Час пик - Ежи Ставинский

— Может, умру? — вздохнул я.

— Не умрете, — убежденно возразил он. — Вы всегда отовсюду выкарабкаетесь и снова окажетесь где-нибудь на ровном месте. Но придет такая минута, когда вы заплачете и воскликнете: «Как я глупо пропрыгал свою жизнь!» Что до меня, то я предпочитаю сказать себе: «Я делал все, что мог, и мне не в чем себя упрекнуть, потому что все остальное — дезоксирибонуклеиновая кислота».

— Какая кислота?! — изумился я.

— А вы почитайте что-нибудь о генетике, — посоветовал он. — Но в одном-то я уверен: у моего сына будет талант! Ему не придемся галопом усваивать за двадцать лет то, на что надо сто лет! А мой внук будет гениальным. Обещаю вам это. Адью!

И он исчез так же внезапно, как появился. А меня охватило сомнение, действительно ли этот разговор был или я вообразил его под действием алкоголя и лекарства. Но разве этот день не был днем правды и суда? Картонные декорации начинали валиться одна за другой, как только я пробовал опереться о них, как о настоящие стены.

Думая об Обуховском или о его призраке, я добрел до освещенной и пустой автоматной будки. Подул мокрый ветер, и дрожь пробрала меня. Я быстро вошел в будку. Теперь надо было схватить за рога другого быка: я должен встретиться с Анджеем до того, как он прочтет извещение о моей смерти. Это желание было искренним. От всей души (в загробное существование которой я ведь не верил) мне захотелось, чтобы, читая траурное извещение, он не подумал: «Что ж, одним подлецом на свете меньше».

Так благодаря новой чувствительной кожице я вдруг начал заботиться о своей репутации после смерти, хотя при жизни далеко не всегда думал о ней. И снова меня охватил страх при мысли, что уже слишком поздно, что все будет рушиться при одном моем прикосновении.

Я нашел в телефонной книжке нужный номер. Судьба не препятствовала мне — в трубке сразу же прозвучал голос Анджея:

— Я слушаю.

— Говорит Кшиштоф. Я хотел бы увидеться с тобой. Дело не терпит отлагательства.

Он ответил не сразу. Видно, был захвачен врасплох. Я терпеливо ждал.

— Какой Кшиштоф? — наконец спросил он.

— Ты же прекрасно знаешь, какой! — А… это ты!

— Мне надо поговорить с тобой. Это не займет много времени.

— Поговорить со мной? Впрочем… может, это и лучше. Приходи.

Я выбежал из будки. Боль в животе, заглушенная до того водкой и порошками, снова ожила и принялась за свои мрачные шалости. Минут через десять мне удалось поймать такси, и я отправился на Беляны. Уже стемнело, опять заморосил дождь, в железные крыши домов стучал ветер. Все вокруг вызывало не столько жуткое, сколько мерзкое, воистину похоронное настроение. Не лучше ли умирать, когда светит солнце и пахнут цветы? Это было бы куда более красивым прощанием с земной жизнью, а участники похорон тоже отделались бы всего несколькими злотыми — летом ведь цветы дешевые! «Любимому начальнику от сотрудников», — написали бы под руководством Обуховского на ленте, опоясавшей гвоздики (красные). Вторая надпись, от семьи, была бы, может быть, на венке из роз (чайных): «Нашему дорогому мужу и отцу, Зося и Эва». Ладно уж. Не напишут же они «Ненужному уже — начальнику» или «Опостылевшему мужу и негодному отцу» (о чем мне следовало бы пожалеть, потому что таким образом воспоминание о моих незаурядных похоронах, а следовательно, и память обо мне остались бы жить еще некоторое время, хотя бы как анекдот). К сожалению, нельзя выбрать сезона для своей смерти, и мне придется примириться с тем, что я, быть может, уже никогда не увижу листьев на деревьях и раскрытых бутонов.

Мы доехали до квартала кооперативных домов, где жил Анджей. Это были трехэтажные блоки, стоявшие параллельно друг другу и упиравшиеся одним торцом в негустой лесок, а другим выходившие на асфальтированную улицу. Варшава расплывалась все шире, как чернильная клякса, и ничто уже в этой части Белян не напоминало заброшенного поля времен моей юности. Дверь Анджеевой квартиры была окрашена в зеленый цвет. Этот неожиданный оттенок гнилой травы заставил вздрогнуть мое тельце. Я заново открывал для себя активное воздействие красок, дуновений, запахов. Мои обнажившиеся рецепторы передавали теперь каждый импульс в стократном увеличении.

Через несколько секунд, показавшихся мне часами, дверь отворилась. Анджей, одетый в шелковый стеганый халат, с минуту присматривался ко мне, словно оценивая меня взглядом.

— Прошу, — наконец сказал он.

Я вошел. Комнатка была теплая и небольшая. Над письменным столом, заваленным раскрытыми книгами, горела чертежная лампа.

— Работаешь? — глупо спросил я.

— Развлекаюсь, — ответил он. — Садись.

Я сел на краешек тахты, потому что единственный стул стоял у стола и на него сел Анджей.

— Слушаю тебя, — сказал он.

Я набрал в легкие воздуха, и сразу же в животе у меня будто что-то застучало.

— Анджей, я хотел оправдаться перед тобой…

— В чем?

— Ты знаешь в чем. Этот твой арест тогда и потом встреча в трамвае…

— А в чем тут оправдываться?

— То есть как это?

— Не хочешь же ты сказать, что это далекое прошлое вдруг начало тебя тревожить?

— Вот именно. Оно не дает мне покоя.

— Зря. Во-первых, ты не мог меня предупредить, потому что улица была запружена жандармами. Во-вторых, ты не хотел разговаривать со мной в трамвае, потому что я был опасным человеком — только что вышел из тюрьмы. О чем тут говорить спустя столько лет?

— Ты не до конца откровенен! — воскликнул я. — И наверняка думаешь обо мне плохо!

— А что это тебя вдруг начало волновать?

— Я хочу спать спокойно.

— Ну, так скажи, зачем ты пришел?

— Именно за этим!

Анджей внимательно взглянул на меня.

— Давай не будем играть в прятки, ладно? Если ты считаешь нужным поговорить со мной — пожалуйста, давай поговорим!

— Да ведь я же говорю! Не хочу, чтобы ты считал меня последней свиньей! И хочу спокойно…

Нет, слова «умереть» я не дог произнести, это немедленно лишило бы весь разговор смысла: умирающему в отпущении грехов не отказывают.

Анджей взглянул на часы.

— Ты хочешь, чтобы я ушел! — воскликнул я.

— Наоборот, — серьезно ответил он. — Раз уж ты здесь, давай доведем дело до конца.

— Знаешь, я тогда мог тебя предупредить… если бы переждал в кустах, пока эти жандармы уйдут…

— Ну что ты заладил одно и то же, как заигранная пластинка… мог, мог. Вот именно, что не мог! Ты — не мог.

— Рожденный ползать, летать не может. Так что ли?!

— Да, что-то в этом роде, — с улыбкой ответил он. — Эту тематику я уже давно списал со счетов и даже не смотрю передач по телевидению, если они толкуют про это. Куда интереснее, например, вот эта новая система перекрытий…

Он указал на одну из книг и улыбнулся мне.

— У меня нет к тебе претензий, — добавил он. — Можешь умирать спокойно.

Разумеется, Анджей шутил, но у меня чуть не разорвалось сердце: этот человек не хотел сближения, он сознательно умалял все и даже издевался надо мной. Я тяжело поднялся, и в эту минуту раздался звонок.

— Подожди, — сказал Анджей, — мы же должны это уладить.

И пошел открывать. В дверях стояла Зося. Видно, она очень спешила, потому что учащенно дышала. Ноги у меня подогнулись, и я вынужден был сесть.

— Ты хотел поговорить со мной сегодня, — сказала она. — А теперь приехал к Анджею. Давай уладим все сразу. Я надеюсь, это не кажется тебе трудным. Нам не к чему сохранять дольше видимость брака.

Я взглянул на них. Они стояли рядом, почти одного роста, и смотрели на меня. Весьма подходящая друг другу пара среднего возраста. Если бы я сказал Зосе утром про свою болезнь, они переждали бы несколько оставшихся до моей смерти недель и легализовали бы свои отношения после. Но, видно, мне суждено было пройти и через это.

— Вы давно знакомы? — спросил я.

— Семь лет, — сказала Зося. — Ты представил мне его на кладбище. А потом мне захотелось узнать, почему ты его так ненавидишь. Меня очень интриговало то, что произошло между вами.

— И ты решила вознаградить его за то зло, которое я ему причинил… — грустно улыбнулся я. — Вы что же… все семь лет так?

— Ну что ты! — возразила Зося. — Анджей учился по вечерам в институте. И только недавно… Ты был так занят своими делами… И я хотела, чтобы Эва спокойно сдала на аттестат зрелости. Но если ты сам сделал первый шаг…

— Вы любите друг друга?

— Ты даже и представить себе не можешь как, старик, — ответил Анджей.

Они стояли передо мной, несколько удивленные тем спокойствием, с каким я принял это как-никак неожиданное сообщение. Анджей лишил меня даже возможности сделать жест — отписать ему в завещании жену или соединить их руки на моем смертном одре… Они все сладили сами, у меня за спиной. От меня требовалось только не устраивать скандала.