Жнецы Страданий - Алёна Харитонова

Парень вскинул на наставника глаза и ответил честно:

– Помереть – нет. Подняться или обратиться – очень.

Крефф усмехнулся:

– Правильный страх. Но обережник не должен бояться. Страх сковывает волю и ум.

– Зачем я его режу? – спросил вдруг парень и отложил в сторону нож. – Для чего? Он же мертвый.

Наставник зевнул и потянулся:

– Ты учишься не брезговать и не бояться, запоминаешь, где какие потроха находятся. Ну и еще… смотри.

Донатос взял из глиняной миски черное, влажно блестящее сердце, достал из-за пояса нож и сделал тонкий надрез на мертвой плоти. Потом тщательно обмыл клинок в рукомойнике и уколол себе палец. Капля крови обережника стекла в рану на сердце волколака. В темноту покойницкой упали несколько слов, которые Тамир не успел разобрать, а в следующую секунду мертвяк с разверстой грудиной резко сел и холодная ладонь, покрытая жесткой волчьей шерстью, ухватила послушника за плечо.

Случись это на месяц раньше, парень бы охрип от вопля, а может, и чего похуже стряслось бы, но за последние несколько седмиц учебы Тамира было уже не так легко испугать, тем более рядом стоял крефф. Тело начало действовать поперед разума. Свободная рука схватила разделочный нож и вонзила его в лежащую на столе печень.

– Ард-хаэр! – рявкнул Тамир на языке Ушедших.

Ручища волколака в тот же миг ослабла, и мертвое тело с грохотом рухнуло обратно на стол.

Юношу начала колотить запоздалая дрожь.

Наставник смотрел на него с сочувственной усмешкой:

– Ты – наузник. Если надо, можешь упокоить. Если надо – поднять. Главное – знать как. Ты режешь его, чтобы научиться и тому и другому. И еще запомни: не бывает плохих колдунов, плохие помирают первыми.

Тамир запомнил эти слова, как запомнил исчезновение Зирки, поэтому он упрямо учился, каждый день преодолевая себя, заставляя постигать науку, от которой был страшно далек.

Его все реже тошнило в мертвецкой, даже кошмары уже почти не мучали, а ладони постепенно покрывались тонкими нитями шрамов. Оказалось, резать плоть не так больно, как душу. И парень привыкал. Привыкал причинять боль самому себе и не замечать ее. Привыкал бодрствовать ночами и спать днем, вставать с закатом и ложиться с рассветом. Привыкал к темноте, в которой видел уже ничуть не хуже, чем при дневном свете. Привыкал к холоду казематов, к трупной вони, к свежеванию мертвецов.

И уже какой-то далекой и дикой делалась мечта стать пирожником, забывался запах свежеиспеченной сдобы, стиралась из памяти наука хлебопека, и вообще казалось странным, что когда-то эти огрубевшие изрезанные руки, ныне ловко вскрывающие трупы, месили тесто и отмеряли муку. Теперь он уже не мог вспомнить, сколько мер ржи надо на каравай, зато знал, что печень кровососа вдвое меньше человеческой и что, если обмазать ею подпортившегося покойника, тот не запахнет несколько дней.

В одну из ночей Донатос привел Тамира в подземелья Цитадели.

Надо сказать, что как сама крепость возносилась вверх, так и подземелья ее – нижние ярусы – уходили вниз. Самым близким к поверхности был подвал, где жила Нурлиса, хранились припасы, которые старая бабка берегла паче чаяния, и где находилась печь, в которой сжигали одежду и вещи новичков. Под подвалами располагалось подземье – покойницкие и мертвецкие. Поначалу Тамир путался, но потом уяснил: в мертвецких хранили трупы Ходящих, сиречь живых мертвецов. В покойницких – упокоенных людей, чьи тела были поперед всего нужны для изучения целителям. А вот под покойницкими и мертвецкими располагались казематы.

Самый нижний ярус Цитадели был затхлым, глухим, сырым и студеным. Тут всегда царила тишина, откуда-то подкапывала вода, а понимание того, что над головой – десятки локтей земли и камня, мешало говорить громко.

Каземат являлся не чем иным, как длинным-длинным коридором с застенками по обеим сторонам и низкой тяжелой дверью в самом конце. У этой двери обычно всегда находился один из послушников – сидел на узкой лавке и читал при свете чадящего факела ученический свиток, зубря заклинания. Дверь открывалась внутрь каземата, и за ней таился узкий, круто поднимающийся вверх подземный ход. По этому ходу в подземелья притаскивали Ходящих. И послушник, несущий стражу, всего лишь отодвигал тяжелый засов и выдавал пришедшим ключи от пустующих застенков, где пленников надежно запирали, оставляя томиться за двумя решетками.

По чести сказать, Тамир решил, что сегодня крефф назначит его караулить дверь. И от этой мысли весь покрылся мурашками. К мертвякам парень уже попривык, но вот к живым Ходящим… Сидеть с ними под землей, в темноте…

Поэтому, когда наставник завел парня в тесное узилище, а не потащил дальше по коридору, он одновременно и напрягся, и успокоился, как бы странно это ни звучало.

Зайдя в темницу, освещенную тускло горящим факелом, Донатос кивнул в сторону лежащей в дальнем углу кучи тряпья. Под воняющей гнилью ветошью лежала голая старуха с разорванным горлом. Тамир, только думавший про себя о том, что уже попривык к виду мертвых, в ужасе отшатнулся, закрыв глаза.

– Чего опять морду воротишь? – недовольно спросил крефф. – Этой дурище волк глотку порвал. Труп сегодня привезли. Упокоишь, приберешь, завтра в покойницкую отдадим. Пусть Ихтор с Майрико своих подлетков учат.

Ничего нового во всем этом не было. В Цитадель, случалось, привозили покойников. Обычно это были одинокие люди, у которых не осталось родни, что могла бы оплатить обряд. Деревня с радостью избавлялась от такой хлопотной и накладной беды, отдавая усопшего в крепость на пользу вразумления выучей. Там брали за это сущие гроши, избавляя поселение не только от лишних трат, но и от угрозы заполучить в соседи бродячего мертвеца.

Тамир зажмурился, чтобы не видеть старуху, и прошептал:

– Наставник, я не смогу. Не смогу.

И отступил к выходу.

– Баб, что ль, голых не видел? – усмехнулся колдун и цепко удержал пытавшегося ускользнуть послушника за плечо.

– Она матушке моей, поди, одногодка. Не смогу…

Пальцы, стискивающие плечо, сжались с такой силой, что юноша охнул.

– Прикажу и мать родную упокоишь, а потом поднимешь и еще раз упокоишь, – сказал жестко Донатос. – Отчитаешь старуху со всем прилежанием – жить останешься, а нет – завтра тебя упокаивать будут. Все, что нужно, – вот в этом сундуке. – Крефф кивнул куда-то в угол и, не тратя больше времени на разговоры, оставил парня наедине с уроком.

Лязгнула решетка, потом другая, проскрипел ключ в замке. Скоро шаги наставника стихли, и в каземате стало слышно лишь капанье воды да трудное дыхание юного колдуна.

Тамир долго простоял у стены, заставляя себя подойти к той, что так напомнила мать. С горем пополам парень пытался взять себя в руки. Ему следовало обмыть бабку, заплести ей косы, прочесть заговор, вздеть на шею науз. Вот только сил на все это не было.

Не мог он заставить себя прикоснуться к покойнице, не мог, хоть убей! Как после такого Айлише в глаза смотреть? Как прикоснуться к нежному девичьему телу, когда перед мысленным взором будет стоять вот это – мертвое, безобразное? А пуще того, как перед матерью родной после такого предстать? Все равно что ее саму нагой видел, а не чужую старуху.

Но еще страшнее был гнев наставника. Поэтому, кое-как совладав с собой, Тамир начал обряд. Найдя возле двери кувшин с водой, а в сундуке чистую тряпицу, смыл кровь с испещренных морщинами щек, стараясь не смотреть ниже. Умом он понимал, что покойница должна предстать перед Хранителями чистой, но вот сердце наотрез отказывалось принять занятие, не достойное парня. Не дело это, чтобы глаза молодого смотрели на то, что старики скрывают под одежой. И тошнило, и мутило от этого сильнее, чем от чего бы то ни было. Зажмурившись, послушник обмывал нагое тело, с содроганием касаясь дряблой кожи, обвисшей, сжавшейся от старости груди… И так ему было стыдно, словно его застигли занимающегося непотребством посреди людной улицы.

Обмыв покойницу, Тамир расчесал свалявшиеся седые волосы, заплел их в две косы. В сундуке нашел узелок с одежей, которую собрали для усопшей сельчане – простая домотканая рубаха, вязаные носки… Закончив обряжать мертвую, послушник срезал тонкую прядь седых волос, бросил в пламя факела и начал читать заговор. Не с первого, да и, чего греха таить, не со второго раза получилось у него не перепутать слова. Но справился кое-как. Закончив отчитывать, полоснул себя ножом по ладони, кровью начертал на стопах покойницы обережные резы, вздел на шею ладанку.

Закончив урок, выуч опустился на пол возле двери и приготовился ждать, покуда его выпустят. Он почти провалился в сон, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Разлепив тяжелые веки, юноша с ужасом увидел, как упокоенная им беззвучно подымается на четвереньки…