Великая война - Гаталица Александар

Затем он писал о том, о чем даже не упоминалось во вражеских газетах: Германия стоит на пороге банкротства, в деревнях на севере Венгрии царит голод, а в австрийской армии столько солдат, добровольно сдавшихся русским, что следовало бы организовать их переброску из России в Сербию… Редактор полюбил Буру и считал, что жизненные потери закалили его и превратили в выдающегося журналиста. Однако он ошибочно оценивал прежде такого веселого Перу Станиславлевича Буру.

Тоскующий и в глубине души безнадежно уязвленный тем, что ни одна сербская газета даже не упомянула о тифе, уничтожившем его семью, Бура придумал план, который дерзко осуществил в передовице на первой странице «Политики». Краем уха он слышал, что в Австрии распространилась холера, и предложил регулярно сообщать о ходе эпидемии. Совершенно ясно, что это предложение не вызвало протеста, хотя его идея написать о тифе в Сербии была категорически отвергнута. Так в начале января 1915 года слово «холера» стало часто мелькать на первой странице «Политики», но в текстах Буры оно было только синонимом слова «тиф». Что же сделал Бура, доверительно разговаривавший с волами у железнодорожного вокзала? Ему были доступны секретные данные о тифе в Сербии, и он придумал, как их опубликовать.

Он изучил список хорватских жупаний[14] и за каждой закрепил название какого-нибудь сербского среза[15]. Сремская жупания играла роль Моравичского среза, Пожегская жупания на самом деле означала Левакский срез, Карповацкая жупания — Мачванский, Сисакская жупания — Шумадийский и т. д. Загреб, само собой разумеется, выступал как Белград. Потом и каждый город из упомянутых жупаний получил своего «побратима» в Сербии, и Бура начал публиковать данные о количестве заболевших и умерших от тифа в Сербии на первой странице «Политики» — под прикрытием тщательного подсчета заболевших холерой в Хорватии. Оставалось только запустить ключ к своей «шифровке» в массы. Сперва он хотел напечатать небольшую листовку, но от этой идеи пришлось отказаться из опасения, что его быстро «вычислят», да и необходимости в этом не было, как оказалось. Несколько его самых болтливых коллег быстро распространили новость повсюду, и теперь читатели могли легко получать сообщения о ситуации с «запрещенным» в Сербии тифом.

Жители Моравичского среза следили за «ситуацией с холерой» в Сремской жупании. Те, у кого были близкие в Чачаке, смотрели, сколько «заболевших холерой» в Товарнике, интересующиеся Иваницей следили за положением дел в Шиде. А сами жители Белграда были хорошо информированы о «распространении холеры в Загребе». Нетрудно догадаться, почему обман достаточно долго оставался нераскрытым. Политики, да и сами журналисты не имеют привычки прислушиваться к народу, который, покупая «Политику», повторял: «Бог тебя благослови, Бура!» Сыщики остались с носом, «Бюллетень Буры» продолжал выходить в течение следующих десяти дней, пока журналист не обнаружил у себя первые признаки тифа. Вначале он почувствовал слабость и отсутствие аппетита. На первых порах это его не обеспокоило: он, такой худой, и раньше почти ничего не ел. Но потом Буре все время хотелось спать. Он приходил в редакцию с отекшим лицом, с синевой под глазами и обновлял свой ежедневный бюллетень, считая это самым важным делом. Редактор предложил ему отдохнуть, но он не согласился. Превозмогая боль во всем теле, он из последних сил, перед самым завершением гранок завтрашней газеты, увеличил число «умерших от холеры в Загребе» с 1512 до 1513.

Тысяча пятьсот тринадцатой жертвой тифа в Белграде стал журналист, бывший весельчак со сломанным черным зонтом, Пера Станиславлевич Бура. С его смертью перестали выходить бюллетени о холере в Австрии, а читателям еще долго рассказывали странные байки о «Буриных шифровках», тайну которых не смогли разгадать ни доносчики-любители, ни столичные сыщики-профессионалы. Таким образом для тысячи пятисот тринадцатой жертвы тифа в Белграде Великая война закончилась 16 января по старому стилю.

В тот же день на далеком Кавказе Великая война закончилась и для стамбульского продавца приправ, но об этом его хозяин эфенди Мехмед Йилдиз узнает позже, когда вспыхнет большой пожар в махалле[16] Эмирджан. Так уж ему суждено — узнавать плохие новости под полыхание огня. Пожары стали неотъемлемой частью пятивековой истории Стамбула, и его жители были постоянно готовы потерять в огне свои деревянные дома поблизости от Босфора, а вместе с ними и все имущество. И все-таки, вопреки всему или именно поэтому, пожар стал неизменной частью общественной жизни, и если где-то он разгорался, сотни тайных пироманов: детей, женщин, досужих зевак, почтенных господ и даже пашей — собирались, чтобы посмотреть на летящие в небо искры и вдохнуть дым от горящего букового дерева, неприятно щекотавший ноздри.

Было начало января 1915 года, когда загорелась фабрика красок. Эфенди услышал о пожаре вскоре после вечерней молитвы, так что и он, как старый житель Стамбула, поспешил взглянуть, как красные и голубые языки пламени лижут небо над фабричной крышей. Он добежал до берега, поймал какую-то лодку и вскоре оказался на противоположной стороне. На улочках, ведущих к фабрике, быстро собирались группы людей. Колыхание толпы, неотрывно созерцающей пожар, и огонь, уже охвативший деревянные дома, не вызвали у торговца ни слезы, ни вздоха. Смирение с судьбой и турецкое приятие всего происходящего охватили Йилдиза, но в этот момент к нему протиснулся сквозь толпу смутно знакомый человек. Он не мог вспомнить, кто же это был: деловой партнер, конкурент, чиновник или какой-то бездельник.

Тот сказал ему: «Эфенди Йилдиз, ты, конечно, слышал о гибели нашей армии на Кавказе?» Это был подходящий момент, чтобы сообщить нечто подобное. В будничных обстоятельствах никто не решился бы громко рассказывать такое на улицах, ведь в кафанах, на площадях и даже в своей махалле каждого турка сопровождала его верная тень. Этот обычно усатый и крепко сбитый, ничем не выделяющийся человек слушал певцов, пил содовую, не заказывая кофе, прогуливался возле лавок или трогал пальцами перезрелые фрукты, а на самом деле следил за каждым и слышал все. И эфенди Йилдиз выслушивал сообщения молча, ни с кем не обмениваясь мыслями, так же как научился читать свой «Танин» между строк. Он очень радовался, узнав о победе под Мияндулом и захвате почти всего Азербайджана, но затем военное счастье от турок отвернулось. Русская армия потеснила турецкую, это было понятно из слов «отступление на надежные позиции», «отход со стратегически бесполезных азербайджанских опорных пунктов». Наступил и самый страшный для кавказской армии день — битва под Карагулом и Остипом.

Никто не погиб; с турецкой стороны почти не было потерь — так говорилось в «Танине», но на улицах люди начали подходить друг к другу и передавать бумажки с именами погибших. Эфенди знал, что у него на Кавказе есть кое-кто свой, однако к нему никто не подходил… Впрочем, он и не пытался что-либо разузнать. Вести на Востоке, как известно, подобны ветреным танцовщицам. Прилетят к каждому, кому предназначена хорошая весть, но еще раньше вихрь принесет плохие новости. Поэтому он и сидел на своей скамеечке, обшитой красным сукном, а навстречу судьбе отправился тогда, когда решил увидеть большой пожар на фабрике красок в Эмирджане.

К нему подошел незнакомец и громко сказал: «Эфенди Йилдиз, ты, конечно, слышал, что на Кавказе в битве под Остипом погиб продавец Шефкет. Русская казачья конница порубила три сотни аскеров. Шефкета убили ударом в спину, разрубили от плеча до паха. Говорят, что отрубленные ноги Шефкета пробежали вперед еще десять метров, пока не упали на колени и не свалились вместе с половиной его тела». Так сказал незнакомец, а потом удалился. Кто это был? Как так получилось, что кто-то во время пожара на фабрике красок сообщил ему сведения словно из бюллетеня военного командования? Вряд ли эфенди Йилдиз размышлял обо всем этом. Такой способ передачи сообщений был типичен для военной Турции, а он и не подумал хорошенько разглядеть лица человека, принесшего дурную весть, — заметил лишь быстрый взгляд, шрам над правой бровью и прядь черных волос. Нет, это был голос эфира, ласковой певицы Аллаха под невесомым покрывалом, сообщающей плохие вести раньше, чем хорошие. Она выбирает первого попавшегося незнакомца и вкладывает в его уста то, что он должен сообщить.