Дочь Клеопатры - Мишель Моран

— А теперь его ненавидят, — заметила я.

Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.

— Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее — завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.

Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.

— Мама ни разу не приходила к нам перед сном, — произнес Александр.

— Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.

— Думаешь, папа любил Октавию?

Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.

— Может, папу привлекала ее доброта? — предположила я.

Александр кивнул.

— У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.

У меня округлились глаза.

— Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед?[11] Братишка сердито вспыхнул.

— Нет, конечно!

Я продолжала смотреть на него, но Александр задул светильник, и в темноте мне расхотелось продолжать беседу.

Принесенные поутру одежды оскорбили нас до глубины души. Александр недоуменно уставился на льняной церемониальный передник, а я нервно мяла в руках платье из бус, гневно спрашивая:

— Римляне ведь не думают, будто мы в Египте так одеваемся?

Холмы за окном еще розовели в лучах рассвета, но, судя по долетавшему шуму, все обитатели виллы уже проснулись.

— Ну да, — без тени издевки ответила Галлия.

— Наши царицы носили такие платья тысячу лет назад. Сейчас в ходу шелковые хитоны!

— Но на египетских росписях и на статуях…

— Это делается нарочно, под старину, — терпеливо пояснил брат. — Я ни разу не наряжался в передник.

— Мне очень жаль, — промолвила Галлия, и ей нельзя было не поверить: в детстве галльской царевне тоже пришлось испытать это унижение на улицах Рима, — но такова воля Цезаря.

Взглянув на ее несчастное лицо, я не стала противиться, когда Галлия повела меня в купальню и помогла облачиться в платье. Однако стоило нам приблизиться к зеркалу, как к моему лицу прихлынула кровь. Бусы прикрывали только самое необходимое; с тем же успехом я могла появиться в городе полуголой.

Появилась Октавия — и всплеснула руками:

— Что на ней надето?

— Так велел Цезарь, — возмутилась Галлия.

— Девочку не повезут по улицам в этом виде, словно блудницу! — воскликнула ее госпожа и обратилась ко мне: — У тебя ведь была другая одежда?

— Шелковые туники и парики, — поспешила ответить я.

— Ты так наряжалась в Александрии?

— И еще красилась.

— Неси сюда все. — Октавия закатила глаза к потолку. — Уж лучше краска, чем это.

Под ее присмотром Галлия закрепила парик на моих волосах. Когда я показывала рабыне, как правильно провести сурьмой длинные черные линии от наружных уголков глаз, Октавия чуть нахмурилась. Галлию интересовало все до мельчайших подробностей: желто-красная хна для рук, моринговое масло для лица, кусочек пемзы для удаления лишних волосков у бровей…

— Ты еще слишком юна для таких вещей, — строго сказала она. — Сотрешь себе кожу до дыр.

— Против этого есть особый крем.

Я показала коробочку, содержимое которой Хармион втирала в мое лицо по утрам. Галлия принюхалась и передала ее госпоже.

— И что, все женщины этим пользуются? — тихо спросила Октавия. — Хна, парики?

— В торжественных случаях, — ответила я.

Она посмотрела на Галлию.

— Римлянки тоже подкрашивают веки малахитом, хозяйка, — сказала та. — Просто не так ярко.

Вернувшись в комнату из купальни, я так и прыснула. Брат нарядился в длинный передник и золотой воротник-ожерелье, а немес, золотисто-синий головной убор фараона, занял место жемчужной диадемы. Александр посмотрел на меня и сердито скрестил руки на груди.

— Значит, тебе позволили переодеться в тунику, а я должен выйти в этом?

— Цезарь хотел, чтобы я показалась на людях в платье из бус.

— Как танцовщица? — ахнул он.

— Или продажная женщина, — прибавила я по-парфянски.

Октавия вежливо кашлянула.

— Нам пора в атрий. — Она с беспокойством одернула свою столу. — Брат готовится совершить жертвоприношение. Затем от Сената начнется шествие… — И с надеждой прибавила: — С вами ничего дурного не случится.

— Вы поедете на плоту за спиной Цезаря, — пояснила Галлия. — Плебеи побоятся его задеть и не станут кидать камни.

— А что они станут кидать? — осмелел Александр.

Галлия повернулась к Октавии, но та решительно покачала головой:

— Ничего. Вы будете очень близко от Цезаря. Я позабочусь об этом.

Мы с братом взялись за руки. В атрии Октавиан и Ливия объясняли Марцеллу с Тиберием, где будут их места во время триумфа. Правда, племянник Цезаря слушал вполуха, обмениваясь улыбками с Юлией. Стоило нам войти, как разговор оборвался. Агриппа и Юба перестали полировать клинки.

— Клянусь фуриями, вот это парик! — воскликнул Марцелл, приближаясь ко мне.

Все обернулись, а Юлия так и впилась в меня взглядом, полным нескрываемой злобы. Надо быть с ней поосторожнее, решила я.

— Где платье из бус? — осведомилась Ливия.

Значит, вовсе не Цезарь, а она лично желала меня унизить. Никто не ответил, и Ливия продолжала наступать:

— Где платье?

Галлия вышла вперед, заслонив меня.

— С ним произошла одна неприятность. Кошка решила, что это новая игрушка…

— Наглая шлюха. Вон с глаз моих!

Галлия отступила, но на ее место встала Октавия.

— Ливия, платье пропало.

— Лжешь! Я знаю, вы взяли его…

— Ты обвиняешь во лжи сестру Цезаря? — гневно вмешался ее супруг.

Жена пристыженно потупилась.

— Прости меня, Октавиан.

— Ты оскорбила не меня, а мою сестру.

Под пристальными взглядами собравшихся Ливия повернулась к золовке, чтобы обиженно процедить:

— Мне очень жаль.

Октавия еле заметно кивнула. Она сказала правду. Платья действительно больше не было: одной из рабынь велели продать его на рыночной площади. Галлия просто исказила истину. Ливия уставилась на меня, и мне вдруг захотелось превратиться в невидимку. Она никогда не забудет этого унижения. А винить во всем будет меня. Меня — и Галлию.

— Где моя речь? — осведомился Октавиан.

Ливия выудила из рукава свиток. Цезарь схватил его, развернул, пробежал глазами и одобрительно кивнул: