Любимая муза Карла Брюллова - Елена Арсеньева

Оскорбленная Юлия кинулась к деду, но он держался непривычно сурово и сказал, что устал от ее причуд, а потому ей бы лучше сейчас уехать. В деньгах он ее стеснять не станет, но пусть Юлия знает, что ни одно из заемных писем оплачивать он не станет. Поэтому пусть рассчитывает лишь на те средства, которые у нее есть: наличные в дорожной шкатулке, которую будут охранять двое надежных слуг, и в виде векселей, которые он, Литта, выпишет своим знакомым банкирам в Париже и Риме. Если Юлии взбредет в голову посетить и другие города, ей прежде нужно будет заручиться финансовыми поручительствами у этих банкиров, а они станут надзирать за ее издержками и не допускать растрат.

Юлия разъярилась было, но скоро смирилась. Она вообще не способна была долго злиться, тем паче когда понимала, что набедокурила, да крепко. Однако неприятные ощущения, вызванные угрызениями совести, необходимо было развеять как можно скорее, поэтому она и в самом деле поспешно отправилась в путь, прихватив с собой любимую горничную Симонетту, всего одну карету с багажом и постелью, а в качестве комнатной собачки – юного Сен-При.

Сен-При вышел в отпуск по болезни (доктора подозревали чахотку и советовали отдохнуть от тягот военной службы) и отправился подлечить хворь в Италию.

Юлия сначала радовалась этому: мальчишка был хорош необычайно, что в танце, что в любви; к тому же графине Самойловой по-прежнему требовались веские доказательства измены – для вожделенного развода. Свободы она хотела с прежней страстностью, однако вскоре оказалось, что Сен-При такой же камень на шее, как и любой другой мужчина, который считает, что может предъявить на божественную Юлию хоть какие-то права и ограничивать ее возможности. Этим он мало отличался от законного – все еще! – супруга.

Слишком уж влюблен, глупец! И слишком самонадеян, если уверен, что может надолго привлечь такую женщину, как Юлия!

Едва Юлия и Эммануил поселились в одной из вилл, принадлежащих графу Литте, как узнали о похоронах очаровательной девушки, красавицы римлянки Аделаиды Демулен. Она утопилась в Тибре от несчастной любви. Конечно, хоронить ее на кладбище было невозможно (католическая церковь, так же как и православная, считала самоубийство великим грехом), однако Аделаида была так прелестна, добра, ее так любили все, кто знал ее, что люди тянулись в дом, где она жила: уронить последнюю слезу и осыпать гроб цветами, прежде чем бедняжку зароют где-нибудь в тихом, уединенном месте, на неосвященной земле.

Юлия ужасно растрогалась, услышав эту историю от своего мажордома, который объяснил, почему он отпустил нескольких слуг как раз в день приезда госпожи. Она тотчас простила эту ему оплошность и заявила, что тоже намерена отдать последний долг Аделаиде Демулен.

– Как странно, что у нее французская фамилия, – удивилась Юлия.

– Говорят, кто-то из ее далеких предков был француз, – пояснил мажордом. – Но девушка – истинная итальянка, прекрасная римлянка. Но, да простит меня синьора, я бы не советовал ей посещать дом покойницы.

– Это еще почему? – вскинула брови графиня.

Мажордом колебался, подбирая слова.

– Ну, что там не так? – нетерпеливо воскликнула Юлия.

– Да простит меня эччеленца, – вкрадчиво проговорил мажордом, – но, если вы туда отправитесь, ни в коем случае не упоминайте, что прибыли из России.

– Вообще я и не собиралась этого делать, – усмехнулась Юлия, – но все же можно узнать, почему нельзя?

– Да видите ли, – молвил мажордом, – прекрасная Аделаида покончила с собой, потому что ее бросил любовник… а этим любовником был русский художник. Теперь, конечно, при слове «русский» все начинают браниться и махать кулаками.

– Как интересно! – возбужденно воскликнула было Юлия, но тут же спохватилась: – Я хочу сказать, как ужасно! А кто этот художник?

– Не знаю имени этого злого грешника и знать не желаю, – благочестиво опустил глаза мажордом.

Юлия изобразила сочувственный вздох, но Сен-При видел, как горят ее глаза, и понимал, что интерес к этому русскому художнику, который стал причиной смерти прекрасной Аделаиды, уже поселился в ее сердце.

В ее равнодушном к бедам других, в ее жадном до удовольствий, в ее любопытном, ледяном, в ее пылком сердце…

Сен-При страшно не хотелось идти смотреть на покойницу, однако Юлия настояла. Она отлично умела вынудить его делать все, что ей угодно! И как же мстительна она была, как жестоко и утонченно заставляла расплачиваться за непослушание!.. Эммануил слышал, что есть такие зелья – гашиш, опий – которые лишают человека свободы. Раз отведав их, так к ним привыкаешь, что жить без них не можешь и на все готов, только бы попробовать снова и снова. Таким зельем стала для него Юлия. Чтобы вновь и вновь прикасаться к этому опьяняющему телу, Эммануил был готов на все. Она поработила его, она измучила его… Она лишила его воли и превратила в свою игрушку…

Ну конечно, Сен-При потащился за ней – потащился на Испанскую лестницу, неподалеку от которой, на виа Систина, как сообщил дворецкий, жила бедная modella.

– Кто? – переспросил Сен-При, и Юлия пояснила:

– Так итальянцы называют натурщиц. О, пойдем скорее! Ты увидишь их во всей красе!

Чуть не прыгая от нетерпения и предвкушения небольшого приключения, Юлия велела заложить коляску, и скоро она и Сен-При уже стояли около церкви Тринита де Монти, на небольшой площади, от которой вела вниз длинная широкая лестница в три пролета, с террасами и балюстрадами. Это была самая длинная лестница, виденная Сен-При: оказывается, в ней было 125 ступеней. Но гораздо интереснее, чем считать ступеньки, было глазеть на мужчин и женщин, одетых в яркие народные костюмы и сидевших на ступеньках там и сям.

Это выглядело необычайно живописно – в сочетании с ярким солнцем, голубым небом, белизной мрамора… Там были в основном старые люди, которые с наслаждением грелись под ярким и все еще жарким осенним солнцем. «Да, – почему-то подумал Сен-При, – не в одной России старые кости зябнут!»

Старухи вязали чулки, старики ничего не делали, а только поглядывали по сторонам, словно в ожидании художника, который запечатлел бы их живописность.

– Хм, – удивленно сказала Юлия, – но куда же подевались молодые девицы? Их тут обычно довольно много, и они поразительно красивы…

Одна старуха услышала ее слова и сообщила, что все девушки пошли на виа Систина, где нынче провожают в последний путь одну из их подруг.

И она махнула в сторону, куда-то туда, где между черепичными крышами моталось по ветру белье, развешанное для просушки. Дома там стояли стена к стене, дворов при них не имелось – едва можно было различить какие-то закоулки, что-то вроде полутемных каменных колодцев…