Ярость валькирии - Ирина Мельникова

С детства мать обряжала дочь в персиковые, розовые и малиновые наряды, и со временем это вошло в привычку. И, что удивительно, обилие розовых и красных расцветок в одежде, вплоть до обуви и украшений, в ином случае гляделось бы дико, но на Лидочке смотрелось великолепно.

— Ты же моя красавица! — восклицала мама. — Самая талантливая! Самая умная!

Быть самой-самой Лида желала всеми фибрами юной души, правда, не всегда это получалось. Вернее, не получалось совсем!

В четыре года мама отдала Лиду в балет, откуда девочку выпроводили через пару месяцев, невзирая на мольбы и подарки балетмейстеру. Для балерины она оказалась слишком неуклюжей и широкой в кости. Затем мама утрамбовала ее в музыкальную школу, откуда зареванную дочь пришлось забрать через год, поскольку для того, чтобы стать пианисткой или, на худой конец, певицей, одного музыкального слуха оказалось недостаточно. Пианистам требовалось учить гаммы и бесконечно отрабатывать их на инструменте, а Лидочка предпочитала прыгать во дворе в резиночку и смотреть мультфильмы. Что до певческого таланта, то голосок у Лиды оказался слабым, камерным, он терялся на фоне богато окрашенных тембров ее ровесников. Кроме того, Лидочка частенько прогуливала занятия и репетиции, ссылаясь на головную боль.

— Вы ничего не понимаете! — кричала мама, когда Лидочке опять не досталась сольная партия. — Нельзя затирать ребенка, который часто недомогает! Моя дочь будет великой, дайте только время!

— Может, и будет, — невозмутимо ответила преподаватель по вокалу, — только не на музыкальном поприще. А если ваша дочь то и дело болеет, подержите ее дома, здоровее станет. Или свозите на лето в деревню. Сами понимаете, такие занятия не для ее нервов.

Лидочка действительно была нервной и впечатлительной девочкой, частенько закатывала истерики, жаловалась на головную боль и странные ощущения в области сердца и живота. Встревоженная мать таскала дочь по больницам, но тщательные обследования показали: ребенок здоров.

— Да симулянтка она! — бросил как-то злой от усталости доктор. — Вы же видите, ее болезнь обостряется накануне важных контрольных и экзаменов. Похоже, она просто не хочет учиться!

— Моя дочь — очень чувствительный ребенок! — отрезала мать. — Она просто родилась не в то время. Этот жестокий мир не готов ее принять!

Врач спорить не стал, но посоветовал поить девочку пустырником и занять чем-нибудь другим, что не требует больших нервных затрат. Плаванием, например, или рисованием.

От плавания на семейном совете отказались сразу, потому что до единственного городского бассейна Лидочке пришлось бы добираться на автобусе с двумя пересадками. А вот идея с рисованием пришлась матери по душе. Лидочку быстренько определили в художественную школу рядом с домом, и там ей, как ни странно, понравилось, и занятия она уже не пропускала. Правда, и в живописи особых успехов не добилась. Педагоги хвалили девочку за усердие, отмечали искру таланта, но из этой искры пламя так и не возгорелось. Поначалу Лидочка расстраивалась, что мечты стать лучшей не сбылись, но со временем успокоилась, потому что все поняла.

Дело было не в ней. Она как была лучшей, так ею и осталась. Просто педагоги попались бездарные. Или завистливые, которые не могли простить ученице ее незаурядный талант.

Она наверняка пребывала бы в приятном заблуждении еще очень долго, если бы не услышала случайно телефонный разговор матери с подругой. Мать думала, что дочь давно спит, поэтому особенно не стеснялась.

— Даже не знаю, где я так просчиталась, — сетовала она. — Понимаешь, у нее все — недо… Недопевица, недопианистка, недобалерина, а сейчас вот — недохудожница. Как несправедливо, что Бог взял жменьку всего и отмерил ей по пылиночке. Она все умеет, но — серединка на половинку, заурядно, как большинство, как ты или я, если захотим. А ведь я на Лидочку возлагала большие надежды! Думала: у меня не получилось, так хоть она человеком станет. Но напрасно! И беда в том, что ей скоро восемнадцать, а она до сих пор никто, не пристроена, не определена…

Даже родная мать больше не верила в ее исключительность, и Лидочка впала в депрессию. Она днями напролет валялась в постели, ела все подряд и растолстела до безобразия. В конце концов родители устроили скандал, и Лидочка решительно и бесповоротно поставила крест на живописи. На радость маме она окончила институт, устроилась на работу в крупную компанию и неожиданно доросла до старшего бухгалтера. И все было бы хорошо, но с личной жизнью не заладилось. Конечно же, на нее заглядывались мужчины, но лет на двадцать, а то и тридцать старше — семейные, обремененные детьми и внуками. Женитьба на Лидочке в планы старых повес, бесспорно, не вписывалась. А сверстники предпочитали более молодых, спортивных, легких на подъем. Ежедневно она возвращалась домой усталой, издерганной, злой, набрасывалась на пирожки и булочки, быстро набирала вес и тихо ненавидела тех самых молодых и стройных, удачливых, перспективных, талантливых женщин, которых в компании было хоть пруд пруди.

Когда ей исполнилось тридцать семь, судьба неожиданно улыбнулась: свела на художественной выставке с гением. Взглянув на его полотна, Лидочка вновь воспрянула духом. Забытое чувство «самой-самой» подняло змеиную голову и с наслаждением плюнуло в душу ядом.

Боже мой! Лидочка поняла, что была права, тогда, много лет назад, когда считала, что ее провалы не от недостатка таланта, а от наличия завидующих бездарей, ее окружавших. Мастер одним движением кисти открыл ей истину, и она тотчас смекнула, что нужно делать и как.

Лидочка вновь ощутила жажду творчества. Она, как губка, впитывала каждое слово учителя, а еще у нее открылись глаза на свое новое предназначение — быть Музой и озарять Мастеру путь. Господи, да она была готова ради него на все: служить верой и правдой, ограждать от неприятностей и, если потребуется, пить воду с его ног! Ну и, конечно же, делить с ним постель.

Осторожно ступая, Лидочка подошла к дивану…

Во сне валькирии продолжали реять над головой Владимира, сужая круги и спускаясь все ниже и ниже. Он тянулся к ним, касался обнаженных тел и ничуть не удивился, когда одна из валькирий спикировала прямо на него, обхватила не по-женски сильными руками, а затем повалила на траву и оседлала, как боевого коня. Вес у нее был нешуточным, ласки — бесстыдными, а блаженство — фантастическим. Во сне Владимир рычал, ругался и старался удержать белокурую бестию, но она таки слезла с него и прошлепала босыми ногами в неухоженную, забрызганную краской ванную. Под шум воды Кречинский быстро затих и заснул еще крепче, но в этот раз ему ничего не снилось.

Лидочка стояла под душем и блаженно улыбалась…

Вне скотского состояния Владимир ее отвергал, хотя Лидочка много раз недвусмысленно предлагала себя, намекала и даже напрашивалась, ненароком расстегивая на груди халатик, надетый на голое тело.

Что скажете, Мастер? Неужто я не гожусь позировать для ваших шедевров?

Мастер потел, хмурился и отводил взгляд, скорее всего, до смерти боялся жену-психопатку. На самом деле Вера относилась к ней равнодушно. Видно, и в голову не приходило, что нелепая, вся в розовом блондинка с кукольным лицом способна покуситься на святая святых.

Но Лидочка тоже не воспринимала Веру серьезно, тем более не считала любимой женщиной Мастера. И с удовольствием отмечала, что, будучи на пару лет моложе законной жены, выглядела не в пример лучше, умудрившись сохранить статную фигуру и нежную кожу лица без складок и морщин, а выщипанные в ниточку брови до сих пор не потеряли удивленную приподнятость. Вот только Владимир эту неземную красоту упорно не замечал и не хотел Лидочку как женщину, пока не напивался до положения риз. И тогда она завладевала им на всю ночь. Но, проснувшись утром, Мастер ничего не помнил или делал вид, что не помнил. А мудрая Лидочка никогда не акцентировала на этом внимание и не признавалась, что уходила от него на рассвете, не дожидаясь, когда божество проснется и обнаружит ее рядом с собой.

Иногда Лидочка навещала его вечерами вне расписания, приносила продукты, готовила ужин и ждала, пока Кречинский опохмелится, насытится и будет готов поговорить об искусстве. Он жадно поглощал котлеты, жареную картошку или просто яичницу с помидорами, а Лидочка не сводила с него нежного взгляда и гадала: помнит ли он неистовый секс, во время которого называл ее разными именами, но ни разу Лидочкой или Верой.

Все разговоры об искусстве вертелись вокруг да около будущего гениального полотна. В легком подпитии Владимир любил потолковать о возвышенном, неземном и потустороннем. Раскладывал перед нею, как пасьянс, пантеоны древних богов, утверждал, что скандинавские мифы являлись парадигмой для славянских былин, взволнованно вещал, что у его полотна определенно появится свой эгрегор — ментальный конденсат, который будет порожден его мыслями и эмоциями и со временем обретет самостоятельное бытие.