Мысли и сердце - Николай Амосов

— Вы не уйдете?

На секунду вспыхнуло раздражение. Не люблю, когда в меня верят больше, чем нужно. Но Саша живой. Смолчим.

— Нет, не уйду.

О чем, собственно, еще говорить? Но я вижу, что ей очень тяжело. Многое, наверное, передумала за этот день и вечер. Может статься, что никто и не знает об их романе.

Раиса Сергеевна плачет в открытую, ее утешают, сочувствуют. А здесь горе нужно скрывать. Любовь не измеришь, не скажешь, которой больнее. А впрочем, принципиально возможно измерить. Всякие чувства вызывают сдвиги в регулировании внутренних органов и в процессах мышления. Их можно определить, хотя и очень трудно. Задача для будущего. Так привязалась ко мне эта кибернетика, даже противно. Вот перед тобой человек, хороший, страдающий, а ты думаешь о том, как выразить его переживания набором цифр. Нет, если Саша выживет, то он определенно сделает меня ненормальным, как сам. Вспомни письмо.

Сидит и смотрит в одну точку скорбными глазами. Нужно дать ей немного высказаться, будет чуточку легче. И мне нужно знать о ней побольше, решить, что делать с письмом.

— Расскажите мне о себе.

Сразу протестующее движение. Погасить.

— Пожалуйста, не ершитесь. Я врач и друг Саши. Я имею право кое-что знать.

Быстрый взгляд, изучающий, недоверчивый, просящий. Я отвечаю ей самым спокойным взглядом и делаю добрую, серьезную мину, какую могу. Вполне искренне. Только на окраинах какие-то сомнительные мыслишки. «Хороша». Рефлекс с молодости. Он, наверное, остается и у самых старых. Но не подкрепляется «снизу» и не влияет на поведение. А мне просто стыдно.

— Расскажите. Вам будет легче.

Она как-то подалась ко мне вся через стол. Взглянула, и что-то пробежало между лопатками, как от стихов или музыки.

— Я люблю его. Очень. Очень.

Наклонила голову. Спрятала глаза. Как в мелодраме. Пауза.

— А он уходит. И я несчастна.

Крикнуть: «А ты борись!» Но Саша болен, борьба ему опасна. Нельзя помочь. Разве что высказаться.

— Рассказывайте. Горечь в голосе:

— Что рассказывать? Обычная история, если посмотреть со стороны. Только для меня она особая. Мне тридцать три года. Кончила университет, по специальности — психолог. Работаю в одном из институтов. Кандидат.

Мысль: «Теории Саши! Вот оно что!» Подождала немножко. Продолжает спокойно:

— Детство и юность мои прошли легко. Отец был крупный инженер. Умер пять лет назад. Мама еще раньше. Остались мы с братом, он немножко моложе. Теперь женился, и я как будто в стороне оказалась. Неприятно, такие были друзья.

Снова пауза.

Я просто слушаю. И тихонько посматриваю на дверь — не бегут ли за мной? Прошло еще минут двадцать пять.

Продолжает, вздохнув, как будто что-то пересилив:

— Я тоже была замужем. Выскочила на втором курсе. Любовь длилась год, потом прошла. Тянули после этого еще года два и разошлись по-хорошему. Детей не было. Тогда была рада, а теперь так жалею. В общем муж был человек хороший, я его уважаю. Просто я не знаю, отчего любовь исчезает. Как будто ее и не было. Человек делается совсем чужим, и все раздражает... Если вам нужно идти туда — вы скажите.

— Нет, я пойду через пятнадцать-двадцать минут, если не вызовут раньше.

Думаю: «Она действительно хороша, без всяких чувственных наслоений». Рефлекс подавлен. Старость. А Саша молодец.

— Закончила университет десять лет назад. Психолог. Вы знаете, что такое психология?

— Очень смутно. Только по романам.

— Ну, пожалуй, и психологи знают столько же. Есть ведь два вида психологов: одни от философии, другие — от физиологии. Первые преимущественно манипулируют цитатами. Вторые пытаются экспериментировать. Все больше по Павлову. Знаете небось?

— Знаю.

— Я хорошо училась и сразу пошла в аспирантуру на свою кафедру. Мусолила какую-то диссертацию года четыре. Исследовала процессы внимания у студентов. Защитила, уже будучи в этом институте. И тут постепенно началось охлаждение...

Увидела, что все — одно начетничество и запутанная терминология. Ни ясной гипотезы, ни точных методов.

Неприятно, но... сама я ничего придумать не могла. Я не заблуждаюсь на свой счет.

Думаю: «Вот это-то и есть самая главная беда. И ничем помочь нельзя. Есть такие женщины — умные, но без творческой жилки. Вот и мои помощницы такие же. Возможно, будут профессорами, но новых идей не внесут... Интересно, а что ты сам внес? Ну, все-таки... Вот именно — „все-таки“.

— Четыре года назад я совсем потеряла интерес к работе. Так, ходила в институт, часы отсиживала, одну статейку в год кропала, чтобы не выгнали и зарплату платили. Жилось как-то странно в то время. Пожалуй, весело: ходила в театры, на концерты, не пропускала ни одних гастролей иностранцев. Была хорошая, интересная компания — журналисты, художники, просто умные и острые люди. Читала польские и немецкие книги. Я хорошо знаю эти языки — мать научила в детстве. Весело было. Были у меня и близкие... друзья, но ненадолго. А счастья все-таки не было. Вечером иногда сижу одна, и вдруг такая нападет тоска, что не знаю, куда деться. И начинаю все сравнивать и анализировать.

В общем когда два года назад появился Саша, то я была готова идти работать учительницей, выйти замуж и народить кучу детей.

Вы, наверное, знаете — он тогда начал заниматься вопросами моделирования психики. Он пришел в институт уже с готовой гипотезой, чтобы опробовать ее в спорах с психологами. Прочел нам три лекции. И конечно, очаровал — по крайней мере молодежь и женщин. Был еще здоров тогда.

— Не был он и тогда здоровым. Просто скрывал.

— Да? Значит, хорошо скрывал. Я узнала о его пороке сердца спустя полгода после знакомства.

Думаю о разных физиологических вещах. Ненаблюдательна или неопытна.

— Триумфа в институте у него не получилось. То есть мы ему хлопали, но когда дело дошло до дискуссии, то понимания не достигли. Разные точки зрения, разная терминология. В общем он ушел с убеждением, что мы кретины. А наши мужи науки, которые порезче, назвали его шарлатаном. Вежливые говорили просто — «дилетант».

Но несколько человек из молодых стали ходить к нему на семинары. Это было очень интересно. Совсем не то, что умные скептики из моих приятелей и наши институтские профессора. Логика, ясность и... вера. Да, вера в науку, в будущее людей, в человечество. Вера, основанная на знании.

Я влюбилась очень скоро и очень сильно. Разве могло быть иначе? Он понял это, да я даже и не скрывала. Мы стали встречаться...

Милая женщина, как ты влюблена! Конечно, все, что он изрекает, тебе кажется умным и замечательным. Тем более что в большинстве случаев это так и есть. Приятно все-таки, что он и дальше будет таким. Будет жить. Как-то там кровотечение? Есть ли моча?

Она смотрит куда-то в пространство и, наверное, видит своего тогдашнего Сашу.

— Думаю, что он меня тоже любил в то время. Не так, конечно, как я, но все же. Мне и того было достаточно. Был почти медовый месяц. Я стала читать книги по кибернетике, заниматься математикой. Старалась быть достойной Саши. Он выбрал мне тему для работы: «Психология эстетического восприятия в представлениях кибернетики». Название какое-то несуразное, но суть в том, чтобы распространить гипотезу Саши на представления о теории искусства. Я увлечена этой работой и сейчас. Но все-таки я женщина. Я отдала бы все за то, чтобы быть его женой, растить детей и гладить ему рубашки. Возможно, надоело бы быстро, не знаю.

Я думаю: «Конечно, быстро бы надоело. Вы, наши советские женщины, даже не представляете, какие огромные успехи вы сделали. И как вы неизмеримо умнее и интереснее женщин с Запада. Зачем, например, моей жене работать? Прислуги нет, масса дел, а она из клиники приходит позднее меня. Устает, ругается, но перейти на легкую работу — ни за что! Не интересно, видите ли. Правильно делает. Молодец!»

— Умом я сразу понимала, что любовь моя безнадежна. Умом — да, а сердце верило.

Воображала семейную жизнь. Будто произошли какие-то катастрофы и его жена куда-то исчезла... Всякие картины были, в том числе и жестокие. А потом тряхнешь головой, чтобы все рассыпалось: «Дура!»

Одно время мне казалось, что он меня любит. Я познакомила его с некоторыми моими друзьями и вижу — ревнует. Обрадовалась! Но Саше они, мои друзья, не понравились. Помню, сказал: «Мелочь». Может, я допустила ошибку? Не знаю.

Замолчала, грустная. Я тоже молчу. Прошла минута.

— Ирина Николаевна, может быть, дорасскажете?

Махнула рукой. Очень выразительны могут быть жесты. Голос с надрывом, как у хорошей артистки.

— Нечего досказывать.

Подождала и решила все-таки продолжать.

— Недолго мы были счастливы. Если это можно назвать счастьем. Краденое счастье — вы понимаете?

Ассоциации. Воспоминания. Понимаю.

— Я не могла за ним угнаться, хотя старалась, читала. Стала замечать, что он молчит и думает о другом. Я ведь люблю поговорить. Но иногда внезапно остановлюсь и вижу — не то. Смотрит куда-то в пространство. Моментально заметит — и снова ласковый, внимательный. Но я все понимаю. Думаю — «уходит». Знаете, во сне так бывает — кто-то бесконечно дорогой удаляется, начинает таять, а ты бежишь и руки протягиваешь, кричишь. Ушел! Падаешь в изнеможении, с плачем и... просыпаешься. Потом долго ходишь под впечатлением сна. Вот так и я сейчас. Только уж не проснусь.