Эгоист - Джордж Мередит

Он не стал ее неволить. Даже шагать в ногу с ее величавой поступью было блаженством.

В дверях он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. Глаза его с умилением останавливались на ее щеке, подбородке, на мягком полусумраке затылка и шеи, вдоль которой в анархическом беспорядке вились строптивые светлые локоны; вырвавшись из-под власти гребня и выскользнув из узла, они — кудряшками, полукудряшками, завитками, колечками, непокорными прядями, вьющимся виноградом и легкими перышками, а то и просто пушинками — вздымались, ниспадали, вились волною, закручивались шелковыми паутинками, прозрачными и легкими, как тень, наложенная на бумагу пастелью, — и эти длинные золотистые нити оплетали его сердце во сто крат крепче, чем если бы то были безупречные длинные локоны чистого золота.

Бедной Летиции нечего было противопоставить этой красоте.

Глава десятая,

Вернон был своему кузену необходим, ибо если поместьями своими сэр Уилоби правил с усердием и с толком, то решения, которые он обычно выносил в качестве мирового судьи, далеко не всегда делали ему честь. И вот в таких-то случаях искусство его секретаря оказывалось весьма кстати: заняв на страницах местной газеты половину столбца, Уитфорд с помощью нескольких энергичных английских предложений, сдобренных соответственными цитатами из латинских и древнегреческих авторов, успешно отражал нападки критиканов. С подобным секретарем сэр Уилоби мог не страшиться огнедышащего дракона, именуемого прессой. А так как он к тому же намеревался со временем баллотироваться в парламент, то предвидел, что ему еще очень и очень понадобятся услуги Вернона. Кроме того, ему импонировало, что под полемическими трудами его кузена в области классической филологии стоял гриф Паттерн-холла. Это окружало родовое гнездышко Паттернов еще и неким академическим ореолом, тем самым показывая, что и ученость на что-то годится; ведь благодаря ей с именем Паттернов, помимо всего прочего, связывалось еще и представление об аристократах духа — приправа, сама по себе, быть может, и не слишком почтенная, однако представляющая известную ценность, как нечто стоящее якобы превыше богатства и титулов. А подобная приправа в обществе котируется. Изысканный соус — душа прославленного блюда, его жизнь; взятый сам по себе, он может вызывать тошноту, но без него блюдо покажется плебейским. Так и поэт или, того лучше, ученый. Сэр Уилоби был дострин того, чтобы таковой числился среди его домочадцев, ибо, не в пример своим соседям, умел оценить аромат, который подобная приправа сообщала его имени. Его повар, мосье Дэор, ученик славного Годефруа, не был единственным французским шеф-поваром в графстве. Зато кузен и секретарь сэра Уилоби, восходящее светило научного небосклона, автор изящных эссе, являлся таким украшением дома, каким никто, кроме сэра Уилоби, похвастать не мог. И не вздумайте смеяться, хоть это и в самом деле немного смешно: вы лишь обнаружите свою полную непричастность к высшим сферам изящной словесности. Когда сэр Уилоби где-нибудь в гостях небрежно бросал: «А чудак Вернон все корпит над своими этрусками и дорийцами», и, выдержав небольшую паузу, издавал короткий смешок, — про себя, но так, чтобы всем было слышно, — смешок, подчеркивающий эксцентричность его кузена (которого он уже больше не поминал весь вечер), за столом воцарялось смущенное молчание — эффект, на который и рассчитывал сэр Уилоби.

И наконец, сэру Уилоби было тяжело терять в своем домашнем окружении лицо, которое он привык видеть каждый день. Он был весьма низкого мнения о слуге, который, когда ему отказывали от места, не молил, чтобы его оставили в Паттерн-холле. Тот же, кто уходил от него по собственной воле, представлялся ему законченным злодеем. Намерение Вернона покинуть Паттерн-холл и оскорбляло и пугало нашего джентльмена, наделенного столь чувствительной душевной организацией. «Придется все-таки уступить ему Летти Дейл», — подумал он, испытывая горечь благородной души, вынужденной пойти на компромисс, навязанный человеческой низостью. Дело в том, что сэр Уилоби со свойственной ему дальновидностью, едва состоялся его торжественный обряд обручения с мисс Мидлтон, отвел мисс Дейл роль гувернантки его детей, которая то и дело обращается к нему за советом об их воспитании. План этот не предусматривал ее замужества.

И все это должно рухнуть! Ну что ж, пусть они женятся и живут поблизости, в каком-нибудь коттедже на опушке парка. Вернон сохранит свой пост, а Летиция — свою преданность сэру Уилоби. Впрочем, надо быть готовым к тому, что преданность может не устоять перед подобным искусом. Брак подчас вытравляет величайшую страсть из ветреного сердца женщины, даже самой, казалось бы, постоянной. Женщина являет нам особенно разительное доказательство торжества животного начала над духовным. Что делать, иной раз приходится идти на риск!

С Верноном у сэра Уилоби выработался определенный полемический прием — приведя свои доводы, тотчас, не дожидаясь ответных возражений, удаляться. Сейчас, однако, ему не хотелось вступать с ним в препирательства — он предпочел оставить эту пару, принимающую столь горячее участие в судьбе юного Кросджея, в убеждении, будто он все еще обдумывает свои намерения относительно мальчика и что поэтому его лучше до поры до времени не беспокоить. В отношении людей, которые становились ему поперек пути, Уилоби проявлял подчас сверхъестественную проницательность.

Пока суд да дело, он наказал своим тетушкам, мисс Изабел и мисс Эленор, пригласить Летицию погостить в Большом доме. Он задумал целую серию званых обедов, а поэтому не мешало заручиться приятной собеседницей; к тому же умная женщина, являющая собой чудо преданности и постоянства, может послужить молодой девушке образцом для подражания. Окончательно решиться на то, чтобы отдать Летицию Вернону, было свыше его сил; довольно того, что он придерживал эту возможность, как козырь.

Сэр Уилоби умел читать и в тех сердцах, которые не бились в унисон с его собственным. Заметив, что его душевные движения подчас не находят сочувственного отзвука у Клары, он начал постигать в ее характере нечто такое, что могло дать повод миссис Маунтстюарт-Дженкинсон для ее нелепого и безусловно неудачного определения: «Фарфоровая плутовка». Слова эти, разумеется, были лишены какого бы то ни было разумного основания, и все же — стоило вообразить Клару в виде изысканной статуэтки, как вам начинало чудиться, будто ее фарфоровые черты подернуты легкой, неуловимой зыбью невинного озорства и что сквозь них проступает проказливость лесной нимфы. Неоспоримое сходство Клары с фарфоровой статуэткой как бы заставляло принять и вторую часть двусмысленного определения, данного миссис Маунтстюарт. Оно было ему ненавистно, и вместе с тем отделаться от него он не мог.

Временами — и тут уж никуда не денешься! — Клара и в самом деле походила на нимфу, заглядевшуюся на фавна и невольно перенявшую некоторые его черты, его насмешливый изгиб рта и длинные, чуть раскосые глаза. Когда она играла с Кросджеем, невольно вспоминалась дама из басни, превращавшаяся в кошку; она уходила в игру всецело; казалось, вся ее природная живость только и ждала появления этого мальчика, чтобы вырваться наружу. Такая физическая подвижность в его подруге даже нравилась сэру Уилоби — она говорила о здоровье. Однако что-то в ее разговоре все больше начинало его беспокоить. Она как будто совсем не стремилась к тому, чтобы сделаться уютным гнездышком для его души. Он доверчиво обнажал свою грудь перед прекрасной подругой, а та встречала его холодом стальных копий. Она рассуждала — иными словами, противопоставляла ему свое воинствующее невежество. Она спорила с ним при посторонних, при Верноне, например, а тот, по-видимому, был ею так очарован, что склонялся на ее сторону. Влияние — та же власть, и свою власть над Верноном она доказала на балу у леди Калмер, уговорив его танцевать, несмотря на весь его печальный опыт в этой области; мало того что она заставила его танцевать с нею в паре, она вертела им так же ловко, как мальчик вертит волчок, не давая ему заваливаться набок. Сэр Уилоби радовался этому едва ли меньше самого Вернона, ибо все, что говорило о могуществе его невесты, было ему лестно. Итак, приняв в расчет Кларино влияние на Вернона, он возобновил с нею разговор о юном Кросджее и, со свойственной ему методичностью, начал с того, что посвятил ее в свои планы, дабы она привыкала отождествлять его интересы с ее собственными.

— Ну что, старина Вернон не заговаривал больше с вами о мальчишке?

— Мистер Уитфорд меня о нем спрашивал.

— А меня не спрашивает!

— Боюсь, что он возлагает на меня слишком большие надежды.

— Видите ли, любовь моя, он только и мечтает свалить Кросджея на меня, чтобы самому улизнуть в Лондон. Он помешался на мысли «проложить себе дорогу пером». Я же к нему привязан, и мне неприятно думать, что он ради жалкой мзды сделается литературным поденщиком, строчащим всякую чушь под чужую диктовку. Мне он нужен. Своим отъездом он оскорбит меня и потеряет в моем лице друга. Не следует подвергать чрезмерному испытанию мое дружеское расположение: тот, кто меня оскорбляет, перестает существовать.