Навстречу звезде - Ярослав Игоревич Пилипенко

звон, иногда стон или тяжёлый вздох. В мышцах чувствовалась усталость, голова немного болела в месте удара, но в целом я чувствовал себя очень отдохнувшим.

Штору отодвинула пожилая медсестра с подносом, на котором было две тарелки. Одна с жидким супом, и вторая с кашей. Она, почти не глядя на меня, быстро поставила поднос на прикроватную тумбочку и ушла.

Я жадно съел всю еду, несмотря на её безвкусность. Она была горячей, и этого мне достаточно.

Больничная палата была большой. В ней четыре койки, ещё столько же угадывались за ширмами. Мой сосед так же был открыт миру, как и я. Мужчина средних лет, блондин с короткой стрижкой, достаточно крепкого телосложения. Но его лицо периодически перекашивалось от страданий. В эти моменты он тянулся руками к нижней части своих ног, которые отсутствовали. Я не мог заставить себя поздороваться с ним или как-то вслух посочувствовать, это было бы неуместно.

Утром он был более-менее спокойным, хоть и явно удручённым человеком. Его, казалось, огорчало всё. Как его жалели навещающие родные, как ему пытались помочь во всём врачи и медсестры. Казалось, что он злит и огорчает сам себя тем, что злобно отвергает всех, кому должен быть благодарен. А к вечеру я увидел все его страдания. Он стонал и вскрикивал несколько часов подряд. Медсестры за день дважды меняли его вымокшее от пота постельное белье. Марфа – так звали пожилую медсестру, объяснила мне, что его мучают фантомные боли. У него ничего не болит. Точнее, ему кажется, что у него очень болят ноги. Ноги, которые уже неделю назад ему ампутировали.

Наконец его посадили в инвалидную коляску и увезли из палаты. Я выдохнул с облегчением, у меня было хоть немного времени отдохнуть от него. Марфа подсела ко мне на кровать, заметив облегчение на моём лице, как только увезли инвалида. Она рассказала мне, что соседа моего зовут Захар. Он был обычным инженером, проектировал фундаменты зданий и как уже пять лет каждый день, после переезда в этот город откуда-то, спешил на работу по набережной реки. Несмотря на раннее утро, пьяная пара с маленьким ребёнком пошатываясь стояли у парапета. Девочка, прогуливаясь по парапету, упала в воду, и Захар нырнул за ней. Он кричал о помощи, родители ребёнка неразборчиво верещали. Захар смог приподнять рыдающего ребёнка от воды, и отец дотянулся до руки девочки и вытащил её. На этом спасательная операция для пьяных закончилась, они скрылись. Захар держался в холодной воде сколько мог, но в итоге ослаб и начал тонуть, уплывая по течению. К тому времени катер спасательной службы мчался на предполагаемое место происшествия и, не заметив Захара, пролетел по нему, изломав и изрезав ноги. Вот такая награда за спасение.

После рассказа она выдержала небольшую паузу и спросила:

– А ты тут как? Я слышала, что с пожарища, но толком никто не знает ничего. Рыться в твоих вещах мы не стали, так что и имени не знаем, перед выпиской оформишься задним числом. Немного полежишь, травмы головы у тебя, слава богу, нет, но надышался ты гарью сильно. Пару укольчиков тебе сделаем, понаблюдаем и отпустим. Так кто ты и откуда?

– Винсент. Путешествую, – ответил я без энтузиазма.

– Я вот за жизнь нигде не была и прожила. Зато детей воспитала, внуков вынянчила. А у тебя ни кола, ни двора. Лет уже немало, в твои годы в наше время уже третьего ребёнка делали. Жить нужно всем вместе, как говорится, «где родился, там и пригодился».

– Я думаю, что эта пословица скорее о случайном, чем об обязательном образе жизни.

– О правильном!

– Вот и я думаю, что об ограниченном правилами, или устоями, если хотите.

– Поверь мне, пожилому человеку. Я опытней тебя и знаю, что говорю. Большой полной семьёй надо жить, на то она и семья, чтоб все вместе, прадеды, бабки, отцы и дети…

– К этому надо прийти. Я ещё не обрёл таких желаний. И чужим опытом ведь сыт не будешь, к тому же для опыта важен не столько срок жизни, сколько её качество, ведь нельзя сравнивать опыт одного дня солдата на войне с опытом одного дня чтения журнала на пляже. Учиться на чужих ошибках невозможно. Нужно совершать свои. Нельзя же понимать вкус клубники по его описанию, ни разу не попробовав её. Вкус можно вспоминать по описанию, но не понять.

– Как знаешь, – с явным огорченьем сказала Марфа и шаркающей походкой ушла.

Мы и не заметили, что Захар уже вернулся с процедур. Он неодобрительно взглянул на меня, демонстрируя, что слышал наш разговор.

После скудного больничного ужина делать было нечего, и я достал свой дневник, чтобы записать предыдущие события.

Ночью в палате было зябко. Неприятная прохлада переплеталась с постоянным стоном моего соседа и создавала атмосферу уныния. Уснуть удалось далеко не сразу.

День двадцать четвертый, 11 сентября

Утро еле угадывалось за окнами, стало лишь чуточку светлей, чем ночью. Но за закрытыми дверями палаты уже начали шаркать больные и бегать врачи. Хотелось закутаться в одеяло и утонуть в каком-нибудь приятном сновидении. Но этот тихий несмолкающий стон был невыносим. Марфа окончательно убила надежду даже на приятную дремоту, зайдя со своими уколами, таблетками и кашей из варёного «картона».

Я решил попробовать поговорить с соседом по палате, надеясь таким образом отвлечь его от боли в воображаемых ногах. Как раз закончила с нами медсестра, и, кроме наблюдения за траекториями движения сонных мух под потолком, делать было нечего.

Он слышал наш вчерашний разговор, и тот явно вызвал в нём эмоции. Больше тем я не нашёл, да их, наверное, и не могло быть. Я не мог обсуждать с человеком без ног свой поход или стандартные мужские темы, и даже женщин не мог, не зная, насколько сильно его покалечило. Я спросил его, нравится ли ему, как работает медсестра. Он сказал:

– Лучшего и не пожелаешь. Она давно мне знакома. Ещё мою мать выхаживала, когда та упала с крыльца. И зря ты пытаешься ей наставления читать, не умней её, уж поверь.

– Я и не претендую на звание умнейшего. Просто что-то забродило внутрях. Наверное, услышал в её словах родительские наставления из детства. Тот же посыл…

Он перебил меня:

– Марфа – мужик, послушай меня, – Марфа, она как в платоновской пещере, судит о мире, глядя на то, как пляшут его призрачные тени у неё на лбу. Понимаешь, о чём я?

– Не уверен.

– Ну как. У архифилософа Платона была такая притча,