Третье пророчество - Елена Ханга

Линдерман торопливо подошел к фоторепортерше и страстно зашептал ей на ухо:

– Значит, так, когда они остановятся, я встану рядом с Донателлой. Нафоткай меня с ней по максимуму. Сколько возьмешь?

– Штуку минимум, – не задумываясь ответила подлая папарацци, не прекращая своего занятия и даже не глядя на Линдермана.

– Вот змея! – восхитился Линдерман – А не треснешь?

– Плюс расходы на рабочие материалы, – мстительно сообщила Дарья, пропуская мимо ушей дурацкий вопрос.

– Ладно-ладно, – быстро согласился Линдерман. – Только чтобы снимки были на первой полосе, идет?

На это хитрая Огаркова ничего либо не успела ответить, либо не захотела. Танго подходило к концу, и Линдерману пришлось покинуть ее и протискиваться поближе к Васе и Донателле. Грянули последние звуки танго, после чего зал взорвался аплодисментами. В нужный момент, когда Донателла со счастливым выражением лица стала оглядываться по сторонам, по одну из этих сторон удачно влез Женя Линдерман. Голову он повернул, конечно, к Донателле, а физиономия его изображала если уж и не бойфренда принцессы, то как минимум ее старого закадычного друга. Линдерман уже прикидывал в уме, как опытный бильд-редактор увеличит эти два счастливых лица и уберет со снимка всякие ненужные фигуры. И на первой полосе популярной таблоидной газеты появятся двое счастливых людей – Линдерман и Донателла, нежно глядящие друг на друга, – и больше никого, никаких излишеств. Линдерман осторожно скосил глаз – так, чтобы это не испортило идиллическую картину, и с удовлетворением увидел, как Дарья Огаркова честно отрабатывает свой немаленький гонорар.

– Молодец! – поощрил молодую репортершу Линдерман, когда фотосессия закончилась. – Когда опубликуешь?

– Когда заплатите, тогда и опубликуем, – доброжелательно улыбнулась Огаркова.

– Завтра отдам тебе штуку зеленых, – пообещал Линдерман.

– Евро, а не зеленых, – уточнила Огаркова и на всякий случай напомнила: – Мы на территории Евросоюза.

– Ну ты даешь! – покачал головой Линдерман. – Ладно. Завтра штуку евро.

– Хорошо, – сказала Огаркова.

– Что – хорошо? – не понял Линдерман. – Опубликуешь когда?

– Когда заплатите...

– Ты чего, дура? – удивился Линдерман. – Я же сказал...

– Завтра, как я поняла, вы заплатите мне за съемку, – уточнила Огаркова.

– Чего? – вдруг что-то заподозрил Линдерман.

– Публикация – это другие деньги, – кивнула Огаркова, радуясь этому пониманию.

– И какие же это другие? – страшным голосом спросил Линдерман.

– Ну... – подумала Дарья, сосредоточенно глядя в потолок. – Где-то от десяти штук. А если на первую полосу, то от пятнадцати. И выше.

«Вот дрянь!» – с уважением подумал Линдерман, а вслух спросил:

– Сколько же тебе лет, деточка?

– Двадцать три! – с комсомольским задором ответила Дарья Огаркова.

– Ты представляешь, в кого же ты вырастешь? – в ужасе сказал Линдерман.

– Приятно услышать такой комплимент не от кого-нибудь, а от вас! – нагло заявила Огаркова и посмотрела на Линдермана преданными глазами.

Утро застало Линдермана врасплох. Он проснулся с ощущением глобальной катастрофы, – ему показалось, что даже толстые каннские чайки кричали на набережной не жизнерадостно, как им полагается на курорте, а тревожно. Все дело было в том, что Линдерман проснулся слишком поздно. Было уже почти десять утра.

Конечно, никакого связного в нижнем холле гостиницы уже не было. За столиком с кофе трепались две какие-то француженки, хмуро глянувшие на Линдермана, когда он появился, и больше никого. Линдерман с тоской подумал, что, пожалуй, московский генерал, переодетый милицейским полковником, будет не очень доволен таким развитием событий.

На всякий случай он подождал еще четверть часа. Может быть, связной еще вернется. Но никого по-прежнему не было. Только одна из француженок, расцеловавшись с подружкой, куда-то упорхнула. Тогда Линдерман решил позвонить в Москву переодетому генералу.

– Алло! Я, конечно, очень извиняюсь, пришлось опоздать минут на двадцать... – нервно соврал Линдерман в трубку. – Но здесь никого нет... Вот так, да. Нет, здесь вообще людей никаких нет, – на всякий случай уточнил Линдерман, еще раз обводя глазами холл. В это мгновение он был совершенно искренен: в холле не было никого из людей, – разумеется, тощая француженка и портье, которые не говорили по-русски, в расчет не брались.

Француженка поднялась с места и подошла к столику, за которым сидел Линдерман. Она молча и нагло села на свободное кресло и уставилась на Женю.

– Ну, допустим, не на двадцать минут ты опоздал, – услышал вдруг Линдерман чей-то задумчивый голос. Он не сразу сообразил, что эту фразу произнесла француженка. Никакого акцента у нее не наблюдалось.

– Я извиняюсь, – ошарашенно сказал трубке Линдерман и тупо спросил: – Тебе чего надо?

– Мне адрес нужен, Линдерман, – ласково ответила француженка и посмотрела на Женю глазами ядовитой змеи. – И побыстрее.

– Я извиняюсь, – сказал Линдерман – на этот раз француженке, которая, впрочем, оказалась вовсе никакой не француженкой, а потом опять трубке: – Ваш человек уже на месте.

На родине информация, добытая Женей Линдерманом, была оценена очень высоко. Секретному докладу присвоили статус «особой важности», в результате чего три генерала, которым оставалось до пенсии совсем немного, получили ордена, а два полковника – повышение в должности. При этом, как обычно, была соблюдена предельная секретность – никто из награжденных так никогда и не узнал, за что он получил награды. А те, кто непосредственно занимался операцией, так и не узнали, что кто-то был за нее награжден.

Ближайшим вечером Женя Линдерман вместе с преданным Лориком вылетел в Москву укреплять пошатнувшийся бизнес и репутацию. А на следующий день утром на углу одной из каннских улиц, на которой располагался неприметный особнячок, открылась новая торговая точка. Прямо с лотка здесь торговали сувенирами для туристов, бейсболками и женскими шляпками с каннской символикой. Торговля шла не очень бойко, но продавцы, менявшие друг друга строго по часам, похоже, не унывали. Конечно, с точки зрения мелкого сувенирного бизнеса место было выбрано не самым удачным образом. Зато с точки зрения Москвы, которая теперь регулярно получала качественные фотографии всех входящих и выходящих из неприметного особнячка, выбор места для сувенирной торговли оказался грамотным и правильным.

Не прошло и недели, как на очередной полученной из Канн фотографии отразилось лицо, очень напомнившее специалистам агента секретной службы Ватикана Джузеппе Торно.

– И этот здесь, – удивился генерал, которому принесли фотографию итальянца. И тут же спросил: – Интересно, а где сейчас Воронцов?

16

По крайней мере одной загадкой стало меньше, со временем понял Потоцкий.

Ни Ватикан, ни его секретная служба никакого отношения к исчезновению московских девушек не имели. Джузеппе Торно, верой и правдой служивший Святому Престолу, видимо, в какой-то момент утомился от такого верного служения и решил попробовать свои силы на стороне. Тут-то ему и подвернулась организация с благозвучным названием – Международное бюро научно-технических исследований. Торно скорее всего быстро сообразил, что в святости это Бюро было заподозрить довольно трудно. Но у Бюро было одно очень сильное преимущество – деньги, которое оно было готово платить за сотрудничество. Во-первых, эти деньги были сами по себе довольно солидной прибавкой к жалованью секретного агента Торно. А во-вторых, у премий, которыми Бюро щедро вознаграждало своих сотрудников на стороне, была еще одна приятная особенность. С них вовсе не нужно было платить налогов.

В свою очередь, для Международного бюро научно-технических исследований такая фигура, как Джузеппе Торно, была со всех точек зрения полезной и интересной. Чего стоили одни только связи, на которые можно было бы выйти в самых разных странах, используя каналы и рекомендации Ватикана или людей Ватикана. Не говоря уже о том, что иногда в сетях Святого Престола водилась информация, весьма чувствительная для интересов некоторых государств, а такая информация на черном рынке шпионов всегда может принести немалые доходы – тем, конечно, кто понимает толк в этом бизнесе. Но сама секретная служба папы секретами никогда не торговала. Однажды полученная ею информация тут же исчезала в недрах Ватикана, не оставляя никаких следов во внешнем мире. Она тут же отправлялась в хранилище секретов Ватикана и становилась неотъемлемой частью этой тайной коллекции. А уж свои тайны Ватикан умел беречь так, как не удавалось, пожалуй, еще ни одному государству.

Случались, конечно, неуклюжие попытки это хранилище вскрыть. Достаточно вспомнить протоколы Святой инквизиции по делу Галилея. Наполеон, придя к власти, затребовал эти документы к себе в Париж, а тогдашний папа никак не мог отказать общеевропейскому монарху. Но едва канцелярия Наполеона успела получить заветный сундучок из Ватикана, всенародного императора выкинули из Лувра Бурбоны. И в Париж немедленно выехал курьер от папы с требованием немедленно вернуть документы. Бурбоны и рады были бы это сделать, но в бурном процессе революций и контрреволюций архив по делу Галилея разошелся по рукам – говорят, основная его часть была выгодно продана в качестве оберточной бумаги для продуктов. В Ватикане успокоились только тогда, когда смогли совершенно убедиться в том, что правда про инквизицию больше никогда не выплывет на поверхность. Документы оказались безвозвратно утерянными, и с тех пор на вопросы многочисленных злопыхателей – а их у Святого Престола всегда хватало – о судьбе Галилея и роли в ней инквизиции Ватикан смиренно и грустно отвечал, что нет никакой возможности не только установить, как покарали Галилея, но даже и понять, а в чем, собственно, его обвиняли. Да и обвиняли ли его вообще.