Голоса Памано - Жауме Кабре

Ориол резко поднял голову. И неожиданно наткнулся на устремленный на него ледяной взгляд Валенти, словно тот сказал это лишь для того, чтобы заставить учителя прореагировать.

– Но ведь отцу неизвестно, что я… – пролепетал Вентурета.

– Еще как известно. Не знаю уж, как это получается, но новости разлетаются словно по воздуху. – Он взял табакерку и принялся сворачивать папиросу. – И если он не идет, то только из-за своей трусости.

Он замер с наполовину скрученной папиросой в руках и ткнул пальцем в мальчика:

– Тебе знакомо имя Элиот?

– Нет.

Ориол опустил голову и продолжил вести протокол. Неожиданно он услышал дрожащий голос ребенка:

– Можно мне закурить, сеньор?

– Нет. Раньше надо было соглашаться. – Алькальд пристально взглянул на мальчика, и тот застыл, не осмеливаясь пошевелиться. – Мы с тобой больше не друзья. У меня нет другого выхода, как причинить тебе боль, чтобы ты рассказал все, что знаешь.

Жоан Эспландиу из дома Вентура, Вентурета, издал первый за эту ночь стон, ибо больше не в силах был сдерживать переполнявший его страх.

– Нечего нюни тут распускать, – сказал Валенти, зажигая папиросу. И, выплюнув крошку табака, добавил: – Во всем виноват твой ублюдок-папаша.

Мальчик горестно всхлипнул, и Валенти взглянул на него с презрением:

– Я видел, как умирают мальчишки еще меньше тебя с оружием в руках и с радостью в сердце. – И, придвинувшись вплотную к ребенку, добавил тихим голосом: – А ты распускаешь нюни, как девчонка… – Он выпустил дым парню в лицо и почти шепотом спросил: – Так где твой отец?

– Сеньор учитель… – пробормотал мальчик. – Скажите ему, что я…

– Сеньор учитель здесь всего лишь секретарь. И ты не имеешь права говорить с ним.

Он встал, подошел к Ориолу, который что-то печатал на машинке, и жестом велел ему показать протокольные записи. Просмотрел их по диагонали под пристальным взглядом Вентуреты, который, казалось, надеялся, что записи на этой грубой серой бумаге повлекут за собой его помилование: это была ошибка, от имени самого каудильо приносим наши извинения. Вдруг алькальд сделал недовольное лицо. Потом задумчиво постучал пальцем по тому месту, которое вызвало у него недовольство. Закончив чтение, он положил бумаги перед пишущей машинкой:

– Неверно. Пиши.

Заложив руки за спину, он начал прохаживаться из угла в угол, диктуя: получив приглашение явиться в мэрию, нижеподписавшийся Жоан Эспландиу из дома Вентура, равно как и его семья, выразили безоговорочное согласие принять его. Ввиду отсутствия специального помещения для проведения собеседования он был принят в моем кабинете, где ему был предложен стакан воды. Поскольку в процессе собеседования не удалось пролить свет на дело, послужившее причиной приглашения в государственный орган, вышеупомянутому предложено провести ночь в здании мэрии, что было им воспринято с пониманием и энтузиазмом. Потом Валенти указал на бумагу и машинку.

– Перепиши начисто, – сказал он, надевая куртку и шарф.

Хотя благодаря своему положению, биографии, родословной и характеру Марсел Вилабру относился к тому типу людей, которые заставляют страдать других, разбивают сердца, парализуют волю и завоевывают преданность, даже пальцем при этом не пошевелив и практически не ставя перед собой таких задач, он умудрился совершить ужасную ошибку, влюбившись в самую неподходящую для этого кандидатуру. Ее звали Рамона, она была из семьи ремесленников из района Сантс, ее вдохновляла борьба против власти, которую затеяли студенты Нантера, а посему она полностью приняла идею так называемой студенческой революции и предложила Марселу поехать и разобраться в ситуации на месте. Это был последний год его учебы на юридическом факультете, и одному Господу Богу ведомо, чего стоило ему сдать гражданское и торговое право. Она обучалась философии и находилась, если можно так сказать, где-то между вторым и пятым курсом. Ни тот ни другой не собирался работать по специальности: Рамона – потому что планировала стать писательницей, а Марсел – потому что не планировал вообще ничего.

– Льготный билет, рюкзак, орехи и шоколад.

Марсел не осмелился сказать, что никогда не путешествовал в подобных условиях, потому что эти глаза, этот рот, эта манера «сама не знаю почему, но мне так нравится»… В общем, он сказал договорились, льготный билет, рюкзак, орехи и шоколад. Объявил матери, что едет с Кике взглянуть на лыжные трассы Санкт-Морица, пользуясь мертвым сезоном и отсутствием там лыжников, купил молчание Кике, который тут же известил обо всем Элизенду, за что та щедро его вознаградила, купил два льготных билета на поезд, походный рюкзак, два килограмма различных орешков и тридцать плиток шоколада и отправился со своей возлюбленной на Французский вокзал.

В отсутствие сына сеньоры Элизенды Кике провел две ночи в ее квартире в Барселоне, наслаждаясь расслабленным пребыванием в сем оазисе покоя, так непохожем на тайные и скоротечные свидания в Торене. Условие строго сохранять в секрете их отношения было единственным, что неукоснительно соблюдалось с самого начала сей неожиданной и странной связи, зародившейся одиннадцать лет тому назад, когда он был хорошо сложенным и здравомыслящим девятнадцатилетним юношей, а она была вдвое его старше. Сейчас Кике было тридцать лет, и он по-прежнему был хорошо сложенным и здравомыслящим молодым мужчиной, а сеньоре уже стукнуло пятьдесят. Никто ничего не знал об этой связи. Вернее, сеньора Элизенда полагала, что никто ничего не знает, а посему для нее было так важно делать все возможное, чтобы тайна не была раскрыта. Им нравилась эта игра в полную таинственность, поскольку сеньора не могла допустить, чтобы кто-то мог подумать о ней нечто неподобающее. Теперь, когда умерла Бибиана, даже прислуга не должна была догадываться о том, что редкие оргазмы нерегулярной половой жизни сеньора испытывала лишь в условиях полной секретности, когда любовникам приходилось прятаться даже от собственной лжи.

Между тем эскапада в Париж оказалась настоящим праздником. Марсел с Рамоной выходили из комнаты пансиона на улице Гюисард, только чтобы перекусить, немного подышать воздухом и вновь с радостью заточить себя в четырех стенах. Они так и не узнали, где расположен Латинский квартал, но зато издали полюбовались Сеной, некоторыми мостами и силуэтом Эйфелевой башни, а посему с полным правом записали в свой послужной список, что побывали в Париже. На передовой.

На обратном пути, испытывая сомнения и стыд, ужасный стыд, Марсел признался Рамоне, которая выслушала его в полном замешательстве, переросшем в возмущение, что он совсем не тот, кем кажется, и что (нет, не он, что ты, не волнуйся) его семья, можно сказать, принадлежит к сторонникам режима, а также что смуглый цвет его кожи не присущ ему от рождения, а является следствием загара на горнолыжных курортах; что он едет в поезде всего второй раз в своей жизни, а первый был, когда они ехали в Париж, что летом он ездит кататься на лыжах в Аргентину, что он скандально богат и любит ли она его по-прежнему, несмотря на все это.

На станции Перпиньян, когда поезд уже набирал скорость, Рамона с заплаканными глазами, разбитыми на мелкие осколки мечтами и обманутыми надеждами спрыгнула с подножки, а Марсел, не осмелившийся последовать за возлюбленной, поскольку поезд уже мчался во весь опор, как безумный, долго кричал Рамона, Рамона, доставляя большое удовольствие своим незнакомым попутчикам.

В день, когда сеньоре Вилабру, вдове Вилабру, исполнилось пятьдесят три года, два месяца и пять дней, она решила, что ей следует слегка отретушировать свою жизнь, и велела купить ей билет на рейс в аэропорт Фьюмичино. К этому времени она была респектабельной дамой, уважаемой во всех общественных кругах, где респектабельность имела хоть какое-то значение. Она начала свое восхождение такой юной и так разумно использовала свое время, что было непросто понять, обязана ли она своей привлекательностью в глазах сильных мира сего своим природным задаткам или же факту обладания унаследованным от предков огромным состоянием в виде земельных угодий и счетов в банках. Хотя, возможно, причина сего особого отношения крылась в педантичном воспитании, которое она получила в интернате Святой Терезы, где ей внушили, что в соответствии с законом жизни ей суждено стать частью той социальной сферы, в которой она должна сохранять спокойствие и самообладание даже при общении с людьми, лишенными каких бы то ни было принципов этики и морали, а также что единственное, чего в этой сфере не прощают, – это недостаток воспитания. Остальное обеспечили хорошие связи, которые она начала заводить еще в Сан-Себастьяне, ее природные достоинства, женские прелести, а также, при необходимости, жесткость и упорство; все это постепенно превратило ее в незаменимого члена предпринимательского сообщества и своего человека в соответствующих политических кругах, благосклонных к предпринимателям. Пожалуй, самые эффектные шаги ее деятельности заключались в том, что она заложила первое звено – в крайнем случае второе – в лыжный бизнес страны, опередила самых рискованных смельчаков, сделав ставку на производство спортивного инвентаря, поняла, что торговать хорошей маркой гораздо важнее, чем продавать хороший товар, и вложила большие средства (вопреки скептицизму своих советников, в частности Газуля) в дизайнерские разработки собственной марки за несколько десятков лет до того, как это стало обычным делом в предпринимательской среде. Таким образом спортивные товары Вилабру, которые из соображений рекламной лаконичности получили название «Бру», вскоре обрели престиж и признание на рынке. Это были лыжи, лыжные палки и ботинки, снегоступы, лопаты, перчатки, очки, крем из масла какао и спортивные брюки, рекламируемые самим Карлом Шранцем; а также теннисные мячи, ракетки, сетки, стулья для теннисного арбитра, повязки на запястье, тенниски, рубашки, продаваемые при поддержке ослепительных улыбок Химено, Рода Лейвера и Ньюкомба; клюшки для хоккея на траве и на льду, мячи для волейбола, гандбола и баскетбола, равно как и для футбола (с клапаном) и тапочки марки «Бруспорт», изящные и невесомые. А еще великолепные ракетки для настольного тенниса, которые активно экспортировались в Китай, Швецию и Соединенные Штаты, поскольку отличались легкостью, меткостью и исключительной надежностью. И всего этого она добилась в одиночку, поскольку ни один из предпринимателей из ее окружения не верил в сию новаторскую стратегию. Но ей всегда нравилось плыть против течения, полагаясь лишь на самую обычную интуицию. И все у нее в жизни получалось, и она не сомневалась, что так будет и впредь. Помимо этого, сеньора Вилабру решительно, без оглядки на кого бы то ни было создавала различные общества, которые сама же возглавляла и финансировала, следуя исключительно своему уникальному чутью и советам, всегда робким и консервативным, адвоката Газуля, человека отнюдь не блестящих способностей, но обладавшего одним несомненно выдающимся качеством – отличной информированностью.