Человек в искусстве экспрессионизма - Коллектив авторов

чувствования», которое, как представляется, во многом определяет пафос экспрессионизма? По мнению А. Вебера, такое, видимо, очередное открытие в Европе произошло еще в конце XVII – начале XVIII века.

Разумеется, философская мысль XVIII века с ее оптимизмом как следствием восхождения третьего сословия реальность трансцендентных сил исключала. Их активность заметно угасла. Распространяющийся на Западе рационализм стал для активности трансцендентного барьером. Однако А. Вебер констатирует, что столь остро ощущаемые в XVII веке бездонные мрачные стороны природы человека уходили в подпочву культуры не совсем. Тем не менее исключение трансцендентного становится значимым признаком просветительской ментальности, которая многое определит в мировосприятии людей XIX и XX веков с их верой в радикальное переустройство мира. Однако чем сильнее активность просветительского рационализма и оптимизма, тем очевидней становится прорыв из подпочвы культуры трансцендентных сил, который во многом и определит возникновение и становление романтизма. Судя по всему, именно романтизм становится исходной точкой экспрессионизма потому, что именно в нем на Западе вновь происходит выброс трансцендентного. В романтизме произошло «открытие шлюзов трансцендентного чувствования».

Но ведь чем ближе к рубежу XIX–XX веков, тем становится очевидней утопизм просветительского рационализма. Переоценка просветительских идей подстегивает новый взрыв трансцендентного. Но на этот раз он происходит в формах не романтизма, а экспрессионизма. Экспрессионизм, стало быть, это активность знакомой по романтизму традиции. Конечно, тот демонизм, который, как утверждет X. Зедльмайр, берет начало еще в живописи Гойи, с чего, собственно, и начинается на Западе кризис искусства, во второй половине XIX века предстанет в дионисизме. А вместе с дионисизмом в искусство вторгается и трансцендентная стихия. Экспрессионизм и демонстрирует этот прорыв трансцендентного в искусство. Активность трансцендентного, проявляющаяся в открытии в человеке демонического начала, – это оборотная сторона размывания ценностей гуманизма, что в той культуре, что существовала до XX века, было определяющим. Исчезновение культуры с ее гуманистическим ядром – оборотная сторона обживания человеком той новой реальности, которая есть цивилизация и в которой человеку весьма неуютно и дискомфортно.

5. Кризис гуманизма как кризис идентичности, предстающий в образах экспрессионизма

Следующий наш тезис связан с быстро изменяющимся процессом трансформации культуры, ее столкновением с цивилизацией и начавшимся постепенным ее растворением в цивилизации, что затрагивает острые проблемы идентичности человека. Возникновение и становление индустриального, а еще точнее, массового общества затрагивало и личность. Во-первых, возможность индустриального общества вообще обязана становлению цивилизации. На этом этапе истории она начала доминировать над культурой. Чем слабее оказывается культура, тем более несвободной, т. е. более функциональной, оказывается личность. Мир для личности становится таким же чужим и пугающим, как некогда на ранних этапах истории он казался архаическому человеку. Поэтому Р. Гвардини и пишет: человек нашего времени снова подпадает под власть безличных сил. Имея в виду уже наше время, философ пишет: «Дикость в ее первой форме побеждена: окружающая природа подчиняется нам. Но она вновь появляется внутри самой культуры, и стихия ее – то же самое, что победило первоначальную дикость: сама власть. В этой новой дикости открываются старые пропасти первобытных времен. Все поглощающие и удушающие на своем пути джунгли стремительно разрастаются. Все чудища пустынь, все ужасы тьмы снова вокруг нас. Человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом; и это тем страшнее, что большинство ничего не замечает…»72.

С Р. Гвардини можно поспорить лишь в одном. Все просчеты он списывает за счет культуры и склонен утверждать, что сегодня опасность происходит от самой культуры. Это требует уточнения. Даже если и так, то опасность исходит лишь от культуры, растворившейся в цивилизации, ставшей доминантой исторического развития. А вообще же, причина нового хаоса и нового страха, уравнивающего современного человека со своим предком, гнездится не в собственно культуре, а в цивилизации. Все это в XIX веке уже пытался сформулировать С. Кьеркегор, но на Западе он еще не был открыт, ибо не пришло время экзистенциализма. Оно придет между двумя мировыми войнами. Это время демонстрировало что-то вроде варварского ренессанса, некогда обещанного и аргументированного Д. Вико.

Казалось бы, если культура – это то, что обеспечивает высокий статус личности, то почему же в экспрессионизме, да и во всем авангарде мы обнаруживаем критику существующей культуры? Да потому, что в эпоху Шпенглера и экспрессионистов цивилизация предстает не просто антагонистом культуры. Она втягивает культуру в себя и ее подчиняет. Она делает ее своей служанкой. «Сегодня, – пишет Р. Гвардини, – сомнения и критика идут изнутри самой культуры. Мы ей больше не доверяем»73. Почему же не доверяем? Потому, что она «неверно видела человека». С этого момента порывается связь между культурой и властью. Жертвуя личностью, государство ориентируется уже не на культуру, а на цивилизацию. Это обстоятельство становится причиной отчуждения личности от власти. Почему же цивилизация обретает такую мощь? Да потому, что XX век – это время становления индустриального, т. е. массового общества. В новых условиях государство вынуждено ориентироваться не столько на отдельную личность, сколько на массу. Это следствие возникновения массового общества.

Когда-то просветители полагали, что в либерализующуюся эпоху массовый человек обретет статус образованной и культурной личности, которую знал уже XVIII век. Но получилось наоборот. Те исключительные индивидуальности, что имели место в истории, растворились в массе. И потому связь культуры и личности стала хрупкой и тонкой. Она исчезает совсем. Вместо личности в ее просветительском образе возникает человек массы, описанный X. Ортегой-и-Гассетом. Доминирование цивилизации – это следствие успехов индустриального общества, которое реализовать проект просветителей оказалось неспособным. Это обстоятельство привело к тому, что вместо прогресса в социуме, что ожидалось от индустриального общества, способного опираться в ходе своих реформ на технологии, развертывался его регресс. Это в первой половине XX века демонстрируют тоталитарные режимы. Возникновение тоталитарных режимов – следствие становления индустриальных обществ, не способных решить проблемы социума и породивших новые проблемы. Идеи просветителей оказались утопичными. Именно тоталитарный режим демонстрирует трансформацию личного начала, которая предстает отнюдь не только в позитивных, но и в негативных формах.

Несвобода и зависимость человека от анонимных, но активных сил, которые могут по-разному объясняться (т. е. в экономическом, социальном или мистическом плане), связана прежде всего с жесткой логикой утверждения цивилизации вместо культуры, в которой человек – не личность, а производное от массы, точнее, часть массы. Просто человек начала XX века еще не способен называть вещи своими именами, поскольку мир, в котором он оказался, воспринимается новым и непривычным, и он его не успевает осознать, и за этой своей несвободой он пока не видит того, что является цивилизацией. Но постижение логики и смысла цивилизации нарастает с неослабевающей силой. Это означает проникновение неорганического, т. е. технологического в