Матерый - Сергей Донской

Набрав в рот побольше слюны, он несколько раз смачно харкнул на окошко, после чего залепил стекла страницами распотрошенной газеты. В комнате стало почти темно, но это нисколько не мешало Садыку, видевшему во мраке не хуже иного зверя.

Брат, умудрившийся взгромоздиться на топчан, спал, распространяя вокруг себя жар, боль и тяжелый запах. Ладонь его вытянутой вдоль туловища левой руки вздулась до размеров дохлой крысы. Вторая рука свесилась между топчаном и стенкой. Штанины скрывали искалеченные ноги, но Садык не сомневался, что осмотр не даст никаких утешительных результатов. Плох был Бек, совсем плох. Иначе не спал бы сейчас сном, больше похожим на обморок.

Беззвучно и безошибочно передвигаясь в темноте, слегка сероватой от просачивающегося лунного света, Садык занялся приведением комнаты в соответствующий вид: переворачивал стулья, в беспорядке раскидывал привезенные шмотки и харчи, даже не пожалел мелкие денежные купюры, которые разбросал по полу. Вскоре в помещении царил полный бардак.

Разгром. Садык знал, что следствия и экспертизы не будет, но не поленился обставить все крайне правдоподобно.

Теперь оставалось извлечь из-под подушки Бека трофейный ментовский "макар", с которым тот никогда не расставался. Пулю нужно было всадить Беку в сердце, а не в голову - обезобразить лицо брата не поднималась рука. А выстрел Садык намеревался сделать сквозь сложенное одеяло, которое поглотит шум и пороховую гарь. Второй пулей придется точно таким же образом продырявить собственное плечо.

Будет больно, но Садык знал, что он не только вытерпит эту боль, но еще найдет в себе силы утопить пистолет и одеяло в ставке. Другого выхода все равно не было.

Позорная стычка со случайным прохожим - это одно, а вооруженный вражеский налет на пост - совсем другое. Это вам не халям-балям, не шуточки.

Труп Бека подтвердит любому, что каша тут заварилась серьезная. Изувеченный "мере" Эрику, конечно, все равно не понравится, но грешить он будет не на своих пацанов, а искать виноватых на стороне. Вот пусть и ищет. Правду знали только братья Садыкбековы. Теперь эту тайну будет хранить один из них - раненый боец Садык с лицом, опаленным выстрелом в упор.

Он и понятия не имел, что наспех выдуманная им история не нова... "Каин, где Авель, брат твой?" - "Не знаю, разве я сторож брату моему?"...

Садык склонился над Беком и отшатнулся.

Тот смотрел на него совершенно осмысленным взглядом. А в грудь Садыка прицельно глядело дуло пистолета, оказавшегося вовсе не под подушкой.

- Отойди, - сказал Бек ровным голосом.

- Ты меня не так понял, братишка, я...

- Я сказал: отойди!

Садык послушно попятился. Почему-то вдруг захотелось напомнить Беку, как однажды они, еще совсем маленькие, заблудились в степи, и тогда он, Садык, отдал брату баклажку с остатками воды. Ничего он сказать не успел. Даже не вскрикнул, когда его попятное движение было ускорено пулей, удар которой опрокинул его навзничь. Он умер, не успев ощутить ни обиды, ни страха. Вспышка, и - мрак.

Бек досадливо поморщился. Жаль было брата. Да и выстрел прозвучал громче, чем он предполагал.

Зато на позорной истории поставлена точка. Почти.

Приставив ствол к сломанной ноге, Бек заранее застонал и вторично нажал на спусковой крючок. Он успел отшвырнуть оружие в дальний угол комнаты за мгновение до того, как потерял сознание.

Про этот пистолет, снятый с милицейского трупа, в бригаде раньше знали только близнецы Садыкбековы. Теперь - один Бек, чудом оставшийся в живых во время вражеского набега.

А брат.., что брат? "Разве я сторож брату своему?"

Глава 10

ХОЖДЕНИЕ ПО РАЙСКИМ КУЩАМ

Ночные выстрелы не побеспокоили обитателей Западного поселка, подавляющее большинство которых дрыхло, приходя в себя после трудов праведных.

А те, кто заподозрил в отдаленных хлестких звуках выстрелы, опасливо поежились, но и только.

Одним словом, если ночью стреляют, значит, это кому-нибудь нужно. А когда потом над землей всходит яркое солнышко, то ночные страхи рассеиваются подобно темноте. Оно было светлым и мирным, прекрасное августовское утро.

Кто просыпался по велению сердца, кого на ноги ставил острый гастрит, умевший делать это получше любого будильника. Одни слушали сводки утренних новостей, и идиотски-радостные голоса дикторов убеждали их, что в мире все спокойно, даже если где-то землетрясения, пожары или наводнения. Другие заваривали чаек и сами балаболили не хуже радио своими подсевшими со сна голосами. Третьи потирали поясницы перед новыми трудовыми свершениями. Четвертые дымили первыми сигаретами или доедали последние консервы.

Громов, проснувшись, для порядка буркнул:

- Доброе утро, страна.

От нее, занятой своими важными, неотложными делами, ответа он, разумеется, не дождался, но ничуть не огорчился по этому поводу. Привел себя в порядок, прошелся по двору, прикидывая, чем занять себя до вечера. Вчерашняя выходка с чужим "Мерседесом" выглядела при солнечном свете неприглядной и по-мальчишески глупой. Но зато появился стимул хорошенько размяться и привести в боевую готовность верный револьвер, носивший прозвище "Мистер Смит" (прости, старина Вессон). Причем, пока Громов чистил и смазывал оружие, у него не возникло ни малейшего желания сыграть с самим собой в "русскую рулетку", а это было уже кое-что.

Совершив марш-бросок по окрестностям, вволю поплавав и совершенно неожиданно для себя побрившись, Громов почувствовал себя не то чтобы заново на свет родившимся, но живым и полным сил.

Неприятно мозолила глаза куча щебня у дома, однако не настолько, чтобы принимать по этому поводу какие-то срочные меры. Соседские холопы, при желании, еще вполне могли уложиться в срок ультиматума. А если и нет, то сегодня Громову хотелось попросту махнуть на них рукой.

Мужественно отказав себе даже в глотке пива, он прихватил ведро и отправился за водой к колонке. На площадке у закрытой сторожки перетаптывался незнакомый толстяк в дамской панаме, разглядывавший "Мерседес", назвать который красавцем не повернулся бы язык даже у сборщика металлолома.

Толстяк обрадовался появлению еще одного зрителя, с которым можно было поделиться впечатлениями.

- Это ж надо, - обратился он к Громову возбужденным тоном. Представляю, каково владельцу!

Если бы у меня такая беда приключилась, я бы просто волосы на себе рвал...

Судя по густой растительности на теле толстяка, подобный акт отчаяния мог вылиться для него в многочасовую пытку. Чтобы как-то успокоить его, Громов показал ему свое помятое ведро:

- Видите? Еще вчера было как новенькое, а теперь - полюбуйтесь, на что оно похоже. Но я же не отчаиваюсь. Жизнь продолжается, верно?

Сразив толстяка своим философским подходом к действительности, Громов благополучно доставил полное ведро домой и вместо того, чтобы завалиться с книгой на диван, заставил себя позаботиться об обеде. Чистить картошку он уселся возле крылечка, а рядом примостил два предмета, не имевших к этому процессу ни малейшего отношения: матово поблескивавший револьвер и бутылку пива. Бутылка, прихваченная из холодильника совершенно машинально, очень даже запросто могла перегреться на солнце, поэтому пришлось ее приговорить к полному опустошению. Обзывая себя безвольным слизняком и рабом страстей, Громов тут же сходил за второй бутылкой. Запотевшая, она приковывала к себе внимание, но он откупорил ее не раньше, чем полностью разделался с картошкой.

После того как пиво было выпито, испытать полное блаженство мешало только непреодолимое желание пролиться небольшим дождичком. Решив не отказывать себе еще в одном маленьком удовольствии, Громов встал и отправился в дальний конец своих дикорастущих владений. Тут-то он и пожалел о своей опрометчивости. Брошенная на произвол судьбы кастрюля с картошкой черт с ней, ею все равно от врагов не отобьешься. Но ствол, ствол! Разве можно было расслабляться до такой степени, угробив "Мерседес" парней бандитской наружности?

Чувствуя себя полным идиотом, стоял Громов в кустах и слушал, как слева от него шуршит облепиховое деревцо, взятое в кольцо раскидистым бурьяном.

Ни ветерка, только этот вкрадчивый шорох. Уголок глаза отметит там какое-то неуловимое движение, после чего облепиха окликнула Громова человеческим голосом:

- Эй!

Прозвучало это куда более обнадеживающе, чем, скажем, предложение поднять руки или выстрел в упор. Медленно повернувшись к говорящему деревцу, Громов откликнулся столь же односложно:

- М-м?

Дергаться и суетиться в сложившейся ситуации было бессмысленно. К счастью, и необходимости в этом не возникло. Потому что высунувшаяся из листвы мордашка оказалась девчоночьей, симпатичной и ни капельки не разбойничьей. Загорелое скуластое лицо, окаймленное выгоревшими на солнце волосами, которые на фоне темной зелени казались белесыми. Разглядывая незнакомку, Громов решил, что при таких большущих глазищах ее не могут испортить даже царапины на щеках и россыпь конопушек на переносице.