Демон и Лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис) - Михаил Ямпольский

"Начинает бежать по бесконечным комнатам Огромный дом, вроде лабиринта Живет в нем только этот человек Бежит она по коридору, снова по светлым комнатам, по гостиным с лепными стенами, иногда в конце коридора видит его Он злорадно смеется, и она снова бежит и знает, что все время он ее видит и находит Наконец, вбегает она в комнату вроде кухни, знает, что здесь дверь на улицу Смотрит на стену и понимает сразу, почему этот человек знает, где она на стене план этого дома, а весь путь ее, Наденьки, показывает в нем медная то ненькая проволока, которая сама ложится по ее следам, все время указывая, куда Наденька идет. От проволоки остался маленький свобод ньш конец, и Наденька видит, как она ее отгибает и ставит торчком Теперь она знает, что проволока ничего не укажет" (Вагинов 1989 249)

Человек следит за Наденькой по плану дома и одновременно возникает в "конце коридора" Вагинов, однако, иронически усложняет ситуацию Наденька посто янно "знает", что за ней следят, а в конце, обнаружив план, она сама раздваивается на наблюдателя и персонажа, когда видит со стороны, как она отгибает проволоку.

86

С точки зрения нарративной экономии метод Гюго кажется малоэффективным. Вся эта детальная топография имеет более чем косвенное отношение к блужданиям героя, который выбирает иной маршрут, не знает ее, которому она никак не служит -- тем более что некоторые топографические пассажи (как вышеприведенный) существуют в условном наклонении. Воображаемый маршрут, рисуемый Гюго на карте, пожалуй, только запутывает читателя, особенно плохо знакомого с Парижем. При этом Гюго полностью отдает себе отчет в возникающей разобщенности авторского знания и незнания персонажа:

"У Жана Вальжана не было того факела, каким пользуемся мы, чтобы осветить читателю подземное странствие, -- он не знал названий улиц. Ничто не указывало ему, какой район города он пересекал или какое расстояние преодолел"(2,621).

Если представить себе нарративную стратегию Гюго в пространственных категориях, то она будет выглядеть следующим образом:

вместо того чтобы неотступно следовать за героем и пытаться описывать его передвижения, сам "Гюго" как бы движется по одному маршруту, но в какой-то момент замечает, что герой его пошел иначе. Он описывает передвижения Вальжана как отклонения от собственной схемы. Речь идет о постоянно фиксируемой им диссоциации моторной памяти собственного тела рассказчика и беспамятства персонажа.

В иных эпизодах романа рассказчик легко следует за героем, диссоциации авторского тела и тела персонажа не наступает. Она становится очевидной, как только Гюго начинает строить для Вальжана свой собственный лабиринт. Лабиринт этот оказывает удивительное воздействие на повествование. Он как бы автоматизирует маршрут повествователя, которому становится "трудно" следовать за персонажем, ведь память его собственного тела заставляет его двигаться подобно автомату по привычным маршрутам. Вальжан

87

же отклоняется от них потому, что тело его не несет памяти этих маршрутов.

В каком-то смысле расслоение рассказчика и персонажа (которое может быть понято и как удвоение телесности) наступает потому, что рассказчик начинает двигаться как марионетка, как автомат собственной памяти, а персонаж сохраняет свободу выбора своего собственного маршрута (отчего и движется "неправильно").

Этим, однако, дело не ограничивается. В тексте "Отверженных" откладывается в виде следов та мифология, которая окружала подземный Париж. Индивидуальная память тела горожанина, сформированная сетью улиц и привычных городских маршрутов, входит в соприкосновение с памятью культуры, с чужой памятью, так или иначе проецируемой на подземный лабиринт. Поскольку подземное пространство было в реальности мало кем обжито, оно оказалось местом проекции исторического воображаемого, городской мифологии. Ограничусь кратким, почти перечислительным ее очерком.

Естественным образом на парижские подземелья проецировалась вся мифология преисподней и потустороннего мира. Эта мифология питалась, например, и тем, что один из входов в парижские катакомбы находился на улице Анфер (Ад). Сравнение подземных каналов со Стиксом могло лечь в основу развернутых сюжетных конструкций. В популярном романе Жозефа Мери "Парижские салоны и подземелья" фигурирует старик Ахариас, охраняющий вход в подземелья подобно Церберу. В романе описано и путешествие по подземным каналам на лодке Ахариаса, навязчиво сравниваемого с Хароном, и т. д. В подземельях человек превращается в тень, душу умершего2. Эти представления, по-видимому, связанные со всеми подземельями мира, получили особый импульс в результате создания гигантского парижского оссуария -- захоронения костей и черепов в гротах катакомб. Оссуарий начал складываться в 1786 году после переноса в катакомбы остатков захоронений первоначально кладбища Инносан, а затем и большинства парижских кладбищ. Сюда были перенесены десятки тысяч трупов (для их перевозки использовали тысячу повозок), кости которых были размещены здесь не без орнаментального изыска (Ариес 1981: 498--500). Эли Берте, автор сенсационного романа "Парижские катакомбы" (1854) писал:

"...Поколения мертвых накапливаются в этих мрачных складах, сегодня их количество оценивается в двенадцать или пятнадцать миллионов (в двенадцать или пятнадцать раз больше, чем нынешнее население Парижа), человеческие создания явились сюда, чтобы перемешать свои останки" (Берте 1854, т. 2: 275--276). Посещение оссуария стало щекочущим нервы развлечением для

_________

2 Обзор представлений о подземных жилищах богов и душ умерших см. Роде 1966:88--114

88

туристов. Надар запечатлел их облик в серии популярных фотографий (Ямпольский 1989: 91-92).

Иная мифологическая линия связана с идентификацией парижских подземелий с катакомбами первых христиан. Импульсом послужило открытие в 1611 году под часовней Мучеников подземного святилища с алтарем. Эта подземная церковь стала ассоциироваться с мучениями святого Дени и его соратников (Фурнье 1864: 53--57). Но настоящей сенсацией стал ложный слух об открытии неким Дюбуа подземного храма Осириса и Исиды, якобы подтвердившем старые легенды об исиадическом культе в древней Лютеции (Балтрушайтис 1967). Воображаемый храм Осириса

"был круглой формы, в центре его поддерживали восемнадцать мраморных аркад, тут же находился серебряный алтарь, украшенный двенадцатью золотыми статуями..." (Фурнье 1864: 58) и т. д.

По рассказам Дюбуа, открытые им подземелья были так велики, что он шел по ним семь часов, прежде чем достиг храма. Осирис придавал мистический оттенок странствиям душ в парижских подземельях. Почти во всех текстах, связанных с тематикой подземелья, появляется загадочная подземная церковь: у Мери это часовня с алтарем, у Берте -- храм тамплиеров, в "Консуэло" у Жорж Санд -- это "церковь", естественная пещера, сталактиты которой "можно было принять за бесформенные статуи, исполинские изображения варварских богов древности" (Санд 1982: 249). Моделью здесь можно считать подземный эпизод "Мучеников" Шатобриана. Евдор рассказывает, как он идет по римским катакомбам, по лабиринту, "чьи погребальные коридоры были уставлены тройным рядом гробов, водруженных один на другой" (Шатобриан 1851: 91), и, пройдя через город мертвых, попадает в христианский храм, озаренный светом3.

Мотив церкви придает подземным блужданиям очевидный оттенок инициации. Мрачный ритуал, псевдосмерть здесь предшествуют открытию высшей истины и символическому воскрешению.

_____________

3 Показательно, что модные в начале XIX века сеансы фантасмагории -спектаклей волшебного фонаря с явлениями призраков и покойников -устраивались их изобретателем Этьеном-Гаспаром Робертсоном в подземной крипте заброшенного монастыря капуцинов возле Вандомской площади

"Здесь, среди старых могил и статуй, Робертсон нашел великолепное место для оптических шоу призраков -- своего рода замогильный театр, погруженный во мрак, отрезанный от окружающих городских улиц и окруженный молчаливой аурой "исиадических мистерий"", -

пишет исследователь (Кестл 1988: 36). Сам Робертсон указывал, что его сеансам должно было предшествовать длительное погружение в замогильную тьму, где зрители были бы лишены движения, звуков, подспорий для ориентации Явление светового призрака в крипте должно было следовать за метафорическим погружением в подземный лабиринт Аида.

89

Связь прохода по подземелью с инициацией хорошо видна в корпусе масонских текстов XVIII века вплоть до "Волшебной флейты" Моцарта -Шиканедера. Для нас этот мотив интересен в той мере, в какой он вписывает трансформацию в тело проходящего по подземелью человека (трансфигурация, воскрешение-- лишь частные случаи такой трансформации). О том, что подземелье связано с метаморфозами телесности, свидетельствует и распространенный мотив каннибализма, например, у Нодье в "Мадемуазель де Марсан", где один из героев, замурованных в подземелье, предлагает другому выпить свою кровь (Нодье I960: 486), или у Метьюрина, где, чтобы пройти через закупоренный телом спутника подземный ход, "стоит убить близкое существо питаться его мясом и этим прогрызть себе дорогу к жизни и свободе" (Метьюрин 1983: 191). Каннибализм в данном случае выступает как магическое присвоение себе нового, иного тела, которое позволяет осуществлять иную, возможно более эффективную связь с лабиринтом, это освоение лабиринта как поедание чужого тела. Но это и знак регрессии на животную стадию, вызванной погружением в темноту, соответствующим размыванием границ ego и своего рода "дедифференциацией", по выражению Хайнца Хартмана (Хартман 1958)4. По наблюдению Мэгги Килгур, в XIX веке возникает целый жанр повествований о кораблекрушении, сопровождаемом мотивом каннибализма (Килгур 1990: