Иллюстрированная история эротического искусства. Часть первая - Эдуард Фукс

Если то обстоятельство, что в Греции чрезвычайно рано началось образование городов и что вся вообще греческая культура зиждилась исключительно на городе, — грек не был греком, а прежде всего афинянином, спартанцем, фиванцем и т. д., — если это обстоятельство служит причиной, что там существовали наиболее благоприятные условия для пышного развития искусства, то не менее значительными рычагами широкого развития имевшихся тенденций были и интенсивные классовые противоречия, появившиеся там тоже весьма рано; наконец, третьим обстоятельством, объясняющим, почему жизненный закон искусства нашел здесь наиболее чистое и полное осуществление, является то, что греческая культура покоилась по преимуществу на рабстве. Здесь не было никаких препятствий и преград, так как даже климат, который на севере всегда играет несколько охлаждающую роль, служил здесь, несомненно, благоприятствующим моментом. При наличии всех этих условий греческое искусство во всех своих проявлениях не могло и не должно было быть ничем иным, как только художественной кристаллизацией понятий чувственности. Оно и было в действительности воплощением чувственности, и только чувственности.

Если, однако, подвергнуть исследованию отдельные формы этой чувственности, воплотившейся в искусство, то мы сразу заметим, что все они без исключения представляют чрезвычайно яркое отражение общественного состояния данного периода. В V веке до н. э. городская культура Греции достигла, как известно, наивысшего расцвета. Демократия одержала тогда победу над аристократией, на волю вырвались огромные силы, которые до того были скованы, и эти силы выдержали персидские войны. Это была эпоха грандиозного исторического подъема Греции, ее революционный период. В связи с ним начался, естественно, и ее величайший художественный век. Величие, сила стали формой, ибо страшные роковые часы персидских войн родили поколение героев. То, что прежде считалось лишь мифом, стало живою действительностью, которую все сами пережили. И эпоха, дававшая теперь героической эпохе ее адекватную художественную форму, идеологизировала, в сущности, лишь себя самое. Так как она обладала способностью осуществить традиции мифического века героев, то главнейшие фигуры, высшие божества из гомеровской сокровищницы, претерпели величественнейшее и прекраснейшее возрождение в вечном мраморе. Фидий изваял Афину, воинственную Афину, которая только что даровала победу, он изваял и исполинскую статую Зевса, — и оба создания его стали наивысшим чудом искусства, потому что служили выражением времени, которое, благодаря пробудившимся в нем силам, в конечном счете было само не менее велико.

К. Бос. Леда с лебедем. Гравюра.

Изображению эротически-чувственного должен был, естественно, быть присущ тот же стиль. Так оно и было. Оно носит явно героический характер. Эротика в эту эпоху всегда возвышается на степень божественного: она всегда сопоставляется с творческой силой. Об этом свидетельствуют статуи Афродиты, Аполлона и т. д., относящиеся к первому цветущему периоду греческого искусства. Все эти произведения представляют собою чистые, ясные, как кристалл, воплощения благороднейшего понимания понятия чувственности.

В IV веке до н. э. революционный период греческой истории постепенно пошел на убыль. Внутренние распри, объясняющиеся федеративной организацией Греции, способствовали успеху иноземных нашествий, которые в конце концов и одержали победу. Рука об руку с исчезновением революционных движущих сил шло исчезновение и героического стиля. Наиболее видную роль в жизни заняло спокойное наслаждение, для которого благоприятную почву создавал экономический подъем. Вследствие этого и искусство в этот период должно было служить целям такого спокойного наслаждения. Правда, вышеохарактеризованное величие все еще давало ему совершенство. Но если в предыдущую эпоху художественное произведение оказывало действие всем своим целым, всей совокупностью содержания, то теперь существенную роль стали играть отдельные детали, что также вполне согласуется с требованиями спокойного наслаждения, лишенного героического экстаза. Благодаря этому изменилось и само понимание эротики. Она оказывала действие на зрителя уже не всем своим содержанием, а лишь тем специальным наслаждением, которое было связано с нею. Благодаря именно этому и возникло в искусстве художественное воплощение средств наслаждения, атрибутов чувственности. Излюбленным средством возбуждения сладострастия служат, например, ягодицы женщины, — и искусство поет гимн этой части тела, и гимн этот становится высшей художественной задачей. Чудеснейшим, известным всему миру образцом этого культа служит Венера Каллипига,[6] это, несомненно, один из наиболее чувственных памятников античной пластики. Неизвестный создатель этой Венеры разрешил трудную задачу таким образом, что заставил саму Венеру наслаждаться своей особой красотой. Но, изобразив ее таким образом, он должен был отказаться от общей гармонии и подчинить все одной этой специальной цели. Венера не говорит здесь уже больше: «Я красота», а: «У меня есть особая прелесть». И показывает эту особую красоту, демонстративно выставляет ее напоказ. И если она лишь сама наслаждается своей красотой, то это лишь своеобразная форма, которая должна обратить внимание зрителя на ее особые прелести, наряду с которыми остальные совершенно меркнут. Благодаря такому внутреннему смыслу эта Венера должна быть признана резко выраженным эротическим произведением искусства. Отрицать же такой внутренний смысл значило бы насильственно разрушать логику знаменитого художественного произведения.

Юпитер и Эгина. Гравюра. Ок. 1800.

Когда в конце концов Греция стала всего лишь провинцией всемогущего Рима, то искусство ее превратилось в раба, которому не оставалось ничего другого, как верно служить своему господину и слушаться малейшего его приказания. А так как помыслы самого господина были в то время устремлены исключительно на наслаждение и так как все способности и силы раба он использовал опять-таки только в целях усиления своего наслаждения жизнью, то и высшей задачей, стоявшей перед ним, было только развитие сил и способностей именно в этом направлении. И чем могущественнее становился Рим в исторической роли властителя мира, и чем сильнее это мировладычество бросавшее к ногам его неисчислимые богатства и сокровища, звало его к неустанным наслаждениям, тем все большую и большую роль играли в жизни его чувственные радости и утехи. Во главе угла стояло, разумеется, сладострастие. Ибо если высшей жизненной целью, которой подчинено все служит наслаждение, то из всех наслаждений прежде и раньше всего возносится на пьедестал именно сладострастие.

При таких условиях отсутствие чисто эротических произведений было бы немыслимо уже потому, что образное и пластическое воспроизведение эротических сцен всегда служило наиболее действенным средством возбуждения чувственности, — как в целях совращения, так и в целях усиления эротических утех. Поэтому-то и в Риме той эпохи широко пользовались этим средством, и притом совершенно открыто, мы сказали бы даже, — демонстративно. Иначе нельзя, например, охарактеризовать помещение на стенах огромных эротических фресок. Такие фрески украшали особенно часто стены зал пиршеств. В качестве примера укажем здесь на наиболее известные, и прежде всего на те, которые были найдены в Каза-Веттии в Помпее, в жилище помпейского богача. Интереснейшая из них изображает, как большой фаллос юноши удерживает тяжелый мешок с золотом. Несомненно, что смысл этой картины, которая служит в то же время карикатурой на Париса, сводится к тому, что большой фаллос важнее, чем мешок золота. Не менее интересно изображение андрогинической (двуполой. — Ред.) Венеры, которая показывает свой гермафродитизм Силену, домогающемуся ее любви. В другом помпейском доме была найдена фреска, которая изображает Полифема, насилующего Галатею. В жилищах гетер, как самых дорогих и прославленных, так и простых публичных женщин, стены тоже почти всегда украшались весьма прямыми эротическими изображениями. Доказательством этого служит улица лупанарий в Помпее: в находящихся на ней жилищах гетер был найден при раскопках целый ряд превосходно сохранившихся эротических изображений. Картины эти помещались чаще всего над ложами, служившими, очевидно, и для сна. Найденные здесь картины и фрески положительно хочется назвать «практической школой техники любви». Здесь нужно заметить, что такое украшение очагов продажной любви было обычным для всех времен и народов. Многочисленные лондонские, парижские, петербургские и нью-йоркские публичные дома еще и теперь украшаются такими эротическими картинками.