Доктор Z - Франк Хеллер

4

Печально было смотреть на пожарище. Огонь и вода вели серьезную и неумолимую войну. В закопченных стенах, балки которых торчали как сломанные берцовые кости, зияли окна, напоминая черные гангренозные раны; но вся передняя часть дома рухнула, превратившись в груду извести, обожженного дерева и обуглившейся бумаги. И среди этих развалин метался, как сыч, Солем Бирфринд в ермолке и черепаховых очках. Глаза были вытаращены, губы двигались, но он ничего не говорил и едва отвечал на вопросы, которые ему задавал комиссар Хроот и поверенный страхового общества.

— «Горит старый дом!» — продекламировал комиссар, пожимая руку доктора. — Его спасли в самую последнюю минуту!

— Он жил в этом доме?

— Да. На улицу выходил магазин, затем шел склад, а совсем в глубине была его комната. Верхний этаж был целиком занят складом. Он выпрыгнул через окошко в самый последний момент, но только для того, чтобы броситься в двери и попытаться спасти свое добро.

— Дом был застрахован на большую сумму?

— Скорее слишком низко. Пятьдесят тысяч гульденов.

— А склад?

— Почти во столько же. Нет, барыша он от этого не получит.

Голос Солема Бирфринда вдруг перешел в вой, в вопль отчаяния. Он ломал руки, поднимая их к небу, он срывал с себя одежду. Доктор подошел утешить его.

— Вы узнаете меня, господин Бирфринд?

Удивительно, что его жалобы смолкли от одного только вида доктора.

— Как же, как же! — воскликнул он. — Ведь это вы оставили мне научный трактат. О, не случись пожара, я наверняка издал бы его. Это великолепная книга! Чему-чему только из нее не научишься!

— Он, наверное, сгорел вместе со всем прочим, — проговорил доктор, против своего желания приятно тронутый признанием даже со стороны этого человека.

— Нет, господин доктор, нет! Он находился у меня в спальне, а она осталась целой! Но мои другие книги, господин доктор, моя контора и мой склад! Ой, ой! Никогда не быть мне больше издателем!

И он, всхлипывая, уперся руками в закопченные стены, а полуобожженные остатки «Мадонны спальных вагонов», «Серебряного стилета» и «Ста восемнадцати крестовиц» кружились вокруг его ног. Это было и забавное, и вместе с тем трогательное зрелище, и доктор стоял, смущенно ковыряя тросточкой в грязи.

— Понравилась ли вам особенно какая-нибудь часть моей книги? — спросил он только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Он немного удивился, когда издатель сейчас же перестал выть у стены и ответил ему:

— В ней все прекрасно, господин доктор, но мне больше всего понравилась та часть, в которой говорится о — как это называется? — шиз…

— Шизофрении?

— Вот именно! — Голос, казалось, внезапно понизился на целую октаву, и черные как уголь глаза загорелись каким-то глубоким, почти проникновенным блеском. — Когда вы изобразили, как душа может разделяться, подобно клеточке, и как две части ее могут бороться за превосходство, тогда я стал лучше понимать жизнь, стал лучше понимать ту борьбу, которая бушует внутри нас. Разве это не та же борьба, которая бушевала здесь ночью? Разве пламя и вода не родственны по своей сущности, а как они боролись здесь! Но арена битвы разрушена дотла!

Доктор слушал его с удивлением, которого, однако, не успел выразить, так как в этот момент к ним подошел его приятель Хроот и страховой агент.

— Я окончил осмотр, господин Бирфринд, — сказал комиссар, — и хотел бы спросить вас кое о чем.

Глубокий блеск в глазах издателя быстро погас, он стал усердно кланяться и ответил обычным голосом:

— Пожалуйста, господин комиссар! Спрашивайте, господин комиссар! Все, что я могу сделать, чтобы помочь вам изловить виновника, будет сделано.

Комиссар кивнул головой.

— Вы, конечно, уверены, что здесь поджог?

— А что же может быть другое, господин комиссар? Неужели я владел этим домом десять лет, чтобы поджечь его? Разве я не тушу сам каждый вечер свет? Разве я не обхожу весь дом сверху донизу, прежде чем ложиться спать? Здесь поджог.

— Да, конечно, — медленно проговорил комиссар. — Здесь поджог, в этом не может быть никакого сомнения. Я установил три различных места поджога. Подожгли ночью, когда вы спали. Вы крепко спите?

— Я сплю сном праведника, господин комиссар.

— А, кроме вас, может кто-нибудь войти в дом?

— Никто, господин комиссар.

— Тогда, значит, это было устроено через окно. В такой туман, какой был вчера, это не трудно сделать незаметно. А теперь ответьте на самый важный вопрос: имеете ли вы основание подозревать в этом какое-либо определенное лицо?

Глаза Бирфринда вспыхнули, как головешки под пеплом.

— Подозревать, господин комиссар, — прошипел он, — подозревать? Кого я мог бы подозревать? Я человек мирный, у которого нет других врагов, кроме тех, которых создает ему его профессия. И кого я могу подозревать?

— Ваша профессия? — повторил Хроот, подняв брови, — разве ваша профессия создает вам врагов?

Голос Солема Бирфринда стал резким:

— А разве авторы и издатели не природные враги, подобно огню и воде? Разве не ведут они вечную войну за превосходство, хотя они и зависят друг от друга?

— Гм… — ответил комиссар. — Но воюя, они, по крайней мере, не имеют обыкновения заходить так далеко, чтобы пускать в ход огнеметы!

Солем Бирфринд замолчал, но выражение лица его было красноречиво.

— У меня уже есть своя собственная теория относительно пожара, — продолжал комиссар. — Но для того чтобы принять во внимание все возможности, я хотел бы спросить у вас вот что: можно ли допустить, что кто-либо имеет материальную выгоду от пожара?

В ответ на это Солем Бирфринд вытащил из кармана лист бумаги. Это был печатный текст договора. Он молча ткнул на параграф, который доктор прочитал через плечо: «…издания, попорченные огнем, водой или потерпевшие какое-нибудь другое наружное повреждение, должны быть перепечатаны или оплачены гонораром как проданные».

— Ни в какой другой стране нет такого пункта, господин комиссар, но у нас в Голландии он есть.

Хроот присвистнул, бросив взгляд на доктора.

— Гм… А ведь не все книги расходятся одинаково хорошо. Романы и рассказы еще туда-сюда — правда? Но стихи?

Солем Бирфринд, не отвечая, пожал плечами. Но его глаза сверкали.

— Какие поэты издавали стихи в вашем издательстве?

В этот момент к пожарищу подошел неожиданный посетитель. Это был почтальон. Подавая письмо Солему Бирфринду, он воспользовался временем, чтобы оглядеть развалины. Когда издатель читал письмо, его ноздри дрожали. Затем он молча передал его комиссару:

Господину издателю Бирфринду.

Я прочитал о пожаре. Согласно договору, Вы обязаны или уплатить гонорар, или перепечатать поврежденное издание.

Так как Вы, наверное, предпочтете пустить печатный станок в ход скорее для «Мадонны спальных вагонов», чем для действительно ценной литературы, то прошу Вас приготовить мне мой гонорар.

Комиссар ударил одним своим кулаком по другому.

— Весь осмотр был, собственно говоря, излишним. Где он живет? Дайте мне его адрес — поскорее!

Тяжело дыша, как такса на состязаниях с двумя большими догами, доктор Циммертюр быстро пошел по пятам представителей правосудия и страхового общества.

5

Певец «Золота и огня» жил на Амстельстрат — совершенно верно, но его не было дома. Его никогда не бывает дома? О, нет, очень часто, но как раз сейчас его нет. В последний раз его видели вчера вечером часов в девять, но потом он удовлетворял свои какие-то другие желания — это слышали живущие в нижней квартире, а следовательно, он ночью заходил домой. Никто не обратил внимания ни на то, когда он вышел из дома снова, ни на то, куда он пошел, но можно было заполнить пробелы гипотезами, как это принято в каждой науке. Где он обычно ел? Ел ли он вообще? Вероятно, ел, но жильцам дома было так же трудно застать его за этим занятием, как увидеть живого белого единорога. Зато выпить он, без сомнения, любил, и все соседние кабачки пользовались его симпатией, но там вряд ли можно было узнать какие-либо подробности о его привычках, и во всяком случае, похвал там ему не расточалось.

Выйдя на улицу с такими сведениями, три разведчика расстались. Поверенный страхового общества передал дело в руки комиссара Хроота и отправился домой; комиссар пошел обследовать по очереди кабаки, которые ему указали, а доктор Циммертюр повернул к погребку Белдемакера.

— Это дело перестало интересовать вас?

— Вовсе нет, милый Хроот, но я составил уже себе теорию.

— И потому вы считаете дальнейшее расследование излишним?

— Да.

— Что же это за теория?

— Могу сейчас же рассказать вам ее. Вы читали письма Ибсена?