Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Йенс Андерсен

«2. Утром Карин сказала „мама-папа“. Съела первое яйцо.

3. У Карин болел живот. Кричала и не засыпала.

4. Карин проползла большое расстояние задом наперед. (И мир еще стоит?)».

Наблюдения за собственными детьми и племянниками, их товарищами по играм и случайными детьми на улице или в Васа-парке в конце тридцатых годов повлияли на творчество Астрид Линдгрен, на формирование ее повествовательного стиля. Это заметно уже по рассказам «Рождественский вечер на хуторе Лиллторпет» и «Жених для Майи» в 1936–1937 годах и становится очевидным в «Подарке ко Дню матери» и «Искателе», опубликованных в «Морс хюльнинг» в 1940–1941 годах. Благодаря двум этим рассказам Линдгрен нашла свою писательскую нишу: под столом, за которым сидят взрослые, в обществе дошкольников.

В «Подарке ко Дню матери» две сестры хотят подарить своей маме на День матери новорожденного котенка, но вынуждены ждать, пока кошка родит, а затем искать, где она спрятала котят. Никаких авторских ремарок – читатель следит за двумя обычными детьми и событиями, которые могли бы произойти в любой день и в любом месте в Швеции 1930-х. История начинается с «личного пространства», где можно побыть одному. Оно было нужно четырехлетнему Лассе, когда он захотел остаться один осенью 1931 года после неудачного посещения детского сада. Похожее личное пространство с помощью разного старья организовала как-то в 1937 году трехлетняя Карин под кухонным столом в доме на Вулканусгатан. В какой-то момент Астрид заглянула под стол и сказала: «Нет, не нравится мне это!» Помолчав, Карин ответила: «Мама, мне тоже не нравится! Это глупо! Но, может, глупость сидит у меня в животе!»

В «Подарке ко Дню матери» Малышка и ее старшая сестра Анна-Стина создали такую пещеру одиночества под большим раскладным столом на кухне, длинными краями скатерти счастливо отгороженные от взрослых, занятых в своем взрослом мире. Только кошка Юла была допущена к сестрам, которые по-своему смотрели на мир снаружи:

«Там были мамины ноги в черных шлепанцах – они были так заняты; и ноги служанки Майи, которые словно пританцовывали, и папины в больших сапогах, и иногда ноги старого дедушки, осторожно ковыляющие по полу в войлочных туфлях. Разговоры и смех взрослых не мешали шепоту под столом. Там была своя жизнь».

Через год, в 1941-м, Астрид Линдгрен еще глубже погрузилась в волшебный мир детских представлений в рассказе «Искатель», где она пишет о сокровищах впечатлений и опыта, которые четырехлетний малыш может собрать за полдня, проведенные в вольных играх. После иллюстративно-описательного зачина, где Кайса сидит на красной скамеечке на кухне, а мама стоит у кухонного стола и месит тесто, фокус направляется на отношения матери и дочери, в которых детский полет фантазии не тормозится и не управляется взрослым. Сцена у кухонного стола – эскиз тесных и уважительных отношений между ребенком и взрослым, на которых так много выстраивает – и которые ищет – в своем творчестве Астрид Линдгрен. Кайса рассказывает матери, что скоро отправится на поиски сокровищ. Мама слушает, осторожно и участливо расспрашивает о больших планах, которые строит четырехлетний ребенок, и Кайса так благодарна матери за интерес и доверие, что, не сходя с места, посвящает ей одну из будущих важных находок. А найдет она, ни много ни мало, алмаз:

«– …Мне самой нужен только маленький самородок, – сказала Кайса. – Или, может, алмаз.

– Да, может, и алмаз, – ответила мать и поставила последний противень с булочками в духовку.

Кайса разгладила на животе красный передничек и, ступая пухленькими ножками, направилась к двери.

– Пока, я пошла, тра-ля-ля, пам-пам-пам!

– Пока, моя милая, – ответила мама, – далеко не уходи.

– Не буду, – сказала Кайса и обернулась в дверях. – Всего на тысячу километров».

Лассе и Карин у фотографа в конце 1930-х. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

После прощания с матерью четырехлетнюю искательницу увлекает сила воображения. Эта история показывает, что суть игры – в щедрости, что игра никогда не бывает рациональной или целесообразной и что главное в ней – желание. Ребенок все время действует самостоятельно, независимо, без вмешательства из взрослого мира. Сначала Кайса кормит кур, затем находит мертвую птичку с желтым клювом и красивыми темно-синими крыльями, потом ракушку, откуда доносятся чудесные звуки, и в конце – старую воронку для переливания кофе, с помощью которой можно искать золотую пыль. Каждая вещь в полете фантазии порождает новую игру в игре и одновременно намечает новое направление движения. От лестницы к курятнику, затем к старой ели, к куче камней, к прудику, через изгородь, в лес, к мусорной куче и на большую гравийную дорогу, где растут красивые цветы, которые можно рвать… но тут наступает усталость, и Кайса понимает, что заблудилась. Однако вскоре раздается грохот, на дороге появляется Андерсон из Лёвхульта на своей повозке с молоком и задает один из тех взрослых вопросов, которые так удивляют детей:

«– Не может быть! Неужели это Кайса?

– А кто же еще, – отвечает Кайса и тянет к нему руки. – Помогите мне, я хочу домой, к маме».

Педагогические взгляды Линдгрен, которые повлияли на ее рассказы для «Ландсбюгденс юль» и «Морс хюльнинг» конца 1930-х и начала 1940-х – в том числе и рассказ 1942 года «Монс идет в школу» (Måns börjar i skolan) о том, как травят друг друга дети, написанный за тридцать лет до того, как понятие «травля» зазвучало в скандинавских учительских, – были сотканы из знаний разного рода. Отчасти из опыта собственного детства и из всего того, что Астрид прочитала и услышала, но также из того, чему она научилась в тридцатые, ежедневно общаясь с детьми и их родителями.

И тут важную роль сыграли Васа-парк и «парковые мамочки», как Астрид называла своих ровесниц, в первую очередь Алли Вириден и Эльсу Гулландер, с которыми познакомилась в 1934–1935 годах, когда все они сидели с колясками на лавочках у детской площадки. Первая встреча с Алли Вириден никак не предвещала дружбы, рассказывала пожилая Астрид Линдгрен. Дочка Алли, которую нарекли Маргаретой, но называли исключительно Матте, казалась необыкновенно развитой, и Астрид однажды спросила, сколько ребенку лет. Мать ответила так сдержанно, что Астрид пообещала себе никогда больше с ней не заговаривать. Однако через пару дней они все же разговорились и после гуляли по парку с колясками, болтая о детях, семье и обществе.

Прогулки по парку с годами превратились в традицию и продолжались – без колясок – почти шестьдесят лет. Дочери давно выросли и сами родили детей, но Алли и Астрид, жившие по соседству с ухоженным парком, где росли подстриженные деревья и старые густые кустарники, по-прежнему назначали друг другу встречи в Васа-парке, где гуляли новые поколения детей и родителей. У этих прогулок была своя устоявшаяся хореография, рассказывает Карин Нюман. Астрид шла пешком с Далагатан в восточную часть парка, а Алли – с запада, от площади Святого Эрика и района Атлас; встречались они всегда в центре, где между старыми липами в форме канделябров и детской площадкой пересекались широкие гравийные дорожки.

Мать и дочь готовы к прогулке по Васа-парку вместе с другими мамочками района. Через двадцать лет Астрид написала родителям в Смоланд: «Через минуту ко мне придут обедать мои парковые мамочки, Алли, Эльса Гулландер и Карин Бене, а потом мы пойдем в театр на „Дон Жуана“». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Для Астрид Линдгрен Васа-парк был своего рода психологической лабораторией, где она на прогулках, или сидя на лавке, или глядя из окон квартиры наблюдала за поведением людей, типажами, детскими играми и манерой родителей обращаться с сыновьями и дочерьми. И с первых прогулок в 1930–1931 годах Астрид поражало и возмущало то, что она видела. Вот что она рассказывала Маргарете Стрёмстедт в 1976–1977 годах:

«Это случилось, когда Лассе был маленьким. Я гуляла с ним по Васа-парку и тут вдруг осознала, как же детьми все время помыкают, как их попирают взрослые. Я обнаружила, что к детям редко прислушиваются, что их „воспитывают“ бранью, да еще и побоями. Мне было обидно за детей и стало еще обиднее, когда мои дети пошли в школу и я столкнулась с новыми требованиями и с авторитетами».

Прогрессивный взгляд на воспитание, который Астрид Линдгрен всегда отстаивала как писатель и общественный деятель и который прослеживается в ее литературном творчестве конца тридцатых, резко обозначился 7 декабря 1939 года. В газете «Дагенс нюхетер», в самом низу 13-й полосы, между большими объявлениями с рекламой дамских чулок, аспирина и вермута, жалась статья под названием «Молодежный бунт» за подписью «A. L. / L IV».

Лето 1938 г., клан Эриксонов на лестнице дома в Нэсе. Вокруг родителей, слева направо, стоят Ингвар, Ингегерд, Стина и (за ней) ее муж Ханс Хергин, Астрид, Гуллан (с маленькой Барбру на руках) и Гуннар. На нижней ступеньке «фамильной» лестницы – Карин, Лассе и Гунвор. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)