Будни и мечты профессора Плотникова (сборник) - Александр Плонский

«Чем черт не шутит, возьму и подам на конкурс, — подумал он. — Степени у меня нет, но уже немало печатных работ, несколько книг и брошюр. Жаль, конечно, расставаться и с лабораторией, и с издательством, но сколько можно жить за городом, тратить на езду по три часа в день, таскать ведрами воду из колонки, зимой топить печку. А если передумаю, то никто меня насильно в Сибирь не погонит!»

Документы были посланы, а через месяц к Плотникову домой пришел пожилой крепкий мужчина с военной выправкой, представившийся директором (тогда еще слово «ректор» не восстановили в правах гражданства) того самого сибирского вуза.

— Приехал в Москву по делам, дай, думаю, зайду… Да, неважнецкие у вас условия. Есть основания перебраться к нам.

Алексей Федорович, как ни странно, был избран на должность заведующего кафедрой. Впрочем, вскоре выяснилось, что во всем институте лишь два кандидата наук и ни одного профессора.

На этот раз Плотников проявил несвойственную ему осмотрительность и, прежде чем принять решение, поехал познакомиться с обстановкой.

Директор принял его как родного, возил по городу на машине.

— Вот в этом доме, видите, он уже почти готов, получите квартиру. Выбирайте этаж!

Дом действительно вскоре был заселен. Никакого отношения к институту он не имел. Алексею Федоровичу пришлось два года прожить в студенческом общежитии, прежде чем проблема жилья оказалась решенной… Но второе свое обещание — организовать защиту в родственном московском вузе — директор выполнил.

Защита прошла буднично. Продолжалась она меньше часа, Плотникову не задали ни одного вопроса. Было всего лишь одно вполне доброжелательное выступление. Вопреки опасениям Алексея Федоровича ВАК утвердил его в ученой степени кандидата технических наук через каких-нибудь три месяца…

Так Плотников стал сибиряком.

Директор НИИ, умный и утонченный Глеб Сергеевич Каневский, пытался его отговорить, даже добился у министра комнаты в коммунальной квартире, но Алексей Федорович всегда отличался упрямством и не менял принятых решений. Расстались они по-доброму, и Плотников испытал скорбь, узнав через некоторое время, что Каневский обрел вечный покой в московском колумбарии.

Спустя несколько месяцев после переезда Плотникову переслали толстое, с ученическую тетрадь, письмо, пришедшее по его старому адресу.

«Здравствуйте, «глубокоуважаемый» Алексей Федорович! — говорилось в письме. — Я давно собирался заполучить в свои руки адрес Вашего местожительства, но это было чрезвычайно трудно ввиду того, что я не знал года Вашего рождения! Однако мои усилия наконец увенчались успехом. Говорят, мир не без добрых людей и не без дураков. Добрые люди помогают мне в моем тяжелом положении, а дураки стараются его осложнить.

С чем связано мое желание написать Вам письмо?

Напомню некоторые факты. Я был на преддипломной практике, когда лаборатория, где Вы работаете, совершила пиратский поступок. Она без моего согласия, на что, конечно, не согласился бы ни один человек, а тем более нормальный, сделала меня объектом исследования работы головного мозга и нервной деятельности с помощью радиоволн.

Я занимался физкультурой, тяжелой атлетикой, имею второй разряд по шахматам. Кроме того, я получал повышенную стипендию и ходил всегда без фуражки, что не замедлило положительно сказаться на моем здоровье.

Усилия операторов кибернетической машины, как Вы называете (я говорю «кибернетическое устройство»), привели их к желаемому результату: пользуясь методом голосов, о котором я буду писать ниже, управляя всем моим организмом, включая и мышление, операторы в конце концов довели меня до психиатрической больницы.

Я уже в это время знал, что нахожусь на исследовании, и решил добиться его прекращения. Я обратился к доценту Первомайскому и рассказал ему обо всем, что знал об исследовании. Однако он оказался «крупным ученым» и решил, что от ультракоротких волн можно вылечиться в больнице.

Я подвергся самым изощренным пыткам операторов кибернетической машины: воздействие на мозг — до головной боли, воздействие на спинной мозг до потери моего равновесия, воздействие на половой орган. Чтобы описать то, что я пережил (а в будущем это станет известно всем людям: я намерен написать книгу «Я обвиняю»), надо много страниц. Только мой характер и воля спасли меня от гибели. Не один раз я отказывался от пищи, не один раз хотел покончить с собой, хотя в условиях исследования это невозможно из-за управления организмом.

Я превратился в мученика науки, в Иисуса Христа…»

Письмо было своеобразным читательским откликом:

«Вы имеете прямое отношение к исследованию, об этом говорит ваша очень хорошая брошюра. Она была сдана в печать в тот самый день, когда началось исследование. Это не может быть простым совпадением. Тем более, что в Вашей брошюре есть такая фраза: «Если бы этот вопрос задал кто-нибудь 15 лет назад, его сочли бы за сумасшедшего» (имеются в виду возможности электронных машин играть в шахматы и т. д.).

Письмо заканчивалось своего рода рефератом «Исследование работы головного мозга, нервной деятельности, работы внутренних органов»:

«Исследование ведется с помощью радиоволн (УКВ), направляемых радиолокатором, и кибернетического устройства. В условиях исследования на расстоянии изучается мышление, производится регулирование нервной системы. Оно основано на электрических процессах, происходящих в головном мозгу и нервной системе человека… Между человеком и кибернетическим устройством существует обратная связь, в которую может вмешиваться оператор…»

«Не зря ему дали повышенную стипендию, — подумал Плотников, прочитав письмо. — Грамотность, стилистика почти безукоризненны. Ясность мысли, последовательность изложения, наконец, логика, хотя и своеобразно деформированная, бесспорны. А человек — душевнобольной. Он страдает. Он презирает: «Я видел слабых, жестоких людей». Какое убийственно точное сочетание: слабые — жестокие! Он изверился во всех: «Я обращался в Академию наук, к Несмеянову, Бардину, Топчиеву, ученому секретарю отделения технических наук академику Благонравову, к Векслеру и Вовси, Палладину и в лабораторию управляющих систем и машин, институт высшей нервной деятельности. Много писем я написал…»

Ему не ответил никто. И Плотников тоже не ответил. А потом, оправдывая свое молчание рассудком, не мог этого себе простить сердцем.

Он испытывал к написавшему письмо жалость и уважение, видел в нем интеллектуала, который, сам того не сознавая, оказался «вне игры». Безобидная брошюра запустила в действие если не механизм болезни, то по крайней мере систему передач, придавшую ей образное содержание…