Том 25. Статьи, речи, приветствия 1929-1931 - Максим Горький

Они бегут, предавая всё и всех, что и кого могут предать, непримиримым врагам рабочих и крестьян. Таких предателей — не мало. Сейчас двое из них наполняют прессу европейской буржуазии и газетки эмигрантов подленькой и грязной болтовнёй о том, как они несли свою собачью службу единственно законным хозяевам земли — рабочим и крестьянам.

Совершенно естественно, что факты такого гнусного предательства не могут не вызвать у крестьян и рабочих недоверия к выходцам из среды буржуазии. Точно так же естественно и неизбежно, что за подлость некоторых должны потерпеть многие искренние друзья и товарищи рабочего класса. Но они должны винить за свои страдания не рабочий класс, а предателей рабочего класса.

Чем более глубоко и широко будет осуществлять наш рабочий класс свою историческую задачу — тем дальше будут отскакивать от него люди неискренние, — люди, механически приспособившиеся к нему, к его работе. Но тем однороднее, крепче будет рабочий класс, тем более мощно станет влияние его партии на массу.

Рассказы Ваши прочитал.

Вы прислали два черновика; оба написаны «на скорую руку», непродуманны и до того небрежны, что в них совсем не чувствуется автор тех двух очерков, которые я Вам обещал напечатать и которые подкупили меня своим бодрым настроением.

Хуже того — в «Обгоне» и «Вызове» не чувствуешь ни любви к литературной работе, ни уважения к читателю, а если у Вас нет ни того, ни другого — Вы не научитесь писать и не быть Вам полезным работником в области словесного искусства.

Талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант — в сущности его — и есть только любовь к делу, к процессу работы. Уважение к читателю требуется от литератора так же, как от хлебопёка: если хлебопёк плохо промешивает тесто, если из-под его рук в тесто попадает грязь, сор, — значит хлебопёк не думает о людях, которые будут есть хлеб, или же считает их ниже себя, или же он — хулиган, который, полагая, что «человек не свинья, всё съест», нарочно прибавляет в тесто грязь. В нашей стране наш читатель имеет особенное, глубоко обоснованное право на уважение, потому что он — исторически — юноша, который только что вошёл в жизнь, и книга для него — не забава, а орудие расширения знаний о жизни, о людях.

Судя по тому, как Вы разработали тему рассказа «Обгон», Вы сами относитесь к действительности нашей очень поверхностно.

Тема рассказа — нова и оригинальна: мать, ткачиха, соревнуется с дочерью; на соревнование вызвала её дочь, но мать, работница более опытная, победила дочь. Победа матери требовала от Вас юмористического отношения к дочери, это было бы весьма поучительно для многих дочерей и сыновей и было бы более правдиво. Победа эта не могла не вызвать со стороны старых рабочих хвастовства перед молодёжью своим опытом, — это Вами не отмечено. Вы догадались, что соревнование должно было повлиять на домашние, личные отношения матери к дочери, но не договорили этого. Перед Вами была хорошая возможность показать на этом, сравнительно мелком, факте взаимоотношения двух поколений. Вы этой возможности не использовали. В общем же Вы скомкали, испортили очень интересную тему, совершенно не поняв её жизненного значения.

Как всё это написано Вами? Вы начинаете рассказ фразой:

«Вечер не блистал красотой».

Читатель вправе ждать, что автор объяснит ему смысл этой странной фразы, расскажет: почему же «вечер не блистал»? Но Вы, ничего не сказав о вечере, в нескольких строчках говорите о посёлке, которому «не досталось своей невеликой части кудрявой весны». Каждая фраза, каждое слово должно иметь точный и ясный читателю смысл. Но я, читатель, не понимаю: почему посёлку «не досталось невеликой части весны»? Что же — весну-то другие посёлки разобрали? И — разве весна делится по посёлкам Иваново-Вознесенской области не на равные части?

Далее — через шесть строк Вы пишете:

«Нестерпимая тишина была прижата сине-чёрным небом и задыхалась в тесноте».

Почему и для кого тишина «нестерпима»? Это Вы забыли сказать. Что значит: «тишина задыхалась в тесноте»? Может быть, так допустимо сказать о тишине в складе товаров, но ведь Вы описываете улицу посёлка, вокруг его, вероятно, — поля, а над ним «сине-чёрное» небо. В этих условиях достаточно простора и «задыхаться» тишине — нет оснований.

Все девять страниц рассказа написаны таким вздорным языком. Что значат слова: «довольно ответственно заявила»? «Особенно рачить было не для кого». Может быть, Вы хотели сказать «радеть»? Старинное, неблагозвучное и редко употреблявшееся слово «рачить» — давно не употребляется, даже «рачительный» почти забыто. В другом месте у Вас «теплилась ехидца». Ехидство от — ехидны, змеи. Змея — хладнокровна. Подумайте: уместно ли здесь словечко — «теплиться»? Что такое «здор»?

Наконец, выписываю такую путаную фразу:

Соревнование последнее время очень нажимала ячейка, к тому же как наяву снилось ей, что через эту победу стать лучшей производственницей в комсомоле и получить лишнюю пару недель отпуска в качестве премии дело не сугубо трудное.

Это не только небрежно, а и сугубо безграмотно, товарищ.

По прежним Вашим очеркам я мог думать, что Вам лет двадцать пять — двадцать восемь. По этим мне кажется, что Вы — вдвое старше. И, кроме того, немножко заражены безразличным отношением к людям, к жизни, к таким её фактам, как, например, социалистическое соревнование.

Почему я так много пишу по поводу Вашего безнадёжно плохого рассказа на хорошую тему?

Вот почему: многие из вас, кандидатов на «всемирную славу», торопясь «одним махом» доскочить до неё, хватаются за темы серьёзного, глубоко жизненного значения. Но темы эти не по силам большинству из вас, и вы их комкаете, искажаете, компрометируете — засыпая хламом пустеньких, бездушных или плохо выдуманных слов. За этими темами скрыты живые люди, большие драмы, много страданий героя наших дней — рабочего. Не скажет он, рабочий, спасибо вам за то, что вы уродуете действительность, которую он создаёт из крови и плоти своей.

Не скажет. А если скажет, так что-нибудь гораздо более резкое, чем говорю я.

По рассказу «Академия администраторов» трудно ответить на вопрос о Вашей способности к художественной литературе, — трудно потому, что Вы написали не рассказ, а корреспонденцию, которая обличает легкомыслие некоего спеца-хозяйственника. Корреспонденция написана грамотно, вполне толково, приближается к типу очерка, это её достоинство, но она многословна, растянута — это плохо.

От рассказа требуется чёткость изображения места действия, живость действующих лиц, точность и красочность языка, — рассказ должен быть написан так, чтобы читатель видел всё, о чём рассказывает автор. Между рисунками художника-«живописца» и ребёнка разница в том, что художник рисует выпукло, его рисунок как бы уходит в глубину бумаги, а ребёнок даёт рисунок плоский, набрасывая лишь контуры, внешние очертания фигур и предметов, и не умея изобразить расстояния между ними. Вот так же внешне, на одной плоскости нарисовали Вы коммунаров и спеца, — они у Вас говорят, но не живут, не двигаются, и не видишь — какие они? Только о спеце сказано, что он — «средних лет», да о парне — «рябоватый».

В начале рассказа Вы явно отступили от жизненной правды: спец должен был спросить парня или коммунаров о налёте бандитов, о числе убитых и раненых, о хозяйственном уроне. У него были три причины спросить об этом: обычное, человечье любопытство, опасение городского человека, хозяйственный интерес. То, что он не спросил об этом, должно было обидеть людей, которые подвергались опасности быть убитыми, такое равнодушие к их жизни неестественно и непростительно. Да и сами они должны были рассказать ему о налёте, — такие события не забываются в три дня. Если б Вы заставили ваших людей поговорить на эту тему, это дало бы Вам возможность характеризовать каждого из них да и спеца «показать лицом», изобразив, как он слушает, о чём и как спрашивает, — этим Вы очень оживили бы рассказ. Но Вы поставили перед собой задачу обличить «спеца» и, торопясь разрешить её сухо, написали вещь, в сущности, скучную, лишённую признаков «художественного» рассказа.

Торопились Вы так, что местами забывали обращать внимание на язык, и на второй странице у Вас повторяется слово «пред» несколько раз кряду, чего не следует делать.

Отношение Ваше к теме тоже не есть отношение «художника». Художник, поставив пред собой цель — обличить легкомысленного человека, сделал бы это в тоне юмора или сатиры; если же он пожелал бы «просто рассказать» о факте вредительства — он бы разработал характер спеца более подробно и детально. А так, как Вы рассказали, для читателя не ясно: кто же спец? Только ли легкомысленный человек, который живёт по указке книжек, теоретик и мечтатель, плохо знающий живую действительность? Почти на всём протяжении рассказа он у Вас действует, как человек искренний, а тот факт, что, запутавшись и не желая сознаться в этом, он бежит из коммуны, — этот факт Вами психологически не оправдан.