Последнее желание - Галина Зарудная

Ее била холодная дрожь.

Ну почему, почему ей суждено было потерять все это в одну минуту? И неважно, каким образом: отдать кредиторам или оставить в другой жизни.

Ни одна вещь никогда не занимала неположенного ей места. Ни одной недостающей детали в чем бы то ни было! И никакой чрезмерности при этом.

Далеко не каждый рожден для роскоши. Просто иметь вкус для этого недостаточно. Любой может принять красоту, как должное, быть эстетом и ценителем, находясь уже в готовой атмосфере, но видеть совершенство в деталях, уметь это совершенство выделить из общего и переплавить в частное, не нарушив естественности, и дать ему возможность существовать… Такое под силу только творцам!

Но кто они — эти творцы? Они как-то особенно выглядят? У них на лбу печать?

Муза спускается к ним на сахарных облаках или является ангелоподобным существом с детским личиком, бархатными крылышками и с арфой в руках? Или приносит дары — в знак какой-нибудь заслуги?

Пожалуй, они отличимы лишь тем, что с маниакальной страстью пытаются создать какую-то недостающую частичку этого мира, вдохнуть душу в неодушевленное, раздвинуть грани вселенной. Они трудятся, не покладая рук, до самозабвения, практически на рубеже человеческих сил и способностей. Ничто не дается им просто так.

Их цели не до конца ясны и открыты им самим. Но в сердцах пылает неугомонное пламя — легендарный огонь Прометея, способный и согреть и ранить с одинаковой силой. Они не знают другого пути для себя, кроме реализации этого пламени, этой энергии. Это как миссия, как неизлечимая болезнь. Только творение может принести этим душам высшую степень радости и успокоения.

Не всегда их творения понятны окружающим. Не всегда их готовы принять. Порой для этого необходимы века, а порой и вечности недостаточно.

Но никто и никогда из них не скажет вам, что специально выбрал путь творящего. Данный путь если и выбирают, то не на этой земле. И приходят творцы в этот мир уже теми, кто они есть. И мир всегда, увы, будет выглядеть для них недостаточно прекрасным и приветливым. Они остаются детьми до самого последнего своего часа: не перестают удивляться, открывать новое, и думать исключительно сердцем, а не головой.

У них нет нимба или рожек. Они могут не нравится своими манерами и наружностью. Пройдешь мимо — не заметишь. Но даже те из них, кто привлек к себе массовый интерес, поклонение и обожание, вряд ли будут когда-нибудь постигнуты, либо изучены до конца. Для одних они становятся святыми, для других — шарлатанами. И мало кто замечает, что они просто создают новый мир…

Вот и Валерия. Жить и не создавать что-то исключительное, будоражащее, было бы адской пыткой для нее. Нет, пожалуй, адские пытки не шли ни в какое сравнение!

Ее сил и энергии хватило бы на многих ярких личностей. Но почему же ее не хватило для себя самой? Или хотя бы для того, чтобы распорядиться верно своим огнем Прометея, и не сгореть в бушующем пламени. Похоже, она неправильно разожгла свой костер.

Быть может, оттого, что у нее не было толковых советчиков. Или толковых друзей, которые вовремя остановили бы ее, не дали прыгнуть в кипящий котел.

Но о чем размышлять? Разве Валерия Черноус кого-нибудь когда-нибудь слушала?

Ей необходимо было творить — во что бы то ни стало. Это все, что по-настоящему имело значение. А средства в таких случаях не выбирают.

Было ли виной ее краха еще одно обстоятельство, которое служило проклятием для многих других предшествующих ей художников? Время! Не в понимании его траты и быстротечности, а в том лишь понимании, что представляет собой современный мир.

Каждое время несет свою чуму. Это не может не влиять на жизнь любого смертного, в том числе и творящего. Это ставит печать на его творчестве и судьбе. Тысячи известных примеров в истории, и еще столько же — неизвестных. Казненные поэты, отравленные музыканты, сгнившие от болезней и нищеты художники, скульпторы, лицедеи…

Всегда обесцененные, пораженные или уничтоженные.

В осаде злопыхателей и завистников, только и ждущих подходящего момента, чтобы толкнуть…

Самый большой подвиг в наше время — оставаться простым, не стремиться всадить кому-нибудь меж глаз свою так называемую важность.

Но нет же. Каждый нынче оригинал, лишь потому что может громко об этом заявить.

И тысячи заявлений, сливающихся в бессмысленный рев, заглушают в конечном итоге всех вместе и каждого по отдельности.

Люди бояться остаться в тени — незамеченными и неуслышанными. Культ звездности поглотил остатки разума, превратился в массовый психоз. Это главная чума моего времени, констатировала Валерия. Люди толпами бегут вперед, забыв уже зачем и как, а их вопли превращаются в истерику. И нет больше ничего, кроме этого бестолкового психоза, разрушающего любые усилия.

И та простота, которой все так пренебрегают, в действительности хоть чуточку, но выигрывает. Хотя бы тем, что не сжигает саму себя и не позволяет массовому безумству подмять себя под цейтнот собою же придуманного рабства. Простота — это тот Гений, что стоит в нескольких шагах от священной горы и созерцает ее вершину, наблюдая за тем, как тысячи жадных рук и ног скребутся к ней, не жалея сил, обрываются и падают почти все, почти одновременно.

Простота лишь делает выводы, изучая ошибки. И при этом продолжает жить, не сбивая локти и не разбиваясь сама. И даже есть вероятность, что однажды именно Простота взберется на вершину, ведь к тому моменту она хорошо ее изучит. И, быть может, единственная заметит тот путь, который наиболее оригинален…

Но это только фантазия. Существует ли она вообще — Простота?

«Что-то такое немодное, абстрактное… Когда я в последний раз наблюдала что-то похожее на простоту? Пусть даже признаки ее, как признаки еще теплящейся жизни в гниющем трупе общества».

А в себе? Видела ли она простоту в себе?

Это было так давно…

Все чрезмерное теряет облик благородства.

«И даже в самых смелых мечтах я не могла бы вообразить, что способна измениться. Трудно остановиться, когда подняты шасси. Я стала тем, кто я есть, вживаясь в информацию и время, постоянно получая пинки от конкурентов. Мне пришлось вооружиться. Я подчинялась и повиновалась тому обществу, для которого, в последствии, стала тем, что оно желало видеть во мне — хладнокровным чудовищем…»

Валерия оказалась неподалеку от того самого магазина — да-да, кондитерского! — в котором так удачно полакомилась на днях. При одном упоминании ей становилось тошно и противно из-за такого глупого поступка. Теперь она миновала его, стараясь не оглядываться.

Но тогда она была уверена, что все происходящее — лишь сон, а во сне можно вытворять что угодно. Она и помыслить не могла, что ее поведение может самым грубым образом влиять на действительность.

А что она думает об этом сейчас? Воспринимает ли все сном как и прежде?

Ведь бывают же такие сны, где все насквозь реально. После таких просыпаешься с убежденной верой во все, что приснилось, держишь в себе эти крепкие впечатления, помнишь детали. И вдруг: «Стоп. Как я тут очутился? Что я делаю в этой постели, в этом доме?» И только после этого понимаешь, что попал под влияние мощного кинофильма в своем воображении, и вся та отчетливая, полная чувств и событий жизнь — попросту игра разума, не более того.

Но все указывало на то, что свершилось непостижимое — она вернулась в прошлое. Свое собственное прошлое, на двадцать пять лет назад! Для чего и с какой целью пока неизвестно. Во всяком случае, Валерия надеялась, что цель для этого предусмотрена. Иначе все намного хуже, чем она способна вообразить.

Ясно одно. Этот холодный воздух реален. Эта улица, по которой Лера сворачивала к дому родителей — реальна. Как и та лужа, в которую она ненароком вступила. И мелкая дворняга, что снова пристала к ней возле подъезда и попыталась вцепиться в мокасин, и сам дом — образца 1987 года. Все так же реально, как и она сама.

Быть может, со школы уже позвонили матери на работу, самым реальным образом доложив о дерзком поведении ее дочери, приведя маму в самое настоящее негодование.

И реальный ее отец, относительно молодой, а главное — живой, находится сейчас дома один, не догадываясь, что к нему всячески пытается пробиться его старый друг и сослуживец с трагичными, но реальными новостями.

Лера хотела сейчас же увидеть отца. Попробовать с ним поговорить о чем-то. Без разницы, о чем. Просто побыть с ним вместе. Видеть его, слышать. Постараться узнать его ближе.

Но когда она вошла в квартиру, сразу поняла, что дома никого нет. На кухне громко орало радио. Видимо отец ушел по делам, или в гараж, или на те несколько пар ДПЮ, что вел в училище, а перед выходом слушал радио и забыл выключить.

Лера вошла в кухню. Здесь было чисто и пахло едой. Окно оставалось приоткрытым (тоже очевидно отец забыл), и потому в помещении сделалось прохладно. Она поспешила закрыть его и выключила старый советский радиоприемник, висевший над холодильником. Она их никогда не любила — эти приемники. И радиостанция всегда была какой-то нудной, с монотонно голосящими дикторами — не понятно вообще о чем…