зачем меня привезли. Но потом чувство страха начало подсказывать, что живым отсюда не выйти - бросили, видимо, к предателям. Молча стоял в нерешительности: что делать? И вдруг в этой тягостной, напряженной обстановке раздались совсем другие голоса:

- Ну ладно, браток. Ты кто, с какого фронта?

- Сколько дней, как взяли? Какие новости? Далеко ли наши?