Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

Но это всё до определённых пор, ибо с недавнего времени у Мишеля к Авдееву появилась самая настоящая ненависть, потихоньку сменяющаяся ненавистью лютой и страшной. Но, наверное, если кто и мог спасти бедного Ивана Кирилловича в тот момент, то это он, Сергей.

Бог его знает, сколько он уже там стоял, и что успел увидеть, но судя по его бледному лицу, пропустил совсем немного. И явно не мог не знать, чем вызвана такая бурная ссора, так что его вопрос: «Что здесь происходит?» показался Мишелю в высшей степени лицемерным.

— Свидетели. — Сказал он, остановившись в двух шагах от отца, который ещё дальше заполз под стол, и смотрел теперь оттуда на Сергея Константиновича, как на спасительную соломинку. — Знаешь, Авдеев, что делают со свидетелями? Мне вот они сейчас совершенно некстати!

— Мишель, опомнись! Ты… Господи, да как бы там ни было, неужели нельзя уладить всё миром?! — Быстро, но уверенно заговорил дипломатичный молодой граф. Фёдор смотрел на него с надеждой, как и Иван Кириллович, и Сергей, почувствовав прилив уверенности, продолжил: — Ты ведёшь себя недостойно дворянина! И вообще, это дикость! Уж не знаю, что с тобой сделал этот год в окопах, но, похоже, он превратил тебя в настоящее чудовище, раз ты не пожалел собственного отца, чтобы…

— Авдеев, лучше заткнись, пока я не вспомнил, кто познакомил моего обожаемого батюшку с его будущей женой, учительницей. — Посоветовал ему Мишель, чей пыл начал понемногу остывать в присутствие этого человека. Одно дело Георгий с Петькой да Фёдор — какие-никакие, но свои. А графа Авдеева, дорогого соседа, вмешивать в семейные дела, наверное, и впрямь не стоило.

— Но… — Вся уверенность Сергея, почерпанная из молящих о помощи взглядов дворецкого и Ивана Кирилловича, вдруг куда-то разом улетучилась, разбившись о тяжёлый, холодный взгляд Волконского. — Но я же ни в коем случае не думал, что… Господи, я хотел как лучше! Я всего лишь хотел помочь!

— Помог? — Полюбопытствовал Мишель, обернувшись на съежившегося под столом отца. Тот выглядел жалко, зажимал рукой сломанный нос, и смотрел затравленно. Мишель поморщился, осознав, наконец, что он, кажется, перешёл границы. А, впрочем, он не жалел.

А если и жалел, то только о том, что Сергея нельзя точно так же… Руки чесались свернуть ему шею за ту услугу, что он оказал им всем, найдя Катерине молодую и хорошенькую учительницу музыки.

— Но я же… — Попытался, было, оправдаться Сергей, но его речей слушать никто не стал. Мишель жестом велел ему замолчать, и вышел из гостиной, не забыв напоследок хлопнуть дверью так, что зазвенели стёкла на всём первом этаже.

Бедняга Авдеев проводил его взглядом, понуро вздохнул, и, качая головой, направился помогать Ивану Кирилловичу. Выглядел тот, мягко говоря, не очень.

— Я пришёл выразить вам соболезнования. — Бормотал молодой граф, подавая министру руку, ибо без посторонней помощи Гордееву оказалось сложновато подняться. — А тут такое… как с цепи сорвался, в самом деле! Совсем бешеный стал…

— Ничего, Серёжа, ничего. Хорошо, что вы пришли! — Приговаривал министр, ни в каких соболезнованиях не нуждавшийся, но, тем не менее, появлению дорогого соседа обрадовавшийся как манне небесной. Неужели сын и впрямь убил бы его, если бы не этот добродушный мальчик, явившийся так вовремя?

А что, с него станется! Поди, не раз уже убивал на этой своей войне, думал Иван Кириллович, вытирая с лица кровь платком, который Сергей любезно ему протянул. Да уж, не так себе он представлял встречу с сыном после столь длительной разлуки!

Впрочем, и Мишель представлял её иначе. И если б он знал тогда, в день своего отъезда, что видит мать в последний раз… Если б только мог он всё вернуть, если б только мог хоть что-то исправить! В немом бессилии он сжимал и разжимал кулаки, глядя рассредоточенным взглядом на пустующее сиденье кареты, где обычно ездила Юлия Николаевна. Спиной к движению она всегда садилась, клала руку на обитый бархатом подлокотник, и смотрела в окно. Всегда такая спокойная, задумчивая, и такая красивая…

И её больше не было. И не было, скорее всего, из-за этого человека, которого Мишель категорически не хотел называть своим отцом, пускай и в мыслях. Это он убил её. Даже если это и впрямь было самоубийство, в чём Мишель теперь уже сомневался, всё равно в этом была исключительно его вина. Дорогого батюшки Ивана Кирилловича, неблагодарного ублюдка!

Жениться он надумал, чёрт возьми! Мишель едва ли мог скрыть своё негодование и ярость, просыпающуюся в душе от этой мысли. Возникало желание приказать кучеру развернуть лошадей и вернуться, чтобы придушить мерзавца, невзирая на присутствие Авдеева. В конце концов, Авдеева тоже можно придушить, чтоб неповадно было впредь заниматься сводничеством!

А, впрочем, в чём-то Сергей был прав. Эта война сделала Мишеля жестоким, и, похоже, и впрямь заставила потерять человеческий облик. Не так нужно было действовать, понял он, когда карета его уже подъезжала к Москве. О, нет, не так!

Нужно вернуться назад в усадьбу.

Вот только желательно сделать это так, чтобы не наткнуться на «дорого отца», а иначе он опять не совладает со своим гневом и история повторится. Потихоньку приходя в себя, Мишель попытался рассуждать трезво, и кое-что у него получилось.

Для начала он распорядился вывезти все его вещи из отцовской квартиры на Остоженке, куда со дня на день переедет эта его будущая жена со своим выводком — Мишель уже пообещал себе, что ни на секунду не останется под одной крышей с этими людьми. Катерина давно жила под опекой бабушки-княгини, ей не о чем было волноваться, а вот он, уезжая на войну, как-то не задумался о том, что однажды ему придётся заниматься такими нелепыми глупостями, как переезд из отчего дома. И хорошо ещё, было куда уехать: у него оставалась квартира в элитном доме на Садовой, прощальный подарок от Алексея, перед тем, как тот окончательно перебрался в Петербург. Квартира была просторная и большая, и Алексей Николаевич, в бытность свою двадцатилетним юношей занимался тем, что водил туда сговорчивых барышень втайне от матери-генеральши. Впрочем, Мишель после его отъезда занимался тем же самым, но вот теперь шестикомнатным апартаментам в центре Москвы нашлось более достойное применение. И пока слуги приводили её в божеский вид, отчищая от годовалого слоя пыли, Мишель занимался поисками. Нужен ему был никто иной, как генерал-майор Дружинин, заправляющий некоторой частью московской полиции и имеющий обширные связи при царском дворе, а по совместительству являющийся так же крёстным Мишеля Волконского.

Однако почти целый день поисков прошёл впустую — его не было ни на службе, ни во дворце, куда Мишель сам не поехал, но послал своего человека, ни, тем более, дома, где дворецкий с сожалением сказал, что его превосходительство уже третий день не приезжает ночевать, и застать его в чертогах собственных апартаментов практически невозможно. «Война, сами понимаете», сказал он. О, да, Мишель понимал, но ему в кои-то веки было наплевать на войну. Ему нужно было узнать, что на самом деле случилось с его матерью, и, что главное, с чьей подачи это случилось. И уж только потом, получив неопровержимые доказательства…