Степь - Константин Калбазов

Остановив проходившего мимо Якова, Андрей попросил гиганта пригласить к нему падре Томаса, если у того найдется свободная минута, для приватной беседы. Конечно, высказано было все в форме уважительной просьбы, но Андрей не сомневался, что падре вскоре будет у него. Казалось бы, гора мышц и лицо, не испорченное печатью интеллекта, но вот обладал каменотес Яков даром находить общий язык практически с любым человеком. Как он при этом мог не найти общего языка со своей бывшей супругой? Впрочем, там причина другая: там баба просто с ума сошла, как говорится, сошла с нарезки, – ведь сумел же он ее, чуть не первую красавицу, взять в жены.

Вскоре в его комнату без стука ввалился инквизитор. Хотя он и вел себя, как всегда, наполовину кротко, наполовину уверенно, как человек, которому открыты все двери, но в этот раз Андрей приметил какую-то неловкость. Перед тем как за падре закрылась дверь, Андрей заметил по ту сторону Якова, который слегка кивнул своему господину. Все, можно разговаривать смело, никто не приблизится к двери без дозволения Андрея.

Ну вот что за человек? Все понимает с полуслова, с полувзгляда, и при этом предан как пес, правда, предан не ему, а его супруге, ну да и ему перепадает, ибо наказала госпожа беречь мужа как зеницу ока. Он и бережет. В прошлом бою опять прикрыл со спины – оно, может, доспех и спас бы, а может, и нет, – Яков не стал пускать дело на самотек и чуть не надвое раскроил того орка.

– Спасибо, падре, что согласились со мной поговорить.

– За что же тебе благодарить меня, сын мой? Выслушать паству – это моя прямая обязанность перед Господом нашим. Я слушаю тебя.

– Падре, честно признаться, вы меня сегодня поразили.

– Что, сын мой, не ожидал от простого десятника таких речей? Оно и верно – если ты десятник, то хоть десять ряс нацепи на тебя, десятником и останешься. Многие воины, посвятившие свою жизнь служению Господу, так по сути воинами и остаются – их направляют в боевые отряды инквизиции. Я три года учился в духовной семинарии, прежде чем мне позволили пройти постриг, – другим хватает и года, правда, только тем, кто не выказал способностей к учебе. Меня же после семинарии еще направили в монастырь Святого Бенедикта, где я проходил особое обучение. Так что нет ничего удивительного в том, что я могу и простым приходским священником службу провести, и быть походным священником: как раз к этому-то меня и готовили с особым тщанием. Удовлетворил я твое любопытство, сын мой?

– Да, падре.

– Но ты хотел видеть меня не по этой причине?

– Нет, падре.

– Говори, сын мой. И достань-ка вина – знаю, что купец оставил тебе немного про запас.

Когда вино было разлито и первая жажда утолена, Андрей все же решил перейти к разговору. Ну вот распирало его любопытство, того и гляди лопнет.

– Падре, возможно, это и не мое дело, но почему вы не сказали, что близко знакомы со старостой Волчьей Долины?

– …?

– Я случайно услышал часть вашего разговора с Робертом. Вы назвали его Робом, а так называют только старых знакомых, я бы сказал – друзей.

– Ну что же. Когда-то Роберт носил прозвище Кентавр. Считается, что степные орки – самые лучшие наездники, потому что ездить верхом они учатся раньше, чем ходить. Роберт был настолько хорош, что мог дать фору этим исчадиям ада: он словно сросся с конем, был одним целым, потому и получил такое прозвище. Он был моим наставником, а потом и другом. Вот и все.

– Но почему вы не сказали сразу?

– Победить в той схватке если и можно было, то только ценой больших жертв. Тем не менее я настаивал на том, чтобы мы атаковали. А потом выяснилось, что в том полоне Роб и его семья. Обрати я на это внимание – и как на меня смотрели бы воины?

– Ничего не понимаю. В тот момент вы не знали о том, кто находится в полоне, да и парни шли в бой сами, только ради того, чтобы спасти людей. С чего вы взяли, что вас в чем-то заподозрят?

– Душа человеческая и без того потемки, не стоит в нее ронять зерна недоверия. Потом, они были вашей законной добычей, а боевые трофеи священны, Церковь не вмешивается в это право воинов.

– Падре, вы сейчас говорите о своем друге. Да, вы отошли от мирской жизни, но такое не забывается.

– Ты прав, сын мой, такое не забывается. Тем более если ты обязан человеку жизнью, и не один раз.

– …?

– Не можешь понять? Я и сам не могу. Роба и его семью в смердах я не оставил бы, влияния у меня хватило бы. Но мне еще было интересно узнать, как ты поступишь. Ты уже был в подобной ситуации и вышел из нее настолько достойно, что люди безоговорочно полюбили тебя. Теперь таких людей стало больше. Я получил указания по поводу тебя. Мне известно, что тебя обвиняли в ереси, – хотя официальных обвинений не было, но под подозрение ты попал. Так что мне поручено присматривать за тобой. Но из всего, что я увидел, напрашивается только один вывод. Ты не часто славишь Господа нашего, ты не так набожен, как хочешь казаться, но все то, что ты делаешь, говорит о том, что ты хороший христианин. За свою жизнь я видел многих, и далеко не всех можно поставить рядом с тобой. Ты бываешь неискренним, как и любой другой, но только значительно меньше других, ты гораздо более открыт, чем кто-либо еще, разве только Яков может переплюнуть тебя в этом. Рискуя жизнью ради других, ты делаешь это открыто, не имея никакой корысти. Ты немного странный, но ересью от тебя даже не пахнет – я знаю многих священников, которых можно назвать более двуличными, чем ты. Все просто: ты оказался рядом с падре Патриком – отсюда и гонения на тебя.

– Падре Патрик хороший человек, священник и добрый христианин.

– Не сомневаюсь. Не смотри на меня так, сын мой. Я ведь не просто инквизитор, я еще и человек с большим жизненным опытом, а потому имею свое суждение. Да, он не еретик, но то, что он делает, может привести к расколу Церкви, так как он весьма влиятелен и имеет много учеников и последователей, а вот это не может пойти на пользу людям. Мы со всех сторон окружены врагами, и только в единстве наша сила.

– Ну не столь уж люди и едины.

– Да, люди частенько проливают кровь друг друга, это происки дьявола, смущающего наши души. Но когда опасность исходит от орков, люди объединяются и встают в едином строю, потому что нас объединяет одна вера, и именно в ней наша сила. Если будет иначе, нас просто уничтожат по отдельности, и это произойдет неминуемо, если будет раскол в Церкви, потому что и люди разделятся на два лагеря, а значит, не станет того, что нас объединяет. Но самое страшное то, что это будет только первым звоночком, потом появятся новые учения – и так будет продолжаться, пока между разными людьми не встанет пропасть. Люди и без того, поддавшись искушению, разделились на разные государства. Так что хотя падре Патрик и не еретик в прямом смысле этого слова, он опасен для паствы, потому как путь, выбранный им, сам по себе ересь. Вот так.

Что тут скажешь. В словах инквизитора чувствовалась железная логика, и по большому счету она была верной, но вот что-то не срасталось. Андрей чувствовал это, но мозаика никак не хотела укладываться в целостную картину. Вроде все правильно, все логично, но чувствовал он, что и этот путь, выбранный Церковью, неверный, но что именно неправильно – это оставалось непонятным. Впрочем, он не собирался переделывать этот мир, да и кто он, чтобы прочить себя в реформаторы. Да, он поклялся, что инквизиция заплатит за все. Однако за что именно должна была заплатить инквизиция? За то, что не давала ему жить тем укладом, к которому он привык? Но здесь уже сложился свой уклад, и он со своим мировоззрением просто не вписывался в него. За то, что он был вынужден убить мальчика? Но ведь он спасал себя и людей, которые хотя и не по его приказу, но ради него пошли на преступление: вышли бы на них – под следствие угодили бы все, тут уж сработала бы корпоративность, и они никого не пожалели бы.

По сути, Церковь в этом мире выполняла роль раствора, скрепляющего взаимоотношения людей, а инквизиция была цементом в этом растворе, каленым железом выжигая все инакомыслие. Но в то же время, несмотря на это, именно Церковь не давала развиваться науке, и за прошедшие столетия в укладе людей ничто не изменилось – они попросту замерли на одном месте, время в этом мире словно остановилось. Благо ли это? Однозначно нет. В силах ли он изменить что-либо? Тоже нет. Изменить что-либо могли только сами люди. Подтолкнуть их? А оно ему надо – взваливать на себя такую непосильную ношу, тем паче что путь этот опасен, и именно те, кому он хочет помочь, будут возбужденно вопить, когда он окажется на костре?

Мудрецы говорили, что жизнь без цели лишена смысла. А разве у него нет смысла в жизни? У него родился сын: чем не смысл существования – позаботиться о своем потомстве? Он вообще считал, что самое главное – это именно дети, ибо только они останутся после нас в этом мире. Подумать о тех людях, которые стали ему близки в этом мире. Чем не смысл жизни? Он не претендует на роль мессии, его запросы куда более скромны. Как говорил Абдулла в «Белом солнце пустыни»: «Хорошая жена. Хороший дом. Что еще надо, чтобы встретить старость?» – по большому счету ничего и не надо.