ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Но тогда, в начале пятидесятых годов, он такой же сталинист, как и все, с кем он встречается. Их идеологией был марксизм, и вся его мудрость заключалась в „Вопросах ленинизма” Сталина , его статье „О диалектическом и историческом материализме”, входившей в „Краткий курс истории ВКП/б/”, ’’Коммунистическом манифесте”, ’’Анти-Дюринге” Энгельса, ’’Государстве и революции” Ленина. Конечно, на факультете, где в то время преподавали такие ученые, как Трайнин и Строгович, немало внимания уделялось изучению и других дисциплин. Но марксизм-ленинизм определял все. То, как студент преуспевал по этому курсу, во многом решало и остальное. Кроме того, изучение этой псевдонауки создавало ложное чувство овладения всей суммой человеческих знаний, спрессованных в несколько брошюрок. Достаточно, дескать, выучить только то, что содержится в них, и все познано, все закономерности мира, его движение, развитие, история становятся простыми и ясными. Отпадают всякие сомнения. Даже если не все понятно в брошюрках, и они часто противоречат друг другу и никак все вместе не согласуются с тем, что видишь в жизни, задумываться не следует. Главное — зазубрить цитаты классиков марксизма и без запинки выложить их на экзамене.

А лучше всего любой зачет, экзамен или курсовую работу начинать с фразы: „Как говорил (или писал) товарищ Сталин или Ленин...” и т.д. Собственного мнения никто не высказывал, но зато все, как пишет Млы-нарж, умели с уверенностью рассуждать о том, о чем не имели ни малейшего представления. Вот так формировался мир студентов. Это был узкий, ограниченный мир. Без знания того, что происходит за его пределами. Многие искренне верили, что они живут лучше, чем трудящиеся под пятой капитала. Лишь только по какому-то недоразумению не брошенные Сталиным за решетку, побывавшие за рубежом фронтовики знали, что это не так. Но и они молчали, и только водка развязывала им язык.

Млынарж рассказывает, как однажды ночью его разбудили спорщики. Один из них, бывший солдат, доказывал, что в Чехословакии дома у крестьян каменные с черепичными крышами. Студент-колхозник этому не верил. Он не мог понять, как у крестьян могут быть такие дома, а не мазанки, крытые соломой, или, на худой конец, деревянные избы. Имени неверившего Млынарж не называет. А мы задаемся вопросом, не был ли это Горбачев? Ведь и он тоже ничего, кроме мазанок и деревянных изб, вдеревнях не видел.

Главное, надо было верить в то, что заучиваешь. И чем малограмотнее был студент, тем скорее он верил в это, потому что вера подменяла необходимость работать над приобретением знаний.

Относился ли комсорг Горбачев к числу именно таких студентов, 3. Млынарж не пишет. Он замечает, что его приятель отличался неплохими способностями, и несмотря на то, что он впервые в своей жизни встретился с иностранцем, в нем не чувствовалось обычной для советских людей скованности в общении с ним. В то же время он считает, что Горбачеву никогда бы не разрешили жить с ним в одной комнате, если бы он не пользовался доверием органов. Он обязан был следить за ним и докладывать в деканат и о поведении, и о речах „демократов”, как называли между собой студентов из союзных стран их советские коллеги. Другие учившиеся с Горбачевым вспоминают звучавший в его речах металл, когда он требовал исключения из комсомола за малейшее нарушение. В том, что разные люди вспоминают о различных чертах студента Горбачева, нет ничего удивительного. Любой советский партийный и комсомольский деятель любого масштаба имеет запас масок, которые он надевает в зависимости от обстановки. С иностранцем надо было вести себя иначе, чем со своими.

Млынарж не оставляет сомнений в том, какой была атмосфера в эти последние сталинские годы на юридическом факультете. Он вспоминает о том, с каким рвением принялись писать друг на друга доносы чешские студенты, когда в Праге начался процесс Сланского.

Неизвестно, продолжал ли Горбачев поддерживать с ним отношения после того, как в ответ на очередной донос Млынаржа сняли с парторгов. Общаться с опальными в советском обществе не принято. Но почему-то бывшего парторга из университета не отозвали, и он продолжал учиться и жить в студенческом общежитии на Стромынке.

Это было огромное здание, при Петре Первом служившее казармой Преображенского полка. При советской власти надстроили два этажа, и здание стало вмещать около 10 тысяч студентов. В комнатах жило по 7 -15 человек. На каждом этаже, где размещалось несколько сот студентов, был один общий туалет с умывальниками и кухня. Во дворе -большая баня. Вот в таком общежитии, которое отнюдь было не из худших, и поселился Горбачев.

Общежитие еще было известно и тем, что здесь обитали весьма сговорчивые студентки, к которым можно было завалиться в любое время, если только иметь неизменную бутылку водки. Вино они называли водицей и, отпив его, спрашивали: „А другой воды у тебя не найдется?” Вряд ли было иначе в те времена, которые описывает Млынарж. Он рассказывает, что выпивки в общежитии были делом обычным. Тон задавали вчерашние фронтовики. Начинали с двухсотграммового стакана, который выпивали залпом. Это, как артподготовка, служило сигналом к началу настоящего застолья. Пили по разным поводам и без повода.

Например, пили по случаю приобретения- веника, а другой раз, когда кто-то купил спортивные тапочки. Водка нужна была,как штопор, которым можно было выдернуть из души пробку и дать возможность вылиться наружу тому, что невозможно было высказать в трезвом

виде. Тогда, как вспоминает Млынарж, только и начиналось нормальное человеческое общение.

Обычным развлечением были танцы, которые устраивались или под патефон,где проигрывались популярные цфасмановское „Интермеццо” или „Карусель” Тихонова. Большим праздником было, когда удавалось заполучить аккордеониста с трофейным немецким инструментом. Танцевали, в основном, танго, вальсы, фокстроты, иногда румбу. Здесь и встретил Горбачев свою будущую жену — студентку философского факультета из Рубцовска — Раису Титоренко. На этот факультет присылались, в основном, комсомольские работники с мест. А среди комсомолок, даже если им и приходило в голову изучать марксизм и философию, синие чулки встречались редко. Скорее, наоборот. Они как бы компенсировали сухость и скуку предмета легким отношением к жизни.

Каждый учившийся на юридическом факультете обязан был пройти и производственную практику. Млынарж проходил ее в качестве стажера прокуратуры в Лефортовской тюрьме. Горбачев тоже должен был посе -тить тюрьму. Среди представших перед ним были только уголовники. Арестованных за политические преступления не показывали. Да по советскому праву таких преступлений и не было, поскольку в СССР, как учил вождь, для политических преступлений не было соответствующей социальной и политической базы. Следовательно, все, кто совершал политические преступления, рассматривались советской властью как уголовные преступники. Понял ли Горбачев, что видит всего лишь верхушку айсберга, или поверил в сталинское утверждение о том, что с преступностью как социальным явлением в Советском Союзе покончено и политических заключенных в советских тюрьмах нет? Знал ли он уже тогда о таком учреждении, как ГУЛаг? Или это только нам, у которых отобрали родителей, положено было уже детьми выучить этот адрес, куда мы отправляли свои первые в жизни письма. В ГУЛаг — маме, в ГУЛаг - папе.

Что думал будущий генсек, оказавшись один на один с теми, кому было суждено уйти на долгие годы на острова архипелага ГУЛага или исчезнуть в нем? Или он по-прежнему слепо верил в то, что осуществляется справедливое правосудие победившего класса, и он должен быть горд тем, что ему выпало быть его проводником?

Юридический факультет не был предназначен для того, чтобы научить студентов мыслить в категориях права. Им надлежало запомнить и уметь применять на практике то, что требует власть. Они должны были выучить, не как применять закон, а как его не применять! Они должны были руководствоваться не правом, а партийными решениями. Млынарж все это видел собственными глазами на практике в прокуратуре, где почти все приходившие к прокурору жалобщики уходили ни с чем. Он вспоминает, как однажды пришли крестьяне, у которых отключили электричество.

— Закона, по которому вам обязаны включить электричество, нет, -объяснил им прокурор. — В конституции не записано, что вы имеете право на электричество. Закон в вашем случае не нарушен.

— Но коли мы будем использовать керосин или лучины, может случиться пожар, — заметил один из просителей.

— А давно ли пользуетесь электричеством? — поинтересовался прокурор.

— С тридцать восьмого года, — был ответ.

— А до этого освещались лучинами, — обрадовался блюститель закона. — Вот так и продолжайте. А произойдет пожар — найдем виновного и накажем по всей строгости закона.