Ковбой - Александр Бушков

- Вы не родственник ли Боруху Голдману, у которого писчебумажный магазин в Киеве, на Крещатике? -

- Да нет, что-то не припомню такого… А вы откуда?

Из предосторожности следовало выбрать себе фальшивой родиной какое-нибудь местечко по-дальше от Одессы. Благо подобное имелось в реальности, и Бестужев там пребывал какое-то время по пути в Левенбург.

- Из Загладья, - сказал он, не моргнув глазом.

- В жизни не слышал… Где это?

- Уездный городишко на галицийской границе, - сказал Бестужев. - Редкостная дыра, господа мои. Но я ее давно покинул, странствовал немало, пока не осел в Петербурге…

Голдман чуточку насторожился:

- В Петербурге? Вы, молодой человек, надеюсь, не выкрест?

- Ну что вы, - сказал Бестужев. - Должны же быть какие-то границы…

- Вот именно. Мы с Мейером, как видите, не такие уж и рьяные приверженцы старины… но должно же у еврея оставаться нечто нерушимое, синагога и всякое такое… - он неопределенно повертел пальцами. - Нельзя полностью рвать с еврейством.

- О да, разумеется, - сказал Бестужев. - Господа, а нет ли поблизости местечка, где мы могли бы выпить по рюмочке? Столь неожиданная встречали где, в Америке…

- Пожалуй, - сказал Голдман. - Пожалуй. Как считаете, Мейер?

Мейер был не против, и они двинулись по аллее. Не теряя времени, Бестужев принялся излагать свою импровизацию, для пущего удобства вплетая в нее обрывочки настоящей биографии: как он пустился искать счастья из своей неописуемой дыры, как в губернском городе нежданно-негаданно угодил под воинскую повинность и не сумел отвертеться, как служил в стоявшем под Петербургом драгунском полку и, получив отпускное свидетельство, ухитрился зацепиться в Петербурге.

- У Якова Перельмана, - развивал он тему без зазрения совести справедливо полагая, что в Петербурге уйма Перельманов, так что один вымышленный погоды не сделает. - Не доводилось слышать? Крупная ювелирная фирма, да.

- Неужели вам удалось подняться до приказчика в таком серьезном бизнесе, дорогой Михаил? - поднял брови Голдман. -Судя по вашему виду, вы вполне благополучны и не ночным сторожем в России трудились…

Бестужев долго не задумывался над очередным вымыслом. Объявлять себя ценным сотрудником ювелирного дела не следовало - они могут в этом разбираться, провалишься… Следовало бы придумать нечто такое, что перекликалось бы немного с его подлинным родом занятий… Ага!

- Нет, там все было несколько иначе, - сказал Бестужев. - Вы занимались когда-нибудь ювелирным делом? Нет… Ну все равно, наверняка слыхивали о нем то и это… Есть там своя специфика, господа мои. Очень уж ценный товар, требует особой заботы. Вы совершенно правы, числился-то я приказчиком, но занимался совсем другой работой, для которой, по-моему, и названия не придумано. Я налаживал там охрану, руководил сторожами, теми людьми, что сопровождали особо ценные партии товара, одним словом, присматривал, чтобы там было все безопасно, чтобы ничего не грозило драгоценностям, чтобы у служащих не возникло разных глупых мыслей, а то вы ведь знаете, как оно иногда бывает. Мейер хохотнул:

- То есть вы, образно выражаясь, были у Перельмана этаким начальником жандармерии?

- Очень удачно подмечено! - воскликнул Бестужев, искренне смеясь. - Да, если считать Перельмана государем императором, то я был чем-то вроде главы тайной полиции…

- И отчего же ушли?

- Старик умер, - сказал Бестужев с налетом грусти. - С наследниками как-то не сложилось…

Они вошли в небольшое тихое заведение, устроились в углу, Голдман что-то коротко бросил официанту на английском, и тот принес три стакана, в которых виднелась жидкость, крайне напоминающая разбавленное шипучей содовой виски. Именно этим она и оказалась на вкус. Бестужев, как и его собеседники, на американский манер посасывал напиток - что давалось с трудом и вызывало форменное отвращение, но приходилось терпеть, дабы соответствовать здешним политесам.

- Значит, вы были чем-то вроде начальника частной полиции в солидной ювелирной фирме… - задумчиво сказал Голдман. - И долго?

- Пять лет, - сказал Бестужев. - Старик Перельман был, между нами, очень прижимист, но мне платил хорошо, понимал, что есть вещи, на которых экономить не след. Тем более что получалось у меня неплохо, набрался сноровки. Военная служба многому научит человека сметливого…

- Да, я вижу, - сказал Голдман не без одобрения. - Как у вас ловко получилось с этим прохвостом… Так быстро и умело вы его одолели, я и глазом моргнуть не успел, да и Мейер тоже.

- То ли еще бывало, - скромно сказал Бестужев.

- Значит, вы человек, понаторевший в этих самых делах…

И они с Мейером обменялись откровенным, выразительным взглядом, оставшимся непонятным для Бестужева. Голдман продолжал:

- А потом, значит, вы не сработались с наследниками и решили попытать счастья в Америке?

- Угадали, - сказал Бестужев. - Я, правда, не знаю по-здешнему ни словечка, но полагал, что смышленый еврейский парень нигде не пропадет. Два дня как прибыл сюда…

- И тем не менее не производите впечатления робкого, потерявшегося в незнакомой стране человека, - промолвил Голдман не без одобрения. - Посмотрите, Мейер, какой бравый и уверенный в себе еврейский юноша, душа радуется… Я так полагаю, вам и Эллис-Айленд удалось пройти без затруднений?

«Неужели влип? - подумал Бестужев. Вопрос совершенно непонятен, судя по его небрежной обыденности, он касается чего-то привычного, всем давно известного, но знать бы только, чего… - Ладно, будем идти напролом».

- А что такое Эллис-Айленд? - спросил Бестужев.

Голдман поднял бровь:

- Как это, вы не знаете? Все иммигранты проходят досмотр и опрос на острове Эллис-Айленд…

- Ах, вот оно что… - пожал плечами Бестужев с самым безмятежным видом. - Но я не объявлял себя иммигрантом, дорогой Голдман. Я просто-напросто приплыл сюда, как путешественник, хотел поначалу присмотреться, что здесь и как, а уж потом решать, обосноваться ли тут или поискать счастья где-нибудь в другом месте. Здешние законы такое нисколечко не запрещают, насколько я выяснил.

Судя по их лицам, они преспокойно проглотили такое объяснение.

- Ах, вот как… - кивнул Голдман. - Завидую вам, нынешней молодежи, как вам все просто… А я вот приехал сюда с узелочком и парой монет в кармане. Тогда еще не было учреждения на Эллис-Айленд, был приют на острове Вард. Там работала на филантропических началах сама Эмма Лазарус… судя по вашему лицу, вы о ней и не слыхивали? Ах, эта молодежь! Эмма Лазарус, надобно вам знать, как раз и придумала те слова, что сейчас отчеканены у подножия статуи Свободы: «Дайте мне ваших обездоленных…» Даже чуточку грустно, Мейер, до чего молодежь не помнит славного прошлого…