Капитан идет по следу - Марк Гроссман

СОЛЬ ТЯЖЕЛЫХ МЕТАЛЛОВ

— Умышленное убийство, полагаете?

— Вероятно.

Следователь прокуратуры Михаил Иванович Гайда окинул взглядом полянку и кивнул Смолину.

— Возможно, вы правы. Однако мало доказательств.

Смолин молча протянул следователю портсигар, закурил сам и присел на редкую весеннюю травку.

Гайда последовал его примеру.

Капитан понимал: Михаил Иванович прав. Следы говорили о многом, но все-таки этого мало, чтоб заставить убийцу сознаться.

Несколько часов назад в управление милиции явился Иван Евсеевич Груздь — счетовод одной из артелей. Он был бледен, как бумага, и волочил по полу бескурковую двустволку.

Груздю предложили стул, дали стакан холодной воды, разрешили курить.

Опамятовавшись, счетовод рассказал о несчастье.

Груздь и его сослуживец Семен Петрович Курчатов выехали ночью за город, на боровую дичь. До рассвета успели починить шалаши и приготовиться к стрельбе.

Зорька вышла неудачная. Синие краски восхода уже перешли в розовые, потом в блекло-желтые, а косачей все не было.

В девятом часу, потеряв надежду на удачу, охотники решили побродить по лесу.

Но не везет — так не везет! И в лесу — то же. Тетерева не подпускали близко, а стрелять не в меру было жаль — распугаешь дичь.

Тогда Груздь вспомнил: неподалеку есть славное озерцо, похожее на широкую подкову. В прошлом году там была пропасть кряквы, шилохвости, чирков.

Семен Петрович охотно согласился пойти на это озеро.

И верно — там была дичь. Только они вышли на песчаную поляну перед озером, как Курчатов увидел стаю бекасов. Птицы сидели на чистой воде, за осокой.

Семен Петрович быстро пошел вперед, а Груздь поспешил за ним.

Они приблизились почти на выстрел, когда бекасы снялись с воды. Оба охотника, замерев, вскинули ружья.

И тут случилась беда. Груздь ударил из правого ствола по стае, бросился вперед и наткнулся… на мертвого товарища. Курчатов лежал лицом вниз, и из его затылка текла кровь. Сначала Груздь оторопел настолько, что не смог сделать ни одного движения. Потом, убедившись, что Курчатов мертв, сломя голову побежал на станцию.

Крестов испытующе посмотрел на замолчавшего счетовода. Тот, перехватив этот взгляд, устало кивнул головой:

— Это все. Больше мне нечего сказать.

Полковник позвонил прокурору и коротко сообщил о случившемся.

Пока ждали следователя прокуратуры, Смолин отнес ружье Кичиге и оттуда позвонил в артель, где работал Груздь.

Захватив краткое заключение эксперта и ружье, капитан вернулся в кабинет Крестова.

Здесь его уже ждал Гайда, медлительный и недоверчивый человек, молчаливый, как все некрасивые люди.

Может быть, именно в силу этого недостатка Гайда не знал другой радости, кроме работы. Он испытывал чувство, похожее на ревность, если другому следователю удавалось быстро и точно провести дело, и чрезвычайно болезненно переживал свои редкие неудачи.

Старше Смолина и годами, и опытом, Гайда поражал капитана внешней клочковатостью своих суждений и гипотез. Они вместе провели несколько дел. Смолину сначала показалось, что судьба не дала этому человеку не только внешней, но и внутренней красоты.

И очень удивился, когда в первом же совместном деле Гайда очень медленно, но совершенно точно вышел на след преступника. Смолин решил было что это — случайная удача, но вот прошло второе дело, третье, пятое, и везде результат был один: успех.

И только тогда Смолин переменил мнение об этом странном и любопытном человеке. Вероятно, отрывочность и несуразность его суждений была чисто внешней и объяснялась чертами характера. Как всякий неговорливый человек, Гайда из десятка мыслей, прочно сцепленных одна с другой и развивающих одна другую, высказывал то вторую, то десятую. Это впечатление усиливалось еще и тем, что Гайда, выдвинув какое-то предположение, молча браковал его и тут же высказывал совершенно противоположное.

Он всегда был задумчив, всегда решал какие-то задачи, и, вероятно, оттого глаза Гайды постоянно светились огнем вдохновения.

В машине оба следователя молчали, но Смолин отчетливо видел, что Михаил Иванович уже начал свою работу, что он цепко приглядывается к счетоводу, пытаясь этим осмотром ответить себе на какие-то вопросы.

На полустанке Гайда пригласил понятых, и перегруженная «Победа» медленно направилась к озеру.

Следователи осмотрели покойного, его ружье, обошли песчаный берег.

Груздь сказал, что ему не по себе и попросил разрешения посидеть у берега.

Около часа ходили следователи по следовым дорожкам Груздя и Курчатова. Оба охотника, — это было видно по отпечаткам, — действительно вышли к озеру из леса и прямо направились к воде.

Разглядывая на ходу оттиски подошв, Гайда и Смолин внезапно остановились и взглянули друг на друга.

— Следы в цепочку. И те, и те, — пробормотал Михаил Иванович, доставая портсигар.

Смолин кивнул головой:

— Неладно что-то.

Следователи направились дальше. Вскоре они снова остановились возле покойного.

Гайда долго молча курил, мельком оглядывал сидящего неподалеку счетовода. Черные глаза следователя были широко открыты, и казалось, что Михаил Иванович чем-то удивлен и раздосадован.

Наконец он докурил папиросу, потушил ее, положил в спичечный коробок и повернулся к Смолину:

— Мнение есть? Какое?

— Видимо, убийство.

— Сам вижу. Случайное? Умышленное убийство, полагаете?

— Вероятно, с умыслом.

Помолчав еще несколько секунд и решив что-то про себя, Гайда тихо тронул капитана за локоть.

— Следственный эксперимент, а? Не возражаете?

— Нет. Уместно.

— Готовы?

— Готов.

Гайда мелкими спокойными шагами направился к берегу, пригласил Груздя и понятых. Счетовод нервно ежился и старался не смотреть на убитого.

Не умея говорить окольно, Гайда поднял глаза на счетовода и сказал негромко:

— Мы вот тут заключили, что вы… умышленно стреляли в Курчатова.

Груздь, уже немного оправившийся от потрясения, все-таки не сразу понял, о чем ему сказал Гайда. Когда наконец слова следователя дошли до его сознания, счетовод побагровел, но тут же усмехнулся:

— Много смыслите.

Гайда не обратил внимания на реплику.

— Не просто сказано. Да. Мы подумали.

В серых глазах счетовода нельзя было прочесть ничего, кроме безмерной усталости и желания как можно скорее освободиться от этой глубокомысленной болтовни.

— Вам придется потерпеть, Груздь, — вмешался Смолин, — надо устроить следственный эксперимент. Мы воспроизведем обстановку, в которой совершено преступление. Тогда и отказываться вам не надо будет…

— Воля ваша, — махнул рукой счетовод, направляясь за следователями и понятыми.

Один из понятых — старый стрелочник — нес почти на вытянутых руках двустволку счетовода. Железнодорожник со страхом посматривал на оружие, из которого, может быть, убили человека, и недоумевал: как можно доказать, что вот этот симпатичный с виду человек нарочно погубил товарища.

«Делают наспех, не сделали б на смех», — недоверчиво думал старик, стараясь не отставать от остальных.

Гайда первым подошел к опушке.

Здесь, на песке, брали начало две следовые дорожки охотников.

Гайда тихо кивнул Смолину. Тот подождал, пока Груздь подошел ближе, и спросил его:

— Вы прослужили всю жизнь по бухгалтерской части. Так мне сказали в артели. Нет ли неточностей в документах?

Груздь отрицательно покачал головой.

— Дело вот в чем, — продолжал Смолин. — И не видя вас, можно сделать верный вывод о вашей походке. Взгляните на песок. Это — мой след. Это — ваш. Носки у меня смотрят в наружные стороны.

Между следами левой и правой ног — сантиметров двадцать. У вас — не так. У вас походка вразвалку. Так ходят обычно моряки или кавалеристы. Ступни они ставят почти параллельно. Расстояние между отпечатками — тридцать-сорок сантиметров. У вас расстояние, правда, меньше. С сорок первого по сорок пятый вы были на войне. На море? В кавалерии?

— Ни там, ни там. — с заметным раздражением ответил Груздь.

— Еще один вопрос, и мы больше не станем тревожить прошлое. Есть еще люди, которые тоже ставят ступни параллельно: строители. Следы у них сближены — малая ширина лесов учит тесно ставить ноги. Вы не работали на стройках, Груздь?

Счетовод, казалось, не слышал вопроса. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и невидящими глазами смотрел на следователя.

Смолин повторил вопрос.

— Работал, — глухо сказал счетовод. — Три года — штукатуром. В немецком плену. Но я не понимаю: к чему все это?

— Нам надо разобраться в следах. Я хочу, чтоб вы не спутали свои отпечатки с другими.

— Хорошо. Не спутаю.