Перелом - Ирина Грекова

26

Прошла ВТЭК. Дали вторую группу инвалидности с правом работать (выпросила). Но работать только «в щадящих условиях», неполную неделю, избегать стояния и ходьбы…

Но где? Самое естественное — у себя в больнице. Позвонила Главному. Он рад, готов оформить в любой момент, на полставки так на полставки. «Все что угодно, Кира Петровна. Сочтем за честь».

Затруднение одно, но очень существенное: дорога. Неблизко. Пешком на костылях не дойдешь. А если и дойдешь, то не очень-то поработаешь. В автобус не влезть из-за тех же костылей. На такси дорого. Что заработаешь, то и проездишь. Втайне надеялась, что Главный предложит присылать за мной машину. Не предложил.

Сменить квартиру на что-нибудь поближе к больнице? Мало шансов. Без лифта, без горячей воды — мало кто согласится. И, во всяком случае, это не скоро. А мне надо скоро.

Снять комнату там, поблизости? Объявила розыск через сестер, нянечек. Ничего нет. А если и есть, то за баснословную цену.

Позвонил доктор Чагин:

— Поздравляю. Слышал, снова будете работать у нас. Рад.

— Хотелось бы. Только не знаю…

Изложила свои трудности.

— Вас понял, — по-военному сказал Чагин. — Этому горю можно помочь. У меня двухкомнатная квартира. И совсем близко от больницы. Одна комната все равно пустует. Предлагаю вам временно поселиться у меня.

— Что значит «временно»?

— Жизнь вообще временна. Посмотрим, как она будет складываться. Поладим с вами или нет?

Подумала. Спросила:

— Какой этаж?

— Первый. Это и преимущество и недостаток. Когда хотел меняться, все пугались первого этажа. Женщины обычно боятся воров…

— Я не боюсь.

— Я тоже. Да у меня и взять-то нечего.

Я размышляла. Последний, самый деликатный, вопрос:

— И… сколько же это будет стоить?

— Очень дорого. По улыбке в день. Можно даже подешевле: по улыбке через день. Устраивают вас мои условия?

— Не знаю. Боюсь вас стеснить…

— Вы меня стеснять не будете, Фикус. Вы даже украсите собой мою квартиру. У меня как раз не хватает комнатных растений. Ну как, согласны? Только без жеманства, без всяких там «неудобно», «да что вы!». Терпеть не могу эту дамскую манеру.

— Хорошо, я согласна.

— Молодец. Люблю за решительность. Другая бы сказала: я подумаю. Когда сможете переселиться?

— Да хоть на будущей неделе.

…Можно сказать, повезло. Самое трудное — разговор с Митей.

— Мама, из-за меня? Из-за нас с Люсей? Я категорически против. И давай к этому разговору не возвращаться.

— Вовсе не из-за тебя. Из-за работы. Я на своих костылях не могу туда ни ходить, ни ездить.

— Твои костыли — препятствие временное. Перейдешь на палку.

— Жизнь вообще временна, — повторила я слова Чагина. — Так или иначе я переезжаю. Комната остается свободной. Если ты не совсем глуп, займешь ее.

— Я совсем глуп.

— Вот уж не ожидала.

— Мама! — Обнял меня, поцеловал. — Мамочка!.. Если тебе там будет нехорошо… Обещай!

— Обещаю. Вернусь. Вдруг мы с Глебом Евгеньевичем не поладим?

— Вполне вероятно. У него, кажется, сволочной характер. Кстати, сколько он с тебя возьмет за комнату?

— Ничего. По улыбке в день. Или в два дня.

— Послушай, мне это совсем не нравится. В качестве кого ты будешь там жить?

— В качестве себя.

— Ух как гордо!

Самое трудное позади. Валюн с Наташей, узнав о моем решении, никаких эмоций не выразили. Оно их не касалось. Зато Люся в отчаянии:

— Кира Петровна! Что это вы придумали? Неужели из-за нас с Дмитрием Борисычем? Да я себе этого вовек не прощу!

Плачет.

— Успокойтесь, Люся. Вовсе не из-за вас. Мне важно жить близко от больницы, а там близко: десять минут ходу на костылях. А комната моя здесь все равно будет свободна. Почему бы вам тут не пожить? Считайте, что временно, пока ему или вам не дадут квартиру.

…Временно. Все временно…

27

Вещей оказалось совсем немного: два чемодана, Один — тот самый, с которым Борис уходил в бега. Теперь и я ухожу в бега… Только носильные вещи. Ни вазочки, ни безделушки не взяла. Мите так будет легче. Пусть утешает себя, что «временно».

Доктор Чагин приехал за мной на такси. Удивился, что мало вещей, но похвалил: «Хорошо, что не обросли». Переезжать помогал Митя. Валюн с Наташей, как всегда, запропали. Люся стояла на пороге, вытирая глаза. Какая-то льдинка все-таки была между нами.

Улица, где жил Чагин, мне понравилась. Невысокие дома с какими-то решетками, медальонами. Старинная булыжная мостовая (теперь редко такую встретишь, все асфальт). А лучше всего толстенные, старые ивы. Они росли наклонно, параллельно друг другу, склоняясь к домам, почти касаясь окон ветвями. Ивы по-осеннему полуголы — чуть подрагивали на них узкие, как лезвия ножей, уже обреченные листья. Зато летом как должно быть здесь тенисто, как тихо!

Дом Чагина — двухэтажный, солидно насупленный, с козырьком у подъезда, чем-то похож на него самого.

Митя нес оба чемодана, не дал Чагину взять хоть один.

— Комната вас ждет, Кира Петровна.

Вошла, огляделась. Комната просторная, темноватая (из-за ив), но уютная, с веселыми занавесками, с букетом осенних цветов на столе. Потолок высокий (это я люблю). Мебель старомодная. В углу часы, тоже старинные, вроде башенных. Громко тикают. Маятник в форме полного месяца ходит туда-сюда. Улыбается. Чагин мне все объяснил, показал, что где, извинился, сказал: «Устраивайтесь. Будьте как дома. В холодильнике найдете что поесть». Ушел на работу.

Мите тоже было некогда: ждали в больнице. Он осматривался с неприязнью:

— А все-таки мне это тяжело, мама, понимаешь?

— Понимаю. Но тут мне будет лучше.

Лучше ли? Сама сомневалась. Проводила Митю в переднюю. Обняла. Поцеловались. Ушел. И не улыбнулся.

Только после его ухода, осматриваясь в незнакомой квартире, спросила себя: а где же вторая комната? Где будет жить сам Чагин? Второй изолированной не было, была проходная. Большой книжный шкаф отгораживал в ней пространство, закуток: узкая тахта, ночной столик… Его жилье! Из-за меня…

Куда уж теперь деваться? Назад не поедешь.

Все очень просто, чисто. Чисто и просто во всей квартире; И очень тихо. Было слышно, как в кухне вздыхал холодильник. Человеческим вздохом. Наверно, меня не хотел.

Разобрала вещи. Платья развесила в шкафу, белье по полкам. Устала, села. Избегать стояния и ходьбы… Костыли поползли в сторону, стукнули об пол.

Правильно ли сделала? Верно ли решила? Стеснила человека, в сущности постороннего. Но теперь уже поздно менять решение. Новый слой жизни. Надо в него входить. Учиться жить заново.

Новый слой начался по-настоящему, когда пришла первый раз на работу. Пришла, верней, притащилась — на костылях. Стыдно, хотя стыдиться тут нечего. Хуже всего было увидеть себя в зеркале. В том самом, высоченном, во весь простенок. В котором когда-то любила видеть свое отражение белое, стройное, туго стянутое в поясе. Теперь — чужая женщина, мешком повисшая на костылях, серолицая, полуседая. Другой человек.

Сослуживцы-врачи были предельно предупредительны. Подвигали стул: «Садитесь, Кира Петровна!» Хотелось спросить: «Что вы со мной, как с сырым яйцом?» Нина Константиновна, глупая гусыня, приговаривала:

— Ничего, родная, не переживайте. Главное — хорошо питаться, дышать свежим воздухом не меньше двух часов ежедневно. Через пару месяцев вы себя не узнаете!

С каких это пор я для нее «родная»?

Новая зав. отделением, нестарая, собой недурная, приняла меня любезно-настороженно:

— Мы вас перегружать не будем. Полставки, три дня в неделю. И, разумеется, никаких дежурств! Николай Максимович мне все объяснил. Ваши заслуги перед больницей, долголетний стаж, опыт…

Перестарался Главный, создавая мне «щадящие условия»!

— И что же я буду делать эти три дня?

— О, дела для вас хватит! Помогать врачам советом. Подменять, если кто заболеет… Оформлять документацию…

Только этого мне не хватало! Прямо — к Главному. Вскочил из-за стола, поцеловал руку (опять пришлось отдирать ее от костыля):

— Кира Петровна! Золотко! Наконец-то!

— Я насчет работы. Я бы хотела работать, как все другие врачи. Дежурить…

— Я как раз хотел создать для вас режим наибольшего благоприятствования.

— Мне он не нужен, этот режим.

— Вам он как раз предписан. В ваших документах… Если я его нарушу, придется отвечать.

— Но я…

— И не заикайтесь!

Я не заикнулась и вышла.

Что ж, пришлось приступить к работе в этом самом «режиме наибольшего благоприятствования». Единственное, от чего я категорически отказалась, это от оформления документации (почерк!). Никто спорить не стал. В остальном мои обязанности были неопределенны. С советами к врачам я не лезла, а они не спрашивали.