Ялгуба (Онежские новеллы) - Геннадий Семенович Фиш

Ровио печально,— совсем недавно жена моя скончалась. Тиф...»

В те годы, знаете ли, тиф налево и направо людей косил... Без разбору...

«Ах так...— говорит Ленин и тоже озаботился.— А сынок ваш?»

Про мальчика, значит, спрашивает.

«Мальчик ничего,— отвечает товарищ Ровио,— только скучает очень».

Сами знаете, без матери от радости не поскачешь.

«Ах так,— говорит Ленин.— Игрушек ему тоже не хватает?»

А в те годы не до игрушек было.

Взял товарищ Ленин и чего-то в свой блокнот черкать стал, между прочим спросил у товарища Ровио адрес. А тот работал в Интернациональной военной школе комиссаром... Ровио все это ни к чему. Он думает: Ленин, Владимир Ильич Ульянов, готовится к заключительному слову... Прения шли.

Поговорили они о делах еще с полчаса и разошлись. А тем временем конгресс кончился, и уехал Ровио к себе в Петроград. Работа не ждет...

Проходит неделя, другая, третья идет... И вдруг сообщают товарищу Ровио, что получена на его имя посылка... Он удивился... Откуда это быть может? Никто не должен. Никто не обещал... Ни у кого не просил... Хоть оно, конечно, и голодно было.

Приносят ему посылочку... Небольшая... Холстинкой обтянута. В левом краю снизу надпись:

От председателя Совнаркома РСФСР товарища Ленина В. Ил.

Товарищ Ровио даже смутился. Что б это могло быть? В первую минуту даже не решился распечатать посылку. Потом самосильно взялся... По шву холстинку разорвал — там фанерный ящичек. Фанерный ящичек разломал, оттуда и выпало... Да... И вышло оно, что товарищ Ленин, Владимир Ильич, для сына Ровио строительного материала и заводной автомобиль, игрушки то есть, прислал... Не забыл... Вспомнил... В порядке прений в записную книжечку записал и после заключительного слова догадался.

А ты припомни, какое время было, какие дела шли — война, голод, мор, четырнадцать держав, а он каждого ребенка в уме держал... Это ли не пример нам, занятым людям... Не веришь? Пойди в Музей Революции, теперь эти игрушки там в память великого вождя сохраняются. Только потрепанные, поломанные. Мальчику, что от Ленина, что от отца, все равно — была бы игрушка, сломает...

И она, не попрощавшись с нами, вышла из избы, и мы теперь уже вплотную занялись делом, ради которого пришли сюда...

— А кто вас ко мне направил? — спросил Федор.

— Да мы сами твое имя знаем как лесоруба-ударника, потому и пришли, а дом твой указал Петр Петрович Петров, твоей жены дядя.

— А, Петр Петрович,— улыбнулся Федор.

И я понял, чем поразило меня его лицо в первую встречу. Левый глаз у него голубой, правый карий. И это придавало его открытому лицу странноватое выражение.

— Он вам, наверно, рассказал много интересных историй...

— Да уж не без того,— сказал Рыков, и мы все понимающе переглянулись,

— Все, наверно, про других, а не про себя,— продолжал Федор, подмигнув карим глазом.— Ведь не рассказал про Чудо святого Николая Мирликийского.

— Нет.

— Ну так я вам за него расскажу.

Федор совсем развеселился.

ЧУДО СВЯТОГО НИКОЛАЯ МИРЛИКИЙСКОГО

— Раньше, до, революции, в; нашей губернии пропасть была монастырей — мужских, девичьих, скитов, пустынь. Это всем известно: кошка Марья покаялась, постриглась, посхимилась, а все во сне мышей видит! Так вот, в одном женском монастыре одна молодая монашенка возьми и согреши. Грех до игуменьи дошел. Ну, сора из избы не выносят, но ослушницу, грешницу молодую, монашенку эту, другим для острастки наказать надо, и престрого... так... Судили, рядили и приговор постановили: на другой день утром на лавочке разложить и высечь.

Самой же согрешившей приказано вицы для березовой каши наломать... Наломала послушница эта тонкие вицы, да хлесткие, клейкие еще: дело по весне было. Наломала, села на завалинке у ворот пустыни своей и заплакала горькими слезами. Оно и понятно — кому сечься охота...

О ту пору проезжал дорогой мимо обители Петр Петрович — сам Петров,— он извозчиком в те дни ездил...

«Так и так, молода сестра, почто плачешь, почто слезы льешь?»

«Как же мне не плакать, когда завтра раненько меня сечь будут?» — отвечает она и, видя в человеке душевность, выкладывает все свои обстоятельства.

«А я этому делу могу помочь,— обнадеживает ее Петр Петрович, — могу так сделать, что никто пальцем тебя не коснется. Голову на отсечение даю, вот те крест!»

«А не врешь?»

«Какая мне корысть врать-то... Я дело говорю!»

«А что за это возьмешь?»

«Да мне от тебя ничего не надо, я для интереса и под честное слово, что будешь молчать. Не то и меня под монастырь могут замести».

«Я согласная!»

«Ну, тогда идем со мной, до моего дома семь верст!»

«Ладно... Только греха не будет?»

«Как перед богом!»

Ну, приехали к ему в избу... А он, знаешь, на все руки мастер.

«Ну,— говорит ей,— сестра, ложись. Да не так — спиной кверху!..»

Ладно.

Заворачивает подол. Повозился он над ней.

«Ой, чего-то щекотно!»

«Молчи, молчи, дура!»

«Ой, чего-то сыро стало!» — это монашка скулит.

А он ей:

«Молчи, молчи; дура!..»

Поработал и говорит ей:.

«Вставай, обсыхай!»

Встала она. Обсохла. Рясой взмахнула и пошла... Пришла к себе в обитель...

«Ну, думает, поможет ли мне, или этот возчик надо мной насмешку строил?»

Утром берут ее, сердечную, под руки, ведут во двор. А середь двора лавочка приготовлена, и около лавочки другие молодые и старые, монашенки и послушницы стоят. В руках свежие розги держат. Тут грешница пуще прежнего залилась слезами.

Эх, напрасно на новый грех пошла, с чужим мужиком говорила, все равно не помогло!

Только самой себя стало жальче и на душе плачевнее...

Подвели к лавочке. Встала она на колени и помолилась... Все округ стоят, зыркают и тоже молятся... Ну, чему быть, того не миновать. Ложится она на лавочку... Сестры-послушницы подол ей подняли, на спину заворотили. Но как только они это сделали, сразу же на колени пали и в один голос закричали:

«Свят! Свят! Свят!»

И стали целовать ей зад, прикладываться то есть. А та ни жива ни мертва, ничего не понимает.

Эх, ладила баба в Ладогу, а попала в Тихвин!

Тут все на колени пали, молитву благодарственную запели. «Свят! Свят!»

На заду-то был явлен лик святого Николая, чудотворца Мирликийского. Петр Петрович его славной клеевой краской намалевал. Ну, а монашкам это неизвестно, думают: сам святой на защиту невинной отроковицы предстал.

Ну, а если б они так и не думали и все