Сказание о пустыне (СИ) - Дайре Грей

да и за домом должен кто-то присмотреть… — старые руки уверенно держат иглу, и на тонкой ткани рождается узор. Мне нравится наблюдать, как он постепенно приобретает форму и очертания. И в какой-то момент даже становится жаль, что столь простое занятие для женщины совершенно меня не увлекает.

— Я тоже не хочу уезжать, но и оставаться нельзя…

Сердце сжимала тревога. Смутная и неясная. По ночам я часто выхожу в сад и смотрю на звезды, вспоминая уроки Звездочета. Он рассказал мне, как читать небо словно карту. И пусть не все его премудрости мне известны, кое-что я могу понять.

Последнее время звезды часто твердят о дороге. Что придется покинуть дом и уехать. Чем закончится путешествие, Небо не говорит. Или я не могу прочесть. Но дорога… Порой она снится мне. Желтые барханы пустыни. Огненный песок под ногами. Палящее солнце. И бесконечное ощущение пути. Времени, что уходит прочь. Я просыпаюсь с желанием идти куда-то, совершенно не понимая зачем. Но зная, что так будет правильно.

— Не делай добра, не получишь зла, — горько шепчет мать. — Будь твой супруг не столь справедлив, давно бы стал правителем Аль-Хруса, и другие шейхи признали бы его.

— Будь он не столь справедлив, он не был бы собой.

Порой схожие мысли посещали и мою голову. Что, если бы Карим занял трон Аль-Хруса? Оставили бы нас в покое? Или стало бы только хуже? Аттабей не правитель, к нему требований и ожиданий много меньше. А шейху вряд ли бы позволили взять лишь одну жену. Нашелся бы предлог и для еще одной свадьбы. А там и для детей. А затем встал бы вопрос о том, кому наследовать после его смерти… Нет, я не желаю для нас такой судьбы. Найти бы уголок, чтобы жить спокойно — вот и все, о чем я мечтаю.

Надира бесшумно проскальзывает в дверь и опускается на ковер в стороне, не желая мешать. Но я слишком хорошо ее знаю, чтобы не понять по лицу, что что-то случилось.

— Надира?

Мать поднимает взгляд от вышивки, замечает озабоченность на лице служанки и аккуратно закрепляет нить.

— В город прибыл посланник кади… Я слышала, как с ним говорил Али. Кади болен, и его люди ищут лекаря. Они думали, что Звездочет еще здесь, а потом… спросили о вас.

Темные глаза прямо смотрят на меня, и сердце пропускает удар.

— Что именно они спросили?

— Правда ли, что аттабея исцелили вы…

— И что сказал им Али?

Мать откладывает вышивку в сторону и переплетает пальцы. Вздыхает. Хмурится. Ей не нравится наш разговор и то, что происходит.

— Он не ответил… Сказал, что аттабей не одобрил бы, если его супруга покинула бы дом без его ведома. И отправилась в пустыню.

Жар обжигает щеки. Да, после того возвращения из пустыни, Карим долго не мог успокоиться и категорически запретил мне покидать дом и даже женскую половину без его разрешения. Потом смягчился. Но с тех пор каждый слуга и охранник считал своим долгом следить за мной. Дабы не допустить повторения…

— Почтенный Лафид как всегда мудр… Посланник уехал?

— Один из стражников слышал, что отряд направился к лекарю Аббасу.

— Значит, он им и поможет…

Опускаю взгляд на ковер. Сердце стучит громко и ровно. А в переплетении узоров мне видятся барханы…

…Ночь приходит слишком быстро. И я снова не могу уснуть. Лежу, глядя в окно, на краешек далекого неба. Но перед глазами стоит пустыня. Чем мог заболеть кади, что его посланник явился в город за лекарем? Это не рана. Народ пустыни, как никто другой, умеет определять смертельные ранения от легких. Отпускать тех, кто страдает от боли, и помогать другим. Для кого еще есть надежда. За столько лет, проведенных в моем доме, молчаливый спутник Звездочета, успел немного рассказать мне о своих братьях по духу. И они никогда не явились бы за помощью, если бы не крайняя нужда…

Сажусь, а затем встаю и направляюсь к сундучку с лекарствами. Кади уже немолод. Что могло его потревожить? Сердце? Или скопление желчи? Камни, что образуются внутри тела? Болезней возраста много. Почтенный Мухаммад научил меня определять и лечить их, но для этого стоит увидеть больного, опросить и осмотреть. Вот почему женщины не становятся лекарями…

Перебираю склянки, вспоминая, от чего можно использовать ту или иную настойку. Занятие успокаивает. Я знаю, что когда придет время, смогу помочь своему мужу, детям… а большего мне и не нужно. А пустыня и сны — пустое. Все пройдет, ведь каждый день барханы меняют свои очертания.

Я выхожу в сад, который дышит ночной прохладой. Усаживаюсь на любимую скамейку рядом с журчащим фонтаном. И слушаю ночь. Нужно посидеть так совсем немного и подождать, пока глаза начнут закрываться сами, а уже потом отправиться спать. Но сегодня все иначе…

Неожиданный шорох раздается со стороны стены, отделяющей мой двор от соседнего. Кошка? Или слуга почтенного Муслима снова повадился навещать одну из служанок? Нужно будет сказать Али, чтобы поговорил с управляющим соседа.

Шорох раздается ближе. Каким же наглецом нужно быть, чтобы столь беспечно расхаживать по чужому дому? Открываю глаза и оборачиваюсь на звук. Чтобы буквально нос к носу столкнуться с незваным гостем. И он совсем не похож на слугу. Хотя бы потому, что никто из слуг не носит при себе сабель. Или острых ножей с широким лезвием, которое направлено мне в грудь.

Невольно сглатываю и хватаю ртом воздух. А выдохнуть уже не успеваю. Шершавая ладонь накрывает пол лица.

— Не кричи, — едва слышно шепчет мужчина. — Я тебя не трону. Мне нужна твоя госпожа. Жена аттабея. Отведешь меня к ней и все. Кивни, если поняла.

Киваю. Сердце шумно колотится где-то в горле. Меня приняли за собственную служанку. Плохо это или хорошо? И куда мне вести этого гостя? А само главное — зачем я ему понадобилась? Нож немного отодвигается в сторону, а ладонь смещается чуть ниже, позволяя сделать вдох. Мужчина украдкой оглядывается.

— Вставай и веди меня в дом. И ни звука! Иначе хуже будет.

Он убирает ладонь от моего лица и хватает за плечо. Рывком поднимает со скамейки и разворачивает спиной к себе. Лезвие мелькает где-то сбоку.

— Иди!

С трудом переставляю ноги, которые кажутся чужими. Что делать? Кричать? Отвести его в покои матери? Или комнату Надиры? Сообразит ли она, что делать? В доме больше нет женщин, подходящих по возрасту. Значит, и выбора нет.

Не успеваем мы подойти ко входу в дом, как в