Полуночный лихач - Елена Арсеньева

Как всегда, мысль об этой погибшей жене поразила Антона, будто хороший удар в солнечное сплетение. Нет, он по-прежнему не ощущал никакого горя, однако чувствовал немалое отчаяние при мысли о хлопотах, которые ему предстоят. Похороны и все такое… Он представил, как сидит у закрытого гроба (там же только обгорелые кости, люди поумирают со страху, глядючи!) с приличным выражением на лице, а кругом толпятся только враги, тоже надевшие по такому случаю маски, – и ощутил такую тоску, что захотел немедленно, прямо сейчас вернуться в больницу. Сию минуту! Такое впечатление, что рыжий Федор Иванович, который знал его не в какие-то там забытые, призрачные времена, а в реальности и в настоящем времени, был единственным человеком, хорошо относившимся к Дебрскому.

– Инна, слушай, я тут подумал… – неохотно начал Антон.

Инна резко обернулась. Она всегда так дергалась, услышав его голос… Почему?

– Я говорю, надо бы подумать о похоронах. Только я не очень хорошо знаю, как это делается. Ты мне поможешь? Все-таки вы с Ниной дружили…

Пристальный, просто-таки пронизывающий взгляд: он вспомнил?! – и сразу глаза тускнеют: ах да, ему об этой дружбе столько раз говорили, что он воспринимает ее как данность.

– Я тоже не очень хорошо в похоронах понимаю, – слабо улыбнулась Инна. – Ничего, вдвоем как-нибудь справимся.

– Ага… У нее есть, в смысле, были какие-нибудь родственники, кроме деда?

– Нет, у деда она единственная родственница.

Довольно странный ответ, наизнанку вывернутый какой-то. Но смысл понятен.

– Ты говорила, что он совсем старик. Как он перенес известие о ее гибели?

– Ну, во-первых, Константин Сергеевич еще весьма и весьма крепок, несмотря на семьдесят пять, его и стариком-то язык не поворачивается называть. А во-вторых, я ему еще ничего не говорила. И, значит, никто не говорил.

– Ты что, хочешь сказать, – с ужасом воззрился на нее Антон, – что он еще не знает о Нининой смерти?!

– Нет. И Лапка, конечно, не знает.

– Она до сих пор у него?

– Конечно. И, судя по голосу, очень этим довольна.

– А как ей объяснили, куда делась Нина?

– Уехала по срочному делу, велела слушаться дедулю и ждать ее.

– Ждать ее? – недовольно повторил Антон. – Наверное, это жестоко… Не знаю, конечно, так сразу ляпнуть тоже ужасно, но девочка будет ждать, ждать, а мама так никогда и не придет…

– Ничего, – довольно хладнокровно пожала плечами Инна. – Лапке не привыкать. Она практически всю жизнь ждет, когда вернется мама. Собственно, к Нине она так прилипла только потому, что та внешне напоминала ее родную мать.

Родную мать?! Дебрский за последние дни неоднократно получал от жизни обухом по голове, но этот удар, пожалуй, был крепче предыдущих.

– Ты хочешь сказать, Нина моя вторая жена? А первая умерла, что ли?

Инна опять пожала плечами. Достаточно красноречиво!

Антон вспомнил анекдот, который слышал в больнице, когда вышел постоять на лестничной площадке вместе с другими пациентами – приобщиться, так сказать, к народу: «Твоя первая жена померла? – Ну да. – А от чего? – Да грибочков поела. – А вторая? – Да тоже грибочков поела. – А третья? – Да грибочки есть не хотела…»

Жуть! Оказывается, Дебрский и впрямь в какой-то степени был чудовищем, если его жены умирали одна за другой. Бедная его дочка, бедная Лапка! Надо как можно скорее поехать к ней, утешить…

Нет. Не надо спешить. Чем дольше она и этот старик, как там его, Константин Сергеевич, будут пребывать в неведении относительно Нининой смерти, тем лучше. Однако до чего ужасно, что это известие вынужден сообщать Антон, притворно печалясь, но не чувствуя при этом ничего, никакого горя! Может быть, даже тайное облегчение…

Он покосился на Инну, ужаснувшись, что она поймет его мысль, и наткнулся на ее напряженный взгляд. И тут же она отвела свои красивые, да, по-настоящему красивые черные глаза.

– Ты, может быть, думаешь, что я Константину Сергеевичу ничего не сказала из малодушия? – спросила она ломким голосом. – Конечно, мне было жутковато, особенно по телефону. Я представила, что ему вдруг станет плохо, а там рядом никого, кроме Лапки, чем она поможет? Но я не только из жалости промолчала. Видишь ли, он со мной говорил как-то очень…

Она облизнула губы, помолчала.

– До вашей свадьбы мы были практически неразлучны с Ниной. Ну, я там уезжала в Москву, но ненадолго.

Опять помолчала. Антону показалось, что Инна чего-то ждет от него, какого-то вопроса, например, про эту Москву, или почему отношения подруг изменились после этой свадьбы, но он ни о чем не спросил, вспомнив, что рассказывал Федор Иванович насчет их первого знакомства. Инна вновь заговорила – тем же натянутым тоном:

– Я имею в виду, что Константин Сергеевич меня сто лет знает, он ко мне отлично относился, даже этак снисходительно и очень изысканно флиртовал, но тут в его голосе звучала такая ярость… даже ненависть… Он очень старался говорить ровно, однако у меня нервы были натянуты, как струны, вот-вот порвутся, и я чувствовала все, все! Видимо, они с Ниной все-таки навоображали кое-что насчет нашей с тобой встречи тем вечером.

– Каким вечером? Какой нашей встречи? – насторожился Антон.

– Как раз накануне Нининой гибели, вечером, Нина с Лапкой неожиданно приехали ко мне, и она увидела тебя курящим на моей лоджии. Ты и не подозревал, что она тебя заметила, что это она звонила в дверь. Мы не открыли, но я потом выглянула украдкой в щелочку и увидела ее с девочкой на руках, уходящей со двора. Я Нину ни с кем не спутаю, я ведь ее с детского сада знаю.

– Так… – пробормотал Дебрский. – Теперь логика событий мне отчасти ясна. Только остается неясным вот что: зачем я был у тебя? По делу? За консультацией? Ведь ты вроде как адвокатесса? Или… не по делу? А?

Он напряженно вглядывался в ее черные глаза, но они блестели так, что за этим блеском ничего было не разглядеть.

– Знаешь что, Антон? – вдруг сказала Инна, и его поразила издевка, прозвучавшая в ее голосе. – Ты очень рискуешь, задавая такие вопросы. Ведь я могу наговорить тебе что угодно. Например, что мы с тобой были страстными, пылкими любовниками, ты был в моей постели чуть не каждый день. И для подтверждения могла бы сейчас потащить тебя в постель. Или сказала бы, что мы вместе обделывали какую-то финансовую аферу и ты мне должен семьсот пятьдесят тысяч баксов. А? Или что мы вообще были повязаны мокрым делом. И тебе бы ничего не осталось, как поверить в это… Да мало ли о чем еще я могла бы тебе наплести, наврать, в конце концов! Наверное, мне бы стоило это сделать, чтобы проверить, насколько глубока твоя амнезия. Почему мне кажется, что ты притворяешься… может быть, не совсем, но в немалой степени?