Я Боюсь… - Екатерина Шпиллер

А в моей детской голове тогда произошел своеобразный затор: взрослые хихикают над такой серьезной темой, над «сотней тысяч заживо сожженных». Значит – это какая-то немножко стыдная тема? Или смешная? Наверное, это такая же тема, как анекдоты про Брежнева – дошло вдруг до меня. Когда родители говорили про Брежнева, они точно так же хихикали. И все их кухонные разговоры под рюмочку о Ленине, политбюро, съездах партии и прочем вечно сопровождались не только руганью и проклятиями, но часто именно такими вот смешками.

И с тех пор я очень долго, почти до взрослости, боялась и жутко стеснялась любых подобных тем. Они пугали меня автоматически: не дай бог возникал разговор о чем-то подобном, или опять же песня звучала военная, я впадала в какое-то странное беспокойство – когда нужно начинать смеяться? Разумеется, потом это прошло, но не забылось и иногда эхом отдается в голове.

Поколение шестидесятников, такое диссидентское и прогрессивное, некоторые до сих пор считают суперинтеллектуальным и героическим. Вынуждена разочаровать сторонников этого мнения. По моим личным наблюдениям, среди шестидесятников масса идиотов. Да-да, разумеется, столько же, сколько в любом другом поколении, но, от этих-то ждали чего-то необыкновенного. Как мне кажется, от «борцов с режимом» жертв и разрушений получилось слишком много. Умные бы так не поступили. По крайней мере, они не свихнули бы мозги своим детям.

«Мам авсегда очень беспокоилась о папиной карьере. С самого детства я только и слышала: «Мишенька, держи свой язычок на приколе, не ляпни то, что ты вчера говорил, а то главный тебя съест». Я пугалась, что кто-то может съесть папу, плакала. Папа смеялся и успокаивал меня: «Не волнуйся, мопсик, этот меня не проглотит – подавится».

Папа все время должен был расти – так говорила мама. Для этого он вступил в партию. В тот день, когда его принимали туда, мама сидела на кухне, вся бледная, кусала носовой платок и всхлипывала. Потом, когда все завершилось благополучно, папа пошел на повышение, а мама не могла успокоиться и все хотела, чтобы папа рос дальше.

В общем, неважно, как она обрабатывала папу, важно, что она все время дергала меня: это не говори подружкам, того не рассказывай, много болтаешь, у отца из-за тебя могут быть неприятности, такое по телефону нельзя обсуждать, и вообще – у стен есть уши. Вот это последнее, кстати, мамино любимое выражение, когда я была еще в начальной школе, повергло меня в шок: я пыталась себе представить, как выглядят уши у стен, и кто, собственно, ими пользуется, то есть, слушает.

Эти страхи и пугалки продолжались все мое детство. И когда мне исполнилось лет 14, я вдруг почувствовала, что сама всего боюсь. Везде мне стали мерещиться микрофоны, камеры, подслушивающие устройства… В метро мне казалось, что за мной следят… На улице виделся «хвост».

Потом, много позже, когда уже все это закончилось вместе с социализмом и бояться больше было нечего, а папа уже давно был на пенсии, мой страх никуда не девался. Я не перестала бояться спецслужб, мне казалось, что я все время у них «под колпаком»… Почему это я говорю в прошедшем времени? На самом деле не «мне казалось», а «мне кажется». Это не проходит, не уходит… Только недавно я начала лечиться. Стало легче, но до выздоровления еще далеко. Врач говорит, что надо набраться терпения…»

«ПОЙМЕТ ЛИ КТО? СЕБЯ Я ПОНИМАЮ»

К каким только нелепым решениям не приходит человек под влиянием страха! Страх отнимает у нас способность распоряжаться теми средствами, какие разум предлагает нам в помощь.

Даниэль Дефо

Совсем недавно я узнала, что, оказывается, существует такое болезненное состояние гипофобия – полное отсутствие у человека страха. Специалисты пишут, что гипофобия наблюдается у больных шизофренией, при алкогольном опьянении, иногда при неврозах. Кто хоть раз в жизни выпивал лишку, конечно, помнит настроение под названием «море по колено», когда кажется, что ты всемогущ, крут и непобедим. Оказывается, некоторые люди могут чувствовать подобное вне зависимости от приема алкоголя. Неплохо было бы так заболеть! Это первое, о чем я подумала, когда узнала о гипофобии. Но потом пришло понимание, что шансы укоротить себе жизнь до минимума при этой патологии весьма высоки. Ведь если ты не можешь верно оценивать степень опасности, риска, то у тебя будет миллион возможностей погибнуть там, где человек трусливый, опасливый запросто выживет, даже не задумываясь, на врожденном инстинкте.

В общем, нормальное чувство страха необходимо любому живому существу. Но когда количество страха зашкаливает за все разумные пределы (гиперфобия), вероятность преждевременной смерти начинает приближаться к уровню возможности гибели при гипофобии. Зашуганное, измученное страхом существо тоже может быть легкой добычей дамы с косой: у него просто нет ни сил сопротивляться, ни разума, чтобы думать, как спастись. Дикий страх отключает способность логически мыслить.

Кроме того, постоянный сильный страх ослабляет организм человека. Известно, что это чувство провоцирует кучу болячек, снижает иммунитет… То есть пришибленный страхом человек может долго и тяжело болеть, что, понятное дело, явно не способствует долгожительству.

Все в нас должно быть гармонично, так, как задумано природой именно для того, чтобы действовать правильно, рационально и жить столько, сколько отпущено. Так нет же! Мы, люди, старательно делаем все, чтобы поломать к такой-то матери работу природы. А ведь она ее кропотливо выполняла миллионы лет, чтобы мы получились такими, какие есть. Мы уродуем друг друга, уродуем своих детей, вместо того, чтобы, как все нормальные животные, учить их жить и выживать в этом мире. Любая кошка учит котят, а не запугивает, показывая клыки и когти и рыча на них. Вот интересно, если бы кошка все-таки вела себя так, какие бы вырастали котятки? Сколько они успели бы прожить, забиваясь во все дырки и щели от страха? И как им, скажите на милость, добывать себе пищу, защищаться от врагов, удирать, в случае чего? Бедные котятки… Но они-то существа вымышленные, в природе отсутствующие. А вот человеческие детки иногда такими становятся.

Вернусь к моим старым-престарым запискам. Итак, весна 1990 года…

Я иду по Калининскому – в красном плаще и на высоких каблуках. В руках розы. Впереди – ресторан «Арбат». Мне весело? Чувствую ли подъем и повышенный тонус всего женского во мне? Фигу! Полное и абсолютное равнодушие. Кажется, я разучилась радоваться праздникам, которые и так нечасто бывают в моей жизни. Похоже, и не нужны они мне вовсе – голова не тем занята.

Встретилась со своей компанией. Сели за столик. Мы находимся, я бы сказала, в бельэтаже, ниже нас – огромный зал с «лабухами» и столиками, и мы смотрим туда сверху в большую-пребольшую дыру. Там, кстати, свадьба.

Ну, и хохот у нас за столом! Какие они все, мои одноклассники, веселые. Смех, подчас абсолютно без причин. «Вы со Светкой работаете на контрасте! – весело кричат мне. – Веселый клоун и грустный клоун!» Это я-то грустный клоун? А я-то стараюсь, улыбаюсь, шучу… Оказывается, я плохая актриса. Жаль!

Полумрак, музыка. Немного холодно. Смех до икоты. Полная расслабуха. У них. А у меня не получается…

Когда я нахожусь в своем родном ступоре, как я его называю, все мои эмоции, все-все, приглушены совершенно. И радость, и боль, и даже тревога, например, из-за того, благополучно ли муж добрался до другого города, когда поехал в командировку. Я могу даже забывать о многом… Да обо всем! Кроме дочери. Тут я «всегда готов»! Это не отключается. В сущности, все дело-то именно в ней, вся суть, вся жизнь… Об этом я и думаю, сидя в ресторане, среди всеобщего хохота и веселья. «Чего грустить, давай чокнемся за дружбу», – ко мне тянется Витька с бокалом. Черт! Опять грустная? Ну что мне, на столе Ламбаду сбацать?

Чужие мужья по очереди приглашают меня танцевать. Заботятся: я ж единственная нынче безмужняя. Если бы они знали, до какой степени мне этого не надо! Но нельзя делать кислую мину и портить всем праздник, поэтому я танцую.

Ушла раньше всех. Иду обратно по совершенно пустому Калининскому и думаю: много оказалось у меня друзей к 26 годам, причем очень хороших, разных. И школьные вот, и Олечка К., и Галина с мужем, и еще другие… Муж – золото, дочь – самая родная и любимая. Родители? Далеко не подарок, но любимые, любящие и верные. Вообще, верность – это у нас с ними взаимно. К сожалению, полного понимания нет, нас в разные стороны раздирают две эпохи. Не «отцы и дети», нет. Скорее, два государства с разными конституциями. Но не знаю, как они без меня, а я без них не могу… И маму это, по-моему, тяготит. Порой, приходит горькая мысль, что она любила бы меня намного сильней… на большом расстоянии. Вот она разница! А я буду счастлива, если долго-долго буду нужна, необходима Алисе (хотя она, кажется, больше похожа на мою маму – независимая до ужаса). А у моих родителей есть, кроме семьи, не менее важное в жизни – работа. Они вообще живут, чтобы работать (так не по-американски). А я – другая. Зачем живу, ей-богу, не знаю… Судя по моему самочувствию, правы они.