Возникновение христианства - Михаил Моисеевич Кубланов

С другой стороны, известно, что это наименование, как и наименования других сект, не является самоназванием. Так их называли другие. Сами же себя эссены в свитках кумранской общины именовали «бедными», «простецами», «младенцами», «сынами света». Но в Новом завете как раз так во многих случаях называют себя христиане. Создается определенное впечатление, что авторы древнейших пластов новозаветных произведений, выступая против двух других религиозных течений — саддукеев и фарисеев, в ряде вопросов близки идеологии эссенов[136], что является еще одним свидетельством преемственной связи между кумранским движением и первоначальным христианством.

Большой интерес представляет сам перечень произведений пещерной библиотеки кумранитов, поскольку он открывает некоторые возможности для более широкой оценки их духовного кругозора. Помимо упоминавшихся в основном собственных произведений секты, таких, как Устав общины, Благодарственные гимны, Свиток войны, Комментарии безымянных кумранских авторов на некоторые книги Ветхого завета и другие, кумраниты широко читали Библию. В пещерах найдены фрагменты почти всех (за одним исключением) книг иудейского ветхозаветного канона. Некоторые из них в 10–14 экземплярах.

Таким образом, библейская картина мира, библейская мифология, мессианские чаяния, апокалиптика, социальные утопии и многие другие религиозно-философские идеи Ветхого завета оказались одним из существенных источников формирования мировоззрения кумранитов.

Здесь едва ли возможно охарактеризовать каждое из 38 ветхозаветных произведений, которые целиком или в фрагментах найдены в кумранских пещерах. Однако некоторые из них представляют особый интерес для нашей темы как раз потому, что заключенные в них сюжеты и социально-этические проблемы (восходившие к другим эпохам) оказались созвучны общественным настроениям этого времени.

По-видимому, такой отзвук находила книга пророка Исайи, о популярности которой здесь свидетельствует множество экземпляров этого произведения, найденных в пещерах. Только в двух из них — первой и четвертой — выявлено 14 списков. Можно думать, что Исайя прежде всего ценился в этой среде за мессианские пророчества, реализацию которых эссены-кумраниты относили к своему времени. Мессианские мечтания Исайи довольно противоречивы, что объясняется самим составом этой книги, объединившей, как показал историко-критический анализ, разновременные, создававшиеся в довольно отдаленные друг от друга эпохи произведения. Менявшаяся историческая обстановка вызывала изменение представлений о мессии. В одних случаях роль божьих посланцев отводилась реальным личностям — тем или иным иудейским царям (11, 1), персидскому царю Киру (45, 1), в других коллективным мессией оказывался весь «народ Яхве». В одних разделах книги образ мессии трактовался как олицетворение реальной телесной силы. В других, в особенности в 53-й главе, где мессия выведен в образе страдающего раба, который «презрен и умален перед людьми», его силой, наоборот, признавалась телесная слабость и готовность к страданию, которое приобретает ценность некоего нравственного идеала (53, 1–12). Но при всей разнородности решения образа мессии с его именем неизменно связывались извечные социальные утопии, осуществление которых воображение и ветхозаветного пророка Исайи и его слушателей относило к этому идеальному (хотя здесь еще земному) мессианскому царству, где дела «страдальцев земли», бедных, угнетенных будут решаться по правде и где сильный и «нечестивый» не будет притеснять слабого (11, 3–6).

На рубеже новой эры, в эпоху наивысшего накала гражданских войн и политических страстей в Империи, метафорическое изображение Исайей утопического мессианского царства, преодолевшего чудесным образом несправедливости социальных градаций и исчерпавшего навсегда свои конфликты и рознь, находило своих приверженцев и в среде Эссенов-кумранитов, и в среде первохристиан, и цитаты из Исайи неоднократно встречаются в кумранской и раннехристианской литературе.

Среди других сюжетов книги Исайи можно выделить поставленную им вероучительную проблему соотношения религиозного благочестия и творимых дел. Отражая реальные черты социальных неустройств своего времени, в частности коррупцию и произвол правящих верхов, автор древнейшей части этого произведения замечает, что, с одной стороны, князья постановляют несправедливые законы, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа (10, 1–2), а с другой — усердно возносят «языком своим» молитвы, приносят в жертву овнов, празднуют субботы. Устами бога автор осуждает такую практику — «беззаконие и празднование» (1, 13). Эта проблема в несколько иной плоскости встречается в кумранской и раннехристианской литературе.

Можно выделить еще одно ветхозаветное религиозно-философское произведение — книгу Иова, где вопросы веры, воздаяния, справедливости, отношений человека и божества, облеченные в форму высокохудожественных новелл, оказывали существенное влияние на общественную мысль и этой эпохи.

В кумранских пещерах выявлено несколько фрагментированных списков книги Иова. Один из них, на арамейском языке, был, по некоторым оценкам, сделан около 50 г. н. э. Нс затрагивая здесь вопросов авторства этого произведения, его первоначального ядра, датировки и других, мы остановимся лишь на некоторых религиозно-философских размышлениях главного персонажа.

Завязкой сюжета книги Иова является спор Бога и Сатаны о природе богобоязненности. Сатана утверждает, что подоплекой ее являются эгоизм и корысть: почитая бога, праведник заботится лишь о сроем благополучия. Яхве не соглашается с ним и решает проверить это на праведнике Иове. На него незаслуженно насылаются всякие беды — стихийные бедствия, грабители, смерть близких, болезнь. Все утратив, потеряв детей, заболев проказой, сидит «в смраде червей», отверженный, безвинно страдающий праведник, олицетворяя собой извечную этико-религиозную проблему древности, проблему несоответствия удела человека в жизни с его поведением и уровнем его нравственности и морали. Сюжеты этого рода можно встретить и в древневавилонской «Поэме о страдающем праведнике», и в философской поэме римлянина Лукреция «О природе вещей», и так или иначе во многих других произведениях. Сила книги Иова, помимо ее художественных достоинств — в обыденно-человеческой трактовке вопроса, задевавшего «струну» в душе многих поколений человечества.

В чем смысл человеческой жизни, если она проходит в страданиях? — ставит вопрос протестующий Иов, — и не, лучше ли смерть: «Там беззаконные перестают наводить страх и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника, малый и великий там равны и раб свободен от господина своего» (3, 17–19).

С большой силой в книге Иова выражаются общечеловеческие чувства и раздумья по поводу смертности, краткости «отпущенных» дней, несправедливости, с которыми всюду сталкивается человек, — ив отношениях с сильными мира сего, и в отношениях с самим богом. «Дни мои бегут скорее челнока… жизнь моя — дуновение… око мое не возвратится видеть доброе… Редеет облако и уходит, так нисшедший в преисподнюю не выйдет…» (7, 6–9), «до скончания неба не пробудится и не воспрянет от сна своего» (14, 12). — Ввиду этого Иов не хочет более удерживать уст своих в споре с богом. Зачем бог каждое мгновение испытывает человека, ловит его на всякого рода ошибках и прегрешениях, не дает ему свободно проглотить «слюну свою»? «Не сорванный ли листок ты сокрушаешь, — вопрошает