Быть Лолитой - Элиссон Вуд

жал им руки, а мать говорила что-то вроде: «Что насчет нашей Эли?» Каким-то чудом я получила аттестат с отличием. Заслужила маленькую стипендию на осень в колледже. Не помню ничего из этого, хотя могу взять снимки в руки.

Помню, как учитель подошел ко мне и обнял, крепко сжав. Помню, что он пах сандаловым деревом и солью и как шепнул мне на ухо: «Позвони мне вечером», – когда сунул крошечную записку мне в руку. Она до сих пор у меня осталась, записка с номером телефона, в шкатулке в другой шкатулке.

У меня нет фотографий нас с ним. Ни одной, ни вместе. Позже он сфотографирует меня в нижнем белье, меня в его машине, меня в лесу. Будет много пленок с фотографией меня, затем него, затем снова меня; будут серии кадров с последовательными снимками; мое лицо, наблюдающее за ним. Все, о чем я могла думать в тот день в белой шапочке и мантии – как же мне хочется, чтобы это время настало, время с учителем. Я хотела лишь этого. Я понятия не имела, что оно будет значить.

36

Вечером после вручения аттестатов я отправилась в его квартиру, дорога заняла полчаса. Я была в платье и голубом нижнем белье под ним. Чувствовала себя некомфортно, постоянно поправляя край нижнего белья, пока ехала в такси.

– Почему вы, парни, так любите стринги? – ни у кого я не спросила.

Дом, где жил Ник, стоял у воды, и запах океана наполнял ночной воздух. Мне пришлось пройти по деревянному мостику, чтобы добраться до его двери, дерево было серым и слишком мягким, чтобы получить занозу. Я будто шла по доске, и волны шумели позади. Я вдохнула вместе с приливом.

Я точно знала, что произойдет: он откроет дверь еще до того, как я постучу, будет играть песня Джона Майера, и он закружит меня, поцелует по-настоящему впервые и пригласит войти. Он обнимет меня, прижав к груди, и этот момент настанет: поцелуй истинной любви. Там будут свечи, он нежно займется со мной любовью и скажет, что любит меня, и эти слова будут правдой. И я усну в его объятиях в доме без всяких родителей, без кого-либо, кто может нас застукать. Я соврала родителям насчет того, куда иду. Я к этому готова.

А вот что произошло: я постучала в дверь и ждала. Вместо поцелуя он дернул меня внутрь, прошипев: «Кто-нибудь может тебя увидеть». Джон Майер играл в колонках, ароматизированные свечи пахли чересчур насыщенно. Я стояла посреди его гостиной и терла колено о колено, моя кожа была гладкой, потому что я только что побрила ноги и намазалась лосьоном – Juniper Breeze от Bath&Body Works.

Он спросил, что я хочу выпить. Я понятия не имела. Делала лишь пару глотков пива на вечеринках, когда не было наблюдателей или у чьего-нибудь подъезда, запах несвежего пива всегда будет ассоциироваться у меня с грязью и соснами. Он ждал. Я уже его разочаровала. В моей голове внезапно появилось изображение Сары Джессики Паркер с бокалом розового мартини. Я не смотрела «Секс в большом городе», потому что мне было бы стыдно, если бы родители зашли в комнату во время сцены секса и я бы умерла, просто умерла, но я видела рекламу.

– «Космо», – сказала я, как будто знаю, чего хочу.

Села на его коричневый диван и оглядела комнату. Старенький железный кофейный столик на кухне, книжный шкаф у стены со стеклянными створками, в котором, как я узнаю позже, хранятся антикварные книги. Плакаты с картинами Альфонса Мухи в рамах, изображающие масляными красками девушек с бледной кожей, длинными, светлыми волосами и сияющими оттенками, рекламирующие сигареты.

Он посмеялся, когда я сделала первый глоток, и заверил, что будет лучше, если я больше выпью. Поэтому я пила, стараясь не отставать от него и его Джинанаса, напитка Гумберта из «Лолиты», как он мне напомнил. Я до сих пор не дочитала книгу. Он сказал мне, что пьет этот напиток специально, в честь меня и него, и нас. Эта будет одна из последних фраз, которые я отчетливо слышала, прежде чем «Космополитен» сработает и ударит мне в голову, он будет держать свой стакан в руке и стукнет по краю моего бокала. «За нас», – и скажет, чтобы я сделала еще глоток. Он продолжал делать мне «Космо», а потом в какой‑то момент я уже была без одежды, и лишь мое шикарное нижнее белье спасало меня от моего страха. Он, кажется, не был впечатлен моей покупкой из Victoria’s Secret. В какой-то момент между напитками я забыла, как все началось, и забыла наш первый поцелуй.

Он спросил, хочу ли пойти в его спальню. Я сказала, что буду через минуту, и зашла в ванную. Села на край ванны, ощущая холодный кафель босыми ступнями (куда делись мои туфли?) и пытаясь сдержать рвоту. Все шло совсем не так, как должно было, совсем не походило на романтический вечер. Очевидно, это моя вина. Я открыла окно над ванной, вдыхая соленую ночь. Я все еще могу все исправить. Уставилась на себя в полупрозрачном нижнем белье в зеркале.

Я знала, чего ожидать; он сказал мне, заставил меня сказать ему несколько месяцев назад. Написал все в записке во время урока, передал мне ее через стол. Сказал, какого размера его член. «Ты с этим справишься?» Я сделала глубокий вдох.

Я зашла в его спальню, он сидел на кровати, из-под одеяла виднелась его волосатая грудь. Он писал что-то в записной книжке, но увидев меня, отложил ручку. Почти год спустя я найду этот клочок бумаги и все остальное в его коробке, где он хранил, я знала, все наши письма и вещественные доказательства того, что все случилось на самом деле, и оставлю свой ключ на его прикроватной тумбочке. Листы тетрадей, строчки о «страстном желании» и «ожидании нашего навсегда», как мое нижнее белье было подарком и что он «не может дождаться, когда увидит, что под упаковкой».

Я ни разу до этого не лежала в полноразмерной кровати с кем-то. Это оказалось совсем иначе – парни, с которыми я спала прежде, были тощими, одинаково мягкими, без волос на груди и всегда спрашивали, все ли в порядке, не больно ли мне: «Ты уверена? Все хорошо?» Всегда темнота, всегда момент, в углу подвала их мачехи. Они были мальчишками, я была девчонкой. Их руки крепко сжимали мои, они говорили, как сильно любят меня, когда извинялись, что все произошло слишком быстро.