Тот, кто хотел увидеть море - Бернар Клавель

У нее уже не было сил плакать. Тихо всхлипывая, села она на ступеньку лестницы, ведущей в комнаты. Жюльен стоял перед ней, опустив руки. Сквозь слезы она видела руки сына, чувствовала, что он в нерешительности, не знает, что делать.

Тогда, собрав всю свою волю, она нашла в себе силы, перестала всхлипывать, сдержала слезы. Она поднялась, утирая глаза концом передника.

— Ступай, ступай, родной мой сыночек, — сказала она. — Прежде всего пойди к Релоди. Он ближе всех живет… А потом его отец тоже много ездит на велосипеде; если Даниэль уедет, они, верно, поедут вместе.

Жюльен все еще колебался. Мать подошла к нему, опять обняла, поцеловала.

— Ступай, — шепнула она. — Молю тебя, родной мой сыночек… Ступай скорее.

Она замолчала, а когда Жюльен вышел, еще раз повторила ему вслед, почти не разжимая губ:

— Ступай… Я боюсь.

28

После падения Парижа поток беженцев усилился. Отец, хмурый и сосредоточенный, по нескольку раз на день проделывал путь от дома до Школьной улицы и все время твердил:

— Все, все как обезумели…

Мать наблюдала за ним, но разговоров избегала. С тех пор как Жюльен сказал ей, что все его товарищи уехали, она чувствовала себя без сил. Каждый раз, как приходил кто-либо из соседей, она молила рассказать, что слышно о войне. Но теперь никто ничего не знал. Разговоров было много, но самых разноречивых — всякие нелепые сообщения, которые тут же опровергались. Твердо знали только одно: немцы в столице и продвигаются на юг. Шли бои, и мать старалась ухватиться за малейшую надежду. Луара… Центральный массив… Сона… Ду… Она попросила у Жюльена его школьный атлас и рассматривала карту Франции, ту, на которой были обозначены горы и реки.

— На севере сплошь равнина, а ниже совсем другое дело… Их должны остановить. Ну конечно же, их могут остановить.

Голос ее дрожал. У нее не осталось ни слез, ни рыданий, она была как одержимая; выражение лица замкнутое, взгляд жесткий.

Утром в субботу они с сыном и Робеном пошли постоять на угол. Теперь по улице тянулись одна за другой уже не только легковые и грузовые машины, теперь это был сплошной поток, в котором смешалось все: пешеходы, нагруженные мешками и чемоданами, велосипедисты, легковые машины, грузовики, скот. Все это шло, катилось, толкалось, спотыкалось, останавливалось у колонок, чтобы напиться и налить бидоны и бутылки.

В каком-то грузовичке что-то сломалось, солдаты оттащили его на тротуар. Водитель, старый человек с седой гривой, поднял капот мотора, наклонился, затем, снова выпрямившись, бросил на землю какую-то железку, которая покатилась в кювет.

— Всё, — сказал он.

Матери стало страшно, когда она увидела его глаза, — глаза затравленного зверя.

— Всё, — повторил он, откидывая задний борт.

На матрасе сидела старуха. Она слезла, мужчина взял ее за руку и повторил:

— Всё… Всё к чёрту.

Старуха не сказала ни слова. Не посмотрев на машину, она пошла за мужчиной, и они смешались с толпой пешеходов.

— Даже ничего не взяли, — заметил Робен.

— Да, ничего… — сказала мать. — Несчастные люди.

Отец, стоявший поодаль, подошел к ним.

— Они сошли с ума, — сказал он. — Совсем сошли с ума.

Мать не слушала. В ногах была слабость. Поясница и живот ныли. Она молча отвернулась от того, на что дольше смотреть была не в силах, и побрела домой.

29

Вскоре после полудня, когда отец отдыхал, мать, разбиравшая белье Жюльена, услышала голоса в саду. Она вздрогнула. Вот уже два дня она так вздрагивала из-за всякого пустяка. Она вышла на крыльцо. На дорожке, ведущей к дому, Жюльен разговаривал с членом муниципального совета господином Вентренье, который жил на бульваре Жюля Ферри. Мать сошла вниз. Они повернулись к ней, Вентренье поклонился.

— Я пришел к вашему сыну, — пояснил он. — У меня к нему дело.

Он улыбался. Мать знала его с давних пор. Человек он был добродушный, любивший пошутить. Она сейчас же почувствовала, что улыбка у него несколько деланная, и спросила:

— Так что же вам от него нужно?

— Вы видите, до чего мы дожили, все здоровые люди уезжают, остаются старики да больные, они помрут с голоду. Надо, чтобы у нас был хлеб. Я обошел булочные: во всем городе осталось только три булочника.

Он помолчал, потом медленно и негромко прибавил:

— Да и те не могут поручиться, что не уедут.

Наступило недолгое молчание. Было жарко. В воздухе — ни ветерка. С Солеварной улицы доносился непрекращающийся гул беспорядочного отступления. Теперь уже и по бульвару шли машины.

— Надо, чтобы кто-нибудь взялся печь хлеб. Завтра город останется без хлеба.

Он опять помолчал. Мать смотрела на него, не говоря ни слова. Жюльен слушал, прислонясь спиной к столбу и скрестив руки. Вентренье уже не улыбался. Его красноватое морщинистое лицо под шапкой седых волос стянулось в гримасу.

— Надо, чтобы Жюльен взялся выпекать хлеб, — сказал он наконец.

— Что? — переспросила мать.

— Ваш жилец с Солеварной улицы, знаете, булочник, которому вы продали свое дело, тоже уехал. Но он оставил ключи соседке. Я был там, ларь полон муки, сегодня ночью надо выпечь хлеб.

Мать посмотрела на Жюльена, а потом перевела взгляд на Вентренье, на лбу у которого выступили капельки пота. Она немного подумала, а потом без крика, но очень решительно сказала:

— Нет… Да Жюльену и не приходилось печь хлеб.

На губах Вентренье опять появилась улыбка.

— Это меня не беспокоит, — сказал он. — Хлеб, который он выпечет, возможно, будет хуже того, что пек его отец, но не хуже того, что пекли те, кто пришли вам на смену. Послушайте, он же кондитер! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы печь хлеб, раз ты умеешь печь бриоши. Правда, Жюльен.

— Я попробую, — сказал Жюльен. — Надо только, чтобы отец показал мне…

— Это в его-то возрасте и когда он так устал, да ты с ума сошел! — крикнула мать.

— Но, мама…

Мать перебила его.

— А почему именно он? — набросилась она на Вентренье. — Что здесь, кроме него, пекаря не нашлось? Я уже уложила его рюкзак. Если бошей не остановят, он уедет, как и другие. Не воображайте, что мой сын подставит лоб под пулю для вашего удовольствия!

Она кричала очень громко. И вдруг замолчала, охваченная дрожью, у нее перехватило дыхание.

— Мадам Дюбуа, мадам Дюбуа… — повторял Вентренье.

— Ничем помочь не могу… — сказала она прерывающимся голосом.

Она замолчала. Ставни в спальне открылись. Отец крикнул из окна:

— Что там такое?

— Ничего, — сказал Жюльен. — Не волнуйся.

— Как так ничего? — спросил отец.

Он отошел от окна.

— Мне очень жаль, но я вынужден настаивать, — сказал Вентренье. — Это мой долг. Я уже повидал двух подмастерьев булочника Дюнана, они приблизительно того же возраста, что и Жюльен, они остаются. Обещали. Как ни печально, но молодые разумнее стариков.

— А по-моему, они сумасшедшие. Молодым-то как раз и надо удирать. Мы, старики, ничем не рискуем.

Сверху спустился отец. Пока он не подошел, они молчали. Потом Вентренье в нескольких словах объяснил цель своего прихода.

Отец щурил не привыкшие еще к яркому свету глаза, на его изрезанном морщинами лице было выражение сосредоточенности.

— Ну, конечно, тебе пятьдесят, ты, как и мы, ничем не рискуешь, — сказал он. — Но понимаешь ли ты, что, уговаривая молодых остаться, ты берешь на себя большую ответственность?

— Знаю, — сказал Вентренье, — прекрасно знаю. Но, поступая так, я выполняю свой долг.

Наступило молчание.

— А что говорит мэр? — спросил отец.

— Он уехал сегодня утром, — смущенно пробормотал Вентренье.

— И после этого вы взываете к совести тех, кто еще здесь! — крикнула мать. — Это уж слишком. Вы должны признать, что это уж слишком!

— Его отъезд, понятно, не облегчает мне задачу, — согласился член муниципального совета.

Он устало повел широкими плечами, ссутулился, теперь казалось, что грудь у него впалая. С минуту он стоял так, потом вдруг встряхнулся и обратился к Жюльену. Он был чуть пониже его. Подойдя к нему, он взял его за локоть и с мольбой в голосе спросил:

— Жюльен, голубчик, послушай, не может быть, чтобы не нашлось пареньков вроде тебя, не таких малодушных, как остальные. А то старики, больные и дети, все, кто не может уйти от немцев, околеют с голоду… Это я точно говорю, околеют.

— От того, что несколько дней посидят без хлеба, не помрут, — сказала мать.

Вентренье, не отпуская локтя Жюльена, повернулся к ней.

— А вы думаете, что через несколько дней все уладится? — спросил он.

— Не известно, чем все это кончится, — заметил отец.

— Ну как, Жюльен? — спросил Вентренье.

Жюльен улыбнулся:

— Я-то не прочь попробовать, — сказал он, поведя рукой в сторону матери.