Рокоссовский - Сергей Егорович Михеенков

Сколько людей, столько характеров и судеб. И всё это “варилось в одном котле”. Для меня это была первая, хотя и очень драматичная, школа жизни. Это был мой первый жизненный университет. В общем, лучше бы его не было. Но коль так случилось, то из этого была извлечена мною какая-то жизненная школа. К. К. Рокоссовский мне говорил: “Владимир, тебе всё это пойдёт на пользу, если ты, конечно, не сделаешь неправильных политических выводов”. Он рассматривал все эти репрессии как предательство со стороны органов НКВД. Он тоже наивно считал, что Сталин не виноват, что виновато его предательское окружение.

Человек ко всему привыкает, и я приспосабливался как мог. Даже в тех тяжёлых условиях, чтобы как-то скоротать время, сидящие в камере устраивали беседы, лекции, играли в самодельные домино, сделанные из хлеба. Я прочитал ряд лекций по строению материи, атомной и ядерной физике. К. К. Рокоссовский вёл рассказы о своих военных подвигах в гражданскую войну, в частности в Сибири и на Дальнем Востоке. Этому прославленному полководцу было о чём рассказать. Каждый, кто что-либо знал, рассказывал всем.

Подследственных из камеры вызывали на допросы. Все уже знали, что на допросах избивают и мучают людей. С допросов приводили истерзанных, избитых людей. Некоторых заставляли сутками стоять. И такая была пытка. Всех заставляли подписывать клеветнические на самих себя и других ложные протоколы допроса. Тех, кто отказывался подписать ложный протокол, избивали до тех пор, пока ложный протокол не был подписан. Были стойкие люди, которые упорно не подписывали. Но таких было относительно мало. К. К. Рокоссовский, пока он сидел со мной в одной камере, так и не подписал ложный протокол. Это был мужественный и сильный человек, высокого роста, плечистый. Его тоже били».

Странные слова запомнил Владимир Рачинский, сказанные ему Рокоссовским в тюрьме: «…тебе всё это пойдёт на пользу, если ты, конечно, не сделаешь неправильных политических выводов».

Многого, что они тогда сказали друг другу в той душной камере, мы теперь, конечно, не узнаем. Но сказали, видимо, действительно многое. Иначе юноша не запомнил бы подробности той встречи на всю жизнь. Он явно был благодарен и своему старшему сокамернику за те разговоры и наставления, и судьбе, что свела с ним. Да, как это ни странно, и судьбе.

Ведь и наш герой не проклинал судьбу, вспоминая годы, проведённые в тюрьме. И снова задумаешься над словами Варлама Шаламова: «Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведённые в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно». Нет-нет, я не оправдываю систему, которая упекла ни в чём не повинного командира кавалерийского корпуса в «Кресты» и истязала его руками самых отвратительных человеческих существ. Речь о другом, о глубинном понимании и осмыслении тех обстоятельств, в которые судьба на годы поместила нашего героя, словно для неминуемого испытания и нужной закалки лишив его привычного благополучия.

Возможно, именно тогда он понял, что судьбы-то как таковой и нет вовсе. Есть обстоятельства и есть воля. Либо воли нет. Рокоссовский не оставил нам своих размышлений о днях, проведённых в ожидании очередного допроса с пристрастием. И нам остаётся только одно: прибегать в трудных случаях к опыту претерпевших до конца: «…мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95 процентов трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости»[10]. И ещё, быть может, самое главное: «И физические, и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, – в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса»[11].

Когда Рокоссовский сел за мемуары, тема ареста и тюрьмы оказалась для него самой, пожалуй, непростой. Черновики свидетельствуют: больше всего правки, зачёркиваний и новых вариантов потребовала от автора именно эта глава. Воспоминания приносили боль. Справиться с этой болью могло только молчание.

Из черновика: «После тридцатимесячного срока пребывания в заключении – под следствием был освобождён и полностью реабилитирован – вышел на свободу, задавая себе неразрешённый вопрос: кому и для какой цели понадобилось всё то, что было проделано в 1937 году. Ведь удар был нанесён по наиболее подготовленным кадрам руководящего состава Красной Армии, своими делами и кровью доказавшим свою безграничную преданность Коммунистической партии, Советской власти и социалистической Родине.

Последствия проделанной чёрной работы сказались уже в финскую кампанию. Красная Армия оказалась к моменту назревших событий оголена. Многолетняя работа партии над воспитанием и подготовкой военных кадров была сведена к нулю. На руководящих постах в звене высшего командного состава, за исключением единиц, оказались малоопытные, неподготовленные к руководству в военное время кадры. Одной преданности и храбрости для ведения войны в современных условиях оказалось недостаточно».

Из тех же черновиков, которые впоследствии были включены в окончательную редакцию мемуаров: «…Командный состав в своём подавляющем большинстве был репрессирован или отстранён от руководства подготовкой вооружённых сил. К руководству войсками были привлечены молодые кадры, не обладавшие достаточным жизненным и командным практическим опытом, – по должностям, на которые они назначались. Как это происходило, сошлюсь только на один пример, как очевидец. В июле 1937 года сменивший маршала Советского Союза Шапошникова, командовавшего в то время Ленинградским военным округом, генерал Дыбенко[12] созвал весь высший командный состав войск округа и объявил нам о том, чтобы мы, вернувшись во вверенные нам войска, каждый выбрал бы себе 2-х лучших лейтенантов и в течение 2–3 месяцев подготовил из них себе заместителей на занимаемые должности. На заданный с нашей стороны вопрос – что же нам после этого делать, – последовал с его стороны ответ, что для нас место найдётся. И действительно, такое место почти для всех нас было найдено. А потом за нами всеми последовал и сам Дыбенко». (Последняя фраза зачёркнута.)

Бывший адъютант Рокоссовского Борис Николаевич Захацкий рассказывал: «Однажды пришло письмо от бывшего следователя НКВД, который когда-то вёл дело Рокоссовского. Маршал поставил на нём резолюцию: “Оставить без внимания”. В письме была просьба о встрече, чтобы объясниться, почему следователь так вёл себя, видно, это его мучило. Вскоре пришло повторное письмо. И снова Константин Константинович написал: “Оставить без внимания”. Ему было неприятно возвращаться к этой теме. К тому же он считал, что перед ним извинились. Ведь в марте 1940 года после освобождения Рокоссовского маршал Тимошенко (тогдашний нарком обороны) попросил забыть его о трёх годах заключения как о досадном недоразумении и сообщил, что его восстановили в партии, в звании и должности».

Что ж, именно так и бывает: прощения просит не тот, кто виноват,