Пена дней - Борис Виан

— Это требует времени, — сказал антиквар.

— Да, — сказал Колен. — А солнце все уходит и уходит…

— Оно может вернуться, — сказал антиквар ободряюще.

— Не думаю, — сказал Колен. — Это глубинное явление.

Они помолчали.

— Он заряжен? — спросил антиквар, указывая на пианоктейль.

— Да, — сказал Колен. — Все резервуары заполнены.

— Я неплохо играю на рояле, — сказал антиквар. — Мы могли бы сейчас его испытать.

— Если вам угодно, — сказал Колен.

— Тогда я пойду принесу табурет, — сказал антиквар.

Они стояли посреди магазина, куда Колен привез свой пианоктейль. Вокруг них громоздились странные старинные вещи — кресла, стулья, консоли и прочая мебель. В помещении было темновато и пахло индийским воском и заспиртованными младенцами. Антиквар принес табуретку из кованого железного дерева и сел на нее. Потом он вынул из двери ключ, чтобы его журчание им не мешало.

— Вы помните что-нибудь из Дюка Эллингтона?

— Да, — сказал антиквар, — я сыграю вам «Blues of the Vagabond»{60}.

— На какую дозу мне его поставить? — спросил Колен. — Вы выпьете сразу три вариации?

— Выпью, — сказал антиквар.

— Хорошо, — сказал Колен. — В целом это будет около полулитра… Ну, у меня все готово.

— Отлично, — ответил антиквар и ударил по клавишам.

Туше у него было удивительно мягким, и звуки рассыпались в воздухе подобно жемчужинам кларнетного тремоло Барни Бигарда{61} в аранжировке Дюка.

Колен сел на пол, чтобы слушать. Он прислонился к пианоктейлю, и из глаз его покатились огромные дрожащие эллипсовидные слезы, которые, стремительно скользнув по одежде, падали на пыльный пол. Музыка проходила сквозь Колена, как сквозь фильтр, и, очистившись, становилась более похожей на эллингтоновскую «Хлою», нежели на «Блюз бродяги». Антиквар, играя, напевал себе под нос какой-то простой, как пастораль, мотивчик и покачивал из стороны в сторону головой, словно гремучая змея. Он сыграл три вариации и замолк. Колен был счастлив до глубины души, он сидел, не шевелясь, и чувствовал себя как до болезни Хлои.

— А что теперь надо делать? — спросил антиквар.

Колен поднялся, отодвинул шторку пианоктейля, и они взяли каждый по стакану, наполненному жидкостью с радужным отливом. Антиквар отпил первым и восхищенно поцокал языком.

— Ни дать ни взять, вкус блюза, — сказал он. — Причем именно этого! Ну, знаете ли, это просто обалденное изобретение!

— Да, — сказал Колен. — Пианоктейль отлично работал.

— Я вам дам хорошие деньги, не сомневайтесь!

— Буду очень рад, — сказал Колен. — А то все у меня сейчас как-то не в дугу.

— Так оно и получается, — сказал антиквар. — Не бывает, чтобы все всегда шло хорошо.

— Но могло бы не всегда быть плохо, — сказал Колен. — Хорошие минуты запоминаются лучше, чем плохие. К чему же тогда плохие?..

— А не сыграть ли «Misty Morning»{62}? — предложил антиквар. — Это вкусно?

— Потрясающе, — ответил Колен. — Перламутрово-серый и мятно-зеленый коктейль с легким привкусом перца и дыма.

Потом антиквар снова сел за пианоктейль и исполнил «Misty Morning». Они выпили его. Тогда он сыграл еще «Blues Bubbles»{63}, но на этом ему пришлось остановиться, потому что он стал одновременно играть два разных мотива, а Колен слышать зараз четыре различные мелодии. И тогда Колен бережно прикрыл крышку пианоктейля.

— Ну, что ж, — сказал антиквар, — перейдем теперь к делу.

— Давайте, — сказал Колен.

— Ваш пианоктейль — грандиозная штука. Я предлагаю за него три тысячи инфлянков.

— Нет, — сказал Колен, — это слишком много.

— А я настаиваю на этой сумме, — сказал антиквар.

— Это же бред собачий!.. Я не согласен. Больше двух тысяч ни за что не возьму.

— Тогда, — сказал антиквар, — увозите его назад.

— Нет, я не стану продавать его вам за три тысячи! — сказал Колен. — Я не хочу вас грабить.

— Грабить! — вскричал антиквар. — Да я могу тут же загнать его за четыре «косых»…

— Вы прекрасно знаете, что не будете его загонять.

— Само собой, — подтвердил антиквар. — Давайте ни по-вашему, ни по-моему: две с половиной, и по рукам.

— Идет, — сказал Колен.

— Вот, держите, — сказал антиквар.

Колен взял деньги и старательно упрятал их в бумажник. Он слегка пошатывался.

— Что-то я не твердо стою на ногах, — сказал он.

— Естественно, — сказал антиквар. — Заходите ко мне иногда послушать стаканчик-другой.

— Непременно, — сказал Колен. — А теперь мне пора идти, а то Николя будет ругаться.

— Я провожу вас немного, — сказал антиквар. — Мне все равно нужно кое-что купить.

— Вы очень любезны, — сказал Колен.

Они вышли на улицу. Сине-голубое небо почти касалось мостовой, и там, где облака плюхались на землю, оставались большие белые пятна.

— Была гроза, — сказал антиквар.

Они прошли вместе несколько метров, потом спутник Колена остановился перед универсальным магазином.

— Подождите меня минуточку, я сейчас, — сказал он.

Антиквар вошел в магазин. Сквозь ветровое стекло Колен видел, как он выбрал какую-то штуку и внимательно разглядел ее, прежде чем положить в карман.

— Вот и я, — сказал он, прикрывая за собой дверь магазина.

— Что вы купили? — спросил Колен.

— Ватерпас, — ответил антиквар. — Как только я вернусь домой, я исполню подряд весь свой репертуар, а потом мне все же придется выйти по делам…

XLVI

Николя мрачно глядел на плиту. Он сидел перед ней на табуретке с кочергой и паяльной лампой в руках и обследовал ее нутро. Конфорки постепенно становились какими-то дряблыми, а стенки из листового железа — мягкими, напоминая по плотности тоненькие ломтики швейцарского сыра. Услышав шаги Колена в коридоре, Николя выпрямился. Он чувствовал себя очень усталым. Колен толкнул дверь и вошел в кухню. Вид у него был довольный.

— Ну как, — спросил Николя, — удачно?

— Да, я его продал, — ответил Колен, — за две с половиной тысячи.

— Две с половиной тысячи инфлянков?

— Да.

— Колоссально!..

— Я тоже на это не надеялся. Что, изучаешь плиту?

— Ага. Она на глазах превращается в дровяную печь, и я, черт побери, ума не приложу, чтобы это значило.

— Очень странно, — согласился Колен. — Впрочем, не более чем все остальное. Ты заметил, что происходит с коридором?

— Да, кафель там превращается в дерево.

— Повторяю еще раз, — сказал Колен, — я не хочу, чтобы ты оставался здесь.

— Пришло письмо, — сказал Николя.

— От Хлои?

— Да. Оно на столе.

Распечатывая конверт, Колен услышал нежный голос Хлои, и, чтобы прочесть письмо, ему надо было только слушать. Вот что она писала:

«Колен, дорогой мой,

я чувствую себя хорошо. Погода здесь прекрасная. Единственно, что неприятно, это снежные кроты — зверьки, которые живут под снегом. У них рыжий мех, и они громко воют по вечерам. Они нагребают сугробы, о которые то и дело спотыкаешься. Солнце сияет вовсю, и я скоро вернусь».

— Это добрая весть, — сказал Колен. — Да, так вот, ты должен перебраться к Трюизмам.

— Нет, — сказал Николя.

— Не нет, а да. Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты тут оставался. Ты стареешь день ото дня. Повторяю, я подписал за тебя контракт.

— А как же мышка? — спросил Николя. — Кто будет ее кормить?

— Я займусь ею сам.

— Это невозможно. И я сразу стану чужим для вас.

— Да нет же! Но тебя давит атмосфера нашего дома. Никто, кроме меня, не может ее вынести.

— Ты все твердишь одно и то же, а что толку?

— Не в этом дело.

Николя встал и потянулся. Вид у него был печальный.

— Ты больше не готовишь по рецептам Гуффе, — продолжал Колен. — Ты запустил кухню и на все махнул рукой.

— Ничего подобного, — запротестовал Николя.

— Дай мне договорить. Ты больше не надеваешь выходной костюм по воскресеньям и не бреешься каждое утро.

— Ну, это не преступление.

— Нет, преступление. Я не могу тебе платить столько, сколько ты стоишь. Правда, теперь ты уже и стоишь меньше, и это отчасти по моей вине.

— Чепуха, — сказал Николя. — Ты же не виноват, что у тебя начались неприятности.

— Нет, виноват, — возразил Николя. — Это случилось потому, что я женился, и потому, что…

— Глупости. А кто будет стряпать?

— Я, — сказал Колен.

— Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.

— Нет, я не пойду работать. Я ведь продал пианоктейль за две с половиной тысячи инфлянков.

— Крупное достижение, — усмехнулся Николя.

— Так или иначе, но ты отправишься к Трюизмам.

— До чего же ты мне надоел! — воскликнул Николя. — Ладно, я уйду, но с твоей стороны это свинство.