Мечтатели - Гилберт Адэр

Сначала все молчали. Затем Изабель ответила, повторив рукой жест астронома, изображенного на иллюстрации из Жюля Верна:

— Там. На Луне.

Ранним вечером в половине седьмого несколько демонстрантов из числа собравшихся на площади Дан–фер–Рошеро начали взбираться на спину бельфоровского льва.

Выкрикивая «Освободите наших товарищей!», остальные двинулись по бульвару Араго, миновали тюрьму Санте, из зарешеченных окон которой заключенные — вряд ли среди них был хоть один студент — махали им невидимыми платочками.

На пересечении бульваров Сен–Мишель и Сен–Жермен СРС преградила дорогу, закрыв тем самым проход с одной стороны к площади Сен–Мишель и к мостам через Сену, с другой — к бульвару Сен–Жермен, вынуждая демонстрантов устремиться по улице Гей–Люссака и площади Эдмона Ростана, которая прилепилась к бульвару и напоминала своей формой нос одного из самых прославленных персонажей этого драматурга.

В течение всего вечера скопление демонстрантов в Латинском квартале росло: поскольку большинство из них силами СРС зажало между площадью Эдмона Ростана и улицей Гей–Люссака, опоздавшие расползались по прилегающим улицам и площадям — улице Сен–Жака, Пантеона, Эстрапады и площади Контрэскарпа. Из булыжника, решеток и металлических ограждений возводились первые баррикады.

На улице Эстрапады лежал перевернутый одноэтажный автобус. Его четыре колеса застыли в воздухе, словно окоченевшие лапы мертвой твари, а прохожие с интересом рассматривали, удивляясь — точно так же, как в случае со срубленными деревьями, — насколько иначе выглядит привычный предмет, увиденный в необычном ракурсе.

К десяти часам запутанный лабиринт баррикад протянулся от площади Эдмона Ростана на севере до улицы Эскарпов на востоке, от пересечения улиц Ульма и Гей–Люссака на юге до лицея Святого Людовика на западе. К несчастью, эти баррикады, которые, будучи нанесенными на карту, легко сошли бы за мосты, на самом деле являлись их полной противоположностью. Идея строителей заключалась в том, что если, подобно корабельной переборке, одна из баррикад будет снесена натиском, то, приняв удар на себя, выдержат другие.

Но вместо этого подобная система только затрудняла защитникам отступление, поскольку сами баррикады использовались также и в качестве арсеналов. В случае атаки обороняющиеся, не располагая более сложными орудиями войны, нежели железные прутья и булыжники, вынуждены будут извлекать их из баррикад, действуя тем самым по пословице «нос прикроешь — ноги высунутся».

В одиннадцать пятнадцать префект полиции выступил по телевидению: он говорил в целый букет микрофонов и терпеливо разъяснял, что и сам когда–то был студентом, что в юности ему тоже доставалось полицейской дубинкой и что, следовательно, он понимает мотивы студентов и даже отчасти им симпатизирует. Но всему есть предел: и сказано, и сделано по этому поводу было уже довольно.

Затем, обращаясь напрямую к самим демонстрантам и используя один из тех эвфемизмов, что звучат грубее, чем слово, которое они заменяют, он заявил, что получил от министра внутренних дел разрешение на «зачистку» Латинского квартала, если митингующие не покинут его к полуночи.

В полпервого ночи новая «линия Мажино», возведенная студентами, по–прежнему оставалась в их руках. Тогда приказ министра довели до командира сил СРС.

И вот на эти–то улицы, парадоксальным образом одновременно и залитые лунным светом, и похожие на лунный пейзаж, на эти улицы, пересеченные баррикадами, напоминающими с высоты птичьего полета не что иное, как шахматную доску, вышли Teo, Изабель и Мэттью.

Из квартиры Шарля — сам хозяин покинул ее еще за два часа до того — они отправились по набережным Левого берега, вдоль набережной Орсе, набережной Вольтера и набережной Конти, пока не свернули на улицу Сен–Жак, в начале которой они застыли в неподвижности на несколько минут. Вокруг пахло слезоточивым газом. Уличные фонари окружали лиловые нимбы. Дома, наглухо запертые, безразличные, показались им такими же незнакомыми, как и весь город, как какой–нибудь Цюрих или Барселона, где они никогда не бывали прежде.

Продвигаясь к полю сражения, они видели впереди кроваво–красное небо, по которому скользили вытянутые, как цеппелины, облака дыма. Иногда в небо поднималась ракета и падала, рассыпая на лету искры, выхватив при этом из темноты для них, словно они были зрителями на этом спектакле, очередной эпизод мужества и самоотверженности: молоденькую девушку, колотившую кулаками в грудь полисмена, свалившего с ног ее приятеля, или средних лет домовладельца в джемпере и шлепанцах, выбежавшего на улицу, чтобы помочь демонстрантам перевернуть свой собственный автомобиль.

Троица продолжала идти вперед.

Каким–то чудесным образом, перескакивая от правого тротуара к левому и обратно, ныряя в никем еще не занятые дверные проемы, пересекая перебежками улицы и площади, Teo впереди, а Изабель и Мэттью сзади, изо всех сил стараясь не отставать от него, — так же, как в тот раз, когда они устроили забег по коридорам и залам Лувра, словно тогда репетируя то, что происходило сегодня, — они достигли баррикады на площади Эдмона Ростана. Под зеленым аптечным крестом они рухнули на разложенный на деревянных ящиках пятнистый матрас, из которого, словно седые волосы из ушей старика, выбивались клочки желтовато–белой шерсти. Они лежали на нем скрючившись и смотрели на полосатые тени, мелькавшие в их затуманенных дымом глазах.

Лучи света от фонариков бойцов СРС чертили на стенах, на баррикадах, на лицах защитников звезды, круги, подобия снежинок. То там, то здесь выхватывался образ, обрывок образа, отдельная деталь, выбранная наугад: открытый рот, перевязанное запястье, тайный поцелуй, на что–то указующий перст, — но на что? зачем? и чей? Откуда–то раздавался скрипучий смех, выкрики «СРС равно СС! СРС равно СС!» или «Де Голль — убийца!», но звучали они глухо, словно плохо прописанная звуковая дорожка кинофильма.

Пролетали часы, а может, только казалось, что пролетали.

Три, четыре, пять раз бойцы СРС пытались прорвать оборону, и каждый раз их отбрасывали назад. Канистры со слезоточивым газом полетели через баррикаду, и тут же лица защитников украсили красные полотняные забрала. Домовладельцы открывали окна над головами демонстрантов и бросали сверху полотенца, чтобы помочь им защититься от газа, наполняли тазики и кувшины ледяной водой и лили ее с балконов на улицу, поскольку, как известно, вода подавляет действие слезоточивого газа.

По соседству с площадью Одеон под уличным фонарем, бросавшим круг желтоватого света к ее ногам, молодая чернокожая женщина была задержана тремя офицерами СРС. Пока двое из них дули на ладони и хлопали ими по бокам, чтобы не замерзнуть, третий методично бил ее об решетку Люксембургского сада. При каждом ударе все трое отсчитывали хором:

— … et trois… et quatre… et cinq… et six…{93}

Одурманенная газом, доведенная до отчаяния, она наконец, сорвав перчатку с руки, набросилась на своего мучителя и длинными накрашенными ногтями прочертила четыре параллельных царапины на его щеке, настолько глубоких, что их можно было увидеть с баррикады на противоположном конце площади.

Офицер завопил от боли. Осторожно он провел пальцем по царапинам и посмотрел на капельку крови на его кончике. Завопив «Salope!»{94}, он злобно ткнул молодую женщину в живот прикладом винтовки. Зашатавшись и жалобно вскрикнув, как раненое животное, она рухнула на тротуар, откинув в сторону ногу под нелепым углом, словно вылизывающая себя кошка.

Этого Teo, разом забывший о ракетах и канистрах со слезоточивым газом, вынести уже не мог: он вскочил и кинулся туда, где разворачивались эти события. В последнее мгновение офицер повернул голову в его сторону. Teo ударил его коленом в пах с такой силой, что тот почувствовал, как его гениталии превращаются в желе.

Лицо офицера стало похоже на комок мятой бумаги.

И тут Teo допустил роковое промедление. Он не мог решить, что ему делать дальше. Ему следовало бы кинуться в сторону улицы Медичи, или же попытаться найти прибежище водном из домов за спиной, или перепрыгнуть через ограду Люксембургского сада, чтобы выйти затем из него через южные ворота. Вместо этого он неподвижно застыл живым воплощением апории Зенона, ожидая и чуть ли не желая, чтобы его арестовали трое полицейских, стоявших всего лишь в нескольких метрах от него. Через мгновение они уже опрокинули его на тротуар. Он едва успел прикрыть пах ладонями, как на его тело посыпались удары дубинок.

За баррикадой Изабель закрыла лицо руками. Уже не задумываясь об опасности, которой она себя подвергает, она взобралась на вершину баррикады, оступилась, упала, расцарапала колени, лодыжки, ладони, скатилась с укрепления и устремилась на подмогу брату.