Сад вечерних туманов - Тан Тван Энг

– Вы где были во время войны?

– В Бирме. Насмотрелся там настоящих ужасов… – Фредерик нерешительно примолк. – Так… как это у вас получается, а? Как вы смотрите джапу в лицо… день за днем… после того, что они с вами сделали?

Обдумывание ответа заняло у меня несколько минут.

– Дел так много, что, по правде говоря, когда мы работаем, у меня нет времени думать о чем-то еще, – выговорила я наконец.

Фредерик смотрел на меня недоверчиво, и я решила быть с ним откровенной:

– Только время от времени что-то им сказанное: слово или фраза – впиваются в память и воскрешают то, что я считала уже похороненным навечно.

Мне припомнилось случившееся накануне вечером.

Аритомо подвел меня к штабелю из деревьев, которые спилил месяцем раньше. Стволы были очищены от веток. «Возьмите одного из рабочих, распилите эти марута[131] на поленья поменьше и уберите их», – распорядился он. Вместо того чтобы выполнять его приказ, я развернулась и быстро поспешила прочь. Слышала, как он звал меня, но не остановилась. Я шла все быстрее, забираясь в глубь сада. Спотыкалась, падала, вставала и шла, шла вверх по склону, пока не оказалась на краю высокого обрыва – лишь горы да небо были передо мною.

Не знаю, сколько времени я простояла там.

Потом я почувствовала, как ко мне приближается Аритомо. «Марута», – заговорила я, глядя прямо перед собой. – Так офицеры в лагере звали нас: бревна. Мы для них были всего лишь бревна. Можно рубить, можно пилить, можно в пепел сжечь». Какое-то время садовник молчал. Потом тронул меня за руку: «У вас кровь течет». Взял меня за локоть и прижал свой носовой платок к моей ссадине…

– «Чжоу нех ах мах чау хай!» – громкое дружелюбное ругательство на кантонском китайском вернуло меня обратно в копитьям. Фредерик смотрел на меня во все глаза. Я моргнула несколько раз, допила кофе и повернулась на стуле. Через пару столиков от нас сидели несколько седовласых китайцев. Один из них, тощий и сухопарый, развернул какую-то китайскую газету. Кто-то выкрикнул: «Дьям, дьям! Mo чу»[132], – и разговор сменился молчанием ожидания. Выкрикнувший оглядел каждого из своих приятелей и принялся медленно с расстановкой вслух читать что-то из газеты.

– И вот это я вижу в каждой копитьям, в какую ни зайду, – сказал Фредерик. Всем было известно, что К-Ты наведываются в заведения вроде этого, чтобы разузнать новости и передать донесения своим курьерам.

– Я завтра уезжаю, – сообщил Фредерик. – Моих солдат попросили помочь перевезти скваттеров из их поселения в новую деревню.

Во время японской оккупации тысячи китайцев перебрались жить на окраины джунглей, изо всех сил стараясь не попасться на глаза Кэмпэйтаю, надеясь, что в зарослях их не обнаружат и не поубивают. Уже шесть лет, как кончилась война, но люди так и остаются во временных поселениях, добывая себе пропитание крестьянским трудом на земле. Коммунисты использовали скваттеров как источник продуктов и медикаментов, информации и денег по подписке: скваттеры составляли Мин Юн, «народное движение». Генерал-лейтенант сэр Гарольд Бриггс[133], начальник оперативного управления, осознавал, что во время Чрезвычайного положения они представляют собой серьезную опасность. По всей стране армия занималась переселением полумиллиона человек: всех, до каждого ребенка, до каждой бабульки, до каждой семьи со всем ее скарбом скотиной – в специально отстроенные «новые деревни».

– Вы какое поселение переселяете? – спросила я.

– Я бы на вашем месте не интересовался этим, – усмехнулся он, грозя мне пальцем. – И выпытывать у меня, где находится Сан-Чуен, вам тоже нельзя.

– Просто проверяю, как вы умеете тайны хранить.

Помолчав немного, я добавила:

– Мне пришлось съездить в одну из таких «новых деревень», когда я была обвинителем.

– Это вы вели… дело Чан Лю Фунг? – Он глянул на меня с возросшим интересом. – Об этом в новостях все время трубили.

– Это было последнее дело, в котором я представляла обвинение.

Чан Лю Фунг, тридцатилетняя сборщица каучука, была поймана на снабжении террористов продовольствием и изобличена как их курьер. Я побывала в ее доме в Салак-Саут, милях в десяти[134] от Куала-Лумпура, чтобы составить себе представление, как она умудрялась тайком передавать продукты и сведения. «Новая деревня», куда ее переселили, стала домом для шести сотен скваттеров и их семей. Двойная ограда в семь футов высотой, с колючей проволокой поверху, защищала открытую полоску ничейной земли шириною в десять футов[135]. Вооруженные охранники на сторожевых вышках несли вахту по периметру. Жителей деревни обыскивали, а лица сличали с фото на их удостоверениях личности – каждое утро, когда они проходили через ворота. Процедура повторялась, когда они вечером возвращались домой.

– Полиция привела меня в дом Чан Лю Фунг, – рассказывала я. – Он был пуст. Специальная служба забрала мужу в кутузку, а их четырехлетнюю дочь поместили в учреждение социального обеспечения.

Я помнила мрачные лица, взиравшие на меня из окошек соседних домов. Дабы лишить других жителей деревни возможности помогать коммунистам, был введен комендантский час. Большинство работали сборщиками каучука на плантации в пяти милях[136] от деревни. За оградой им разрешалось находиться только с восьми утра до часу дня. Это сильно поубавило шансы сельчан добыть средства пропитания: каучук надо было собирать на рассвете, до того, как сок деревьев высохнет.

– Ее же ведь в конце концов выслали в Китай? – сказал Фредерик.

Я кивнула.

– А муж и дочь? Им разрешили с ней уехать?

– Мое дело заключалось в том, чтобы террористы понесли наказание.

Фредерик оторвал от тоста кусочек, вытер им остатки яйца на блюдечке и кинул хлеб в рот.

Когда мы вышли из копитьям, хлынул дождь. Мы укрылись в узком проходе за рядом лавок, дожидаясь, пока прояснится небо. На возвышении, прямо у поворота уходившей вниз дороги, стояло низкое здание из красного кирпича.

– Что это? – спросила я.

– Когда-то была монастырская школа, пока джапы не превратили ее в госпиталь для своих солдат. Сейчас это госпиталь британской армии, – ответил Фредерик. – Мне рассказывали, что вскоре после капитуляции японцев наши солдаты нашли в этом доме нескольких молоденьких китаянок. Джапы пытались выдать их за больных туберкулезом.

– Ёгун-янфу[137], – произнесла я.

– Простите?

– Женщины – утешительницы военных.

– А-а. Мы встречали таких в Бирме, когда джапы сдались. Они направлялись по домам. Мы их подвозили.

– Семьи никогда не принимали обратно тех девушек.

Я вздрогнула: небо прорезала молния.

– Слишком уж велик был позор, каким они себя покрыли.

– То была не их вина.

– Никто на них ни за что бы не женился, зная, что всю войну им пришлось ублажать по три-четыре сотни мужчин на каждую.

Фредерик глянул на меня и высунул руку из-под навеса:

– Дождь слабеет. Давайте бегом – и побыстрее.

Вернувшись к коттеджу «Магерсфонтейн», он выключил двигатель и, обернувшись к заднему сиденью, вытащил что-то, завернутое в коричневую бумагу, из сумки с покупками:

– Это вам. Подарок.

Развернув, я рассмеялась: это был генцианвиолет.

– Так вот зачем вы бегали в китайскую лекарственную лавку.

– На тот случай, если у вас еще царапины появятся.

Пузырек был тяжелый и темный. Поглаживая наклейку большим пальцем, я взглянула на Фредерика:

– Я вам что-нибудь вкусненькое приготовлю, когда вернетесь в Маджубу.

– Все, что угодно, только, пожалуйста, не куриные лапки, – он передернул плечами. – Понять не могу, как китайцы могут есть такое!

– А что? Они вкусные и хрустящие!

Он засмеялся, но замолчал, увидев, что я даже не улыбаюсь.

Он смотрел на меня. В ответ я, не моргая, глядела на него.

Он наклонился и поцеловал меня. Рука его огладила мое плечо и скользнула вниз по спине. Прошло несколько секунд, прежде чем я отстранилась.

– Пойдем в дом, – шепнула я ему на ухо. – Мне понадобится помощь с этим самым генцианвиалетом.

Сива, молодой тамилец, приданный мне в стражи, каждое утро поджидал меня возле моего бунгало, чтобы сопроводить в Югири. Вечерами я добиралась домой сама, каждый день меняя время и выбирая другой путь.

Копившаяся в душе раздраженность улеглась после того, как я переспала с Фредериком. Я всегда считалась более неказистой из двух маминых дочек, а потому после войны с удивлением открыла для себя: есть мужчины, которые находят меня привлекательной.