Ксения - Далия Трускиновская

С букетом одуванчиков она стояла, левой рукой опираясь о спинку стула, и в голове было одно — обошлось! Дурной сон приснился, а теперь она проснулась — и сон растаял. Ангел-хранитель недосмотрел — и один из страшных снов, что летают ночью, проскользнул в спаленку.

Тут же рядом объявился и ангел-хранитель, тоже радостный. Он встал за спиной, Аксюша чувствовала над плечами трепетание его теплых крыльев.

— Видишь? — тихо спросила она его. — Надо же такому присниться — чтобы я его потеряла?.. А вот и он! Он на спевке задержался, его отец Лаврентий…

И замерла. Что-то было мучительно не так…

Она опять опустилась на корточки в надежде, что гостиная пропадет напрочь, а вернется утренний сад. Она увидела острые листья, раздвигающие плашки паркета, — и ничего больше. Утро куда-то запропало, но и гости, наполнявшие неведомо чью гостиную, тоже исчезли. Она была одна в помещении и бессознательно рвала пробившиеся сквозь паркет листья.

— Аксюша… — позвал любимый голос. — Аксюшенька…

Она вскочила.

Солнце ударило в глаза.

Андрей Федорович сидел меж гряд на чьем-то огороде, не понимая, где сон, где явь. Кто-то подстелил ему пучки привядшей травы, которые, видать, и навеяли сон. Он огляделся.

Тут поочередно запели петухи. Стало ясно, что сон все же кончился. Андрей Федорович даже вспомнил, как он сюда попал. Он выходил молиться в чистое поле, был миг, когда сон едва не свалил его, но удалось побороть — а потом голова сделалась пустая и ясная, потребность в отдыхе заглохла, и он, идя вдоль заросшего огорода, перебрался через плетень и стал яростно полоть гряды. Тут и повалился…

Был ли сон наградой за услугу неведомому петербургскому мещанину? Или упреком, напоминанием о правде, которая теперь жила независимо от Андрея Федоровича, изгнанная им из своего обихода?

Он хотел было сказать, что в наградах не нуждается, и вдруг осознал, что на самом деле внутренне уже произнес мольбу — повторился бы сон, в котором они двое, Андрей и Аксюша, были единым целым!

Очень недовольный собой, он поднялся, перелез через плетень и пошел прочь — к Сытину рынку.

Близился час, когда прибывали возы, когда открывали первые лавки. Он хотел честно и откровенно попросить милостыни у людей, показав тем самым, что людских подачек не гнушается, но подачка свыше, после того как было отнято самое дорогое, ему не нужна…

— Ну что? — кинулась Анета к двери.

Здесь, на Васильевском, куда ее упрятали подальше от глаз людских, она жила уединенно, и одиночество навевало мысли сложные, многоступенчатые, без осознания границы невозможности. Приезжала лишь подружка Лизета — прочие товарки по училищу и театру были слишком заняты своими делами, чтобы еще и выбирать время для гордячки Анеты.

Лизета вошла неторопливо, вальяжно. Всякий бы сразу понял — живет как у Бога за пазухой! Полная, нарядная, с дорогими сережками в ушах, с полуулыбкой на румяных устах — лебедь, да и только.

— Плохо, голубушка моя, хуже некуда, — без предисловий объявила Лизета.

И посмотрела сочувственно, и обняла, насколько позволяло фишбейновое платье, и головой покачала, да только сочувствию была грош цена. Анета подумала — а не наговаривает ли подружка лишнего из бабьей вредности? Ведь завидовала, завидовала Лизета Анете, когда той удалось неслыханное — заполучить банкира Кнутцена, и не на одну ночь, а надолго, может статься, и навсегда!

— Что ж плохого? — спросила Анета, стараясь выглядеть независимо и уверенно. — Что он к княжне Пожарской свататься задумал? Так он мне про то рассказал, его родня неволит. Вздумали, что для карьеры необходимо!

— Уж приневолила.

— Сватовство — не главное. Мы решили, что надо ему время потянуть, пока я рожу, не с брюхом же под венец идти. А потом тихонько и повенчаемся.

Был такой разговор, был — и Анете хотелось верить, что не просто размякший от ласк мужчина позволил ей, глупой, вознестись мыслью, мало прислушиваясь к словам и всего лишь уплывая в сон под нежный голосок.

— Анетушка — оглашенье было! — воскликнула Лизета и добавила вполне искренне: — Бедная ты моя!

— Оглашенье, в церкви?

— Да, Анета, да! Он-то от тебя скрывает — а все сговорено! За княжной-то знаешь сколько добра дают? Он на то и банкир, чтобы это понять!..

— А?..

Лизета поняла — Анета хочет и не может спросить о будущем дитяти. Да разве Лизету о том нужно спрашивать? Она развела руками — мне-то откуда знать?

— Вот оно что. Слушай, Лизка… — Анета задумалась, но лишь на миг. — Я его видеть должна, говорить с ним! Он меня тут спрятал, в этой медвежьей берлоге, носу третью неделю не кажет! Лизка, ты ему записочку отвезешь. Я сейчас напишу.

Она быстро подошла к секретеру, осторожно и плавно села, стараясь удобно устроить на коленях набухшее чрево.

— Государю моему, Францу Петровичу Кнутцену в собственные руки, — начеркала она непослушным пером. — Франц Петрович, приезжай, голубчик. Жду тебя и беспокоюсь чрезвычайно. Коли не приедешь — я…

Анета вздохнула и приписала:

— …государыне в ноги брошусь.

Лизета заглянула через плечо.

— Ты, душенька, посадила себе в голову вздор! И я-то сюда насилу добралась, а ты как отсюда к государыне поедешь?

Лизета все еще старалась вставить в речь модное словечко.

— Карету велю заложить — да и поеду! — задорно отвечала Анета. Живя с Кнутценом, она приучилась командовать кучером не хуже подружки.

— Ох, Анетушка, помяни мое слово — не велел он тебе лошадей давать!

Анета позвонила в колокольчик и вызвала горничную, Дуняшу. Велела передать управляющему, немцу Гросману, что желает выехать.

— Вот и все! Сейчас кататься поеду. В карете-то кто мое брюхо углядит?

— Нет, барыня, лошадей, все в разгоне, — сказала, войдя, Дуняша.

И видно было — говорит то, что ее сказать научили. Не та уж была Дуня, что много лет назад, когда совсем девочкой поступила к Анете! С кем-то из банкирской дворни она жила, а с кем — не понять, поскольку прятать свои проказы она выучилась получше хозяйки. И тоже, поди, лелеяла замыслы, как привязать к себе сожителя попрочнее — уж не Гроссмана ли?..

— Ну, так завтра с утра чтоб была мне карета.

— Увидишь — и завтра не будет. — Лизета ткнула пальцем в записочку. — Так что посылай не посылай, он лишь посмеется. Порви-ка лучше.

— А не посмеется. Он меня знает — пешком уйду!

Анета была полна решимости бороться за банкира. Ну, пусть не женится сразу, пусть жить с ним, как живет Лизета со своим графом… За это можно и повоевать!

— Недалеко ты уйдешь пешком, голубушка, — прозорливо сказала Лизета и села, расправив складки и рюши платья пюсового цвета — модного в этом месяце. — Скажи-ка лучше, как спала, что ела. Спина не болит ли? В твои-то годы — да первого рожать…