Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.) - Леонид Горизонтов

В первой половине 30‑х гг. развернулась подготовка общего закона «о союзах брачных» для Царства Польского, который вступил в силу в марте 1836 г. В то самое время, когда прусское правительство пошло по пути заключения тайного соглашения с частью католического епископата, вызвав жесточайшую конфронтацию Берлина и Ватикана 18, в Царстве Польском нарушение канонического права облекалось в форму юридической нормы. В основу статей о браках католиков и протестантов был положен компромиссный параграф старого трактата. Более того, допущенный к обсуждению проекта польский епископат сумел даже добиться некоторых уступок в пользу костела в этой части закона. Николай I решительно отверг институт гражданского брака, который являлся краеугольным камнем брачного законодательства действовавшего в Царстве Кодекса Наполеона. Надо сказать, что такая позиция властей, вполне отвечавшая устремлениям католического клира, оставалась неизменной и в дальнейшем, став к концу века явным анахронизмом. В вопросе о разноверных союзах, в которых один из супругов исповедовал православие, император не допустил никаких послаблений. Именно высочайшая редакция закона сделала преимущества православной церкви абсолютными 19. Нормы 1832 и 1836 гг. получили уголовно–процессуальное толкование в общеимперском Уложении о наказаниях (1845), остававшемся главным руководством при рассмотрении дел о смешанных браках до конца XIX в.

Итак, если один из супругов исповедовал православие, рожденные от такого брака дети должны были непременно последовать по его стопам. В противном случае, родителям грозило тюремное заключение сроком от одного до двух лет, а дети передавались на воспитание православным родственникам либо, за их отсутствием, назначенным правительством опекунам. Еще более суровая кара (лишение прав состояния, ссылка, телесные наказания) предназначалась инославному супругу, если тот «совратил» в свою веру православных членов семьи. Хотя заключение разноверного брака католическим или протестантским священнослужителями допускалось, он признавался государством лишь после совершения подобающего обряда также в православном храме. От православной церкви зависело и разрешение на развод. Духовенству «иностранных христианских исповеданий» под страхом различных санкций запрещалось преподавать катехизис малолетним православным, совершать требы и т. д.20. Ликвидируя еще одно упущение, правительство сделало непременным условием вступления в брак гражданских чиновников Царства Польского разрешение начальства. «Весьма справедливо, — откликнулся Николай I на соответствующее представление в 1840 г., — и удивляет, что правило сие раньше не введено»21.

Первоначально католичество и различные течения протестантизма ставились в равные условия как по отношению друг к другу, так и к государственному православию. В дальнейшем это равенство было нарушено. Протестанты сохранили ряд привилегий, облегчающих заключение смешанных браков. Во втором десятилетии XIX в. принимаются «особенные законы» для Финляндии и Остзейского края 22. Католическая же религия в правительственных сферах России рассматривалась сквозь призму польского вопроса. Чтобы убедиться в национально–политической природе конфессиональной стратегии самодержавия, необходим пространный экскурс в область представлений о различных исповеданиях.

По замыслу законодателя, последние выстраивались в своеобразную иерархическую пирамиду, место в которой определяло их права и взаимные отношения. Вершину ее венчало православие, в наибольшей степени поддерживаемое средствами государственного бюджета, пользовавшееся особым покровительством законов, располагавшее практически полной монополией на миссионерскую деятельность. «Царь православный» упоминался в тексте государственного гимна, православие являлось неотъемлемым атрибутом Императорского дома. Ступенью ниже располагались «инославные» или «иностранные» христианские исповедания, к которым принадлежали католицизм и разновидности протестантизма. В данном случаегосударственная опека ограничивалась преследованием возникших на их почве «изуверных» сект и запретом перехода инославных в нехристианские конфессии. Согласно официальной статистике, на католиков приходился довольно незначительный процент преступлений против веры. Известны случаи участия поляков в мистических течениях, но в целом сектантство в России имело протестантскую родословную и втягивало в свою орбиту главным образом православное население страны 23. Еще ниже в конфессиональной «табели о рангах» располагались «терпимые иноверческие исповедания» — иудаизм, ислам, буддизм. Руководствуясь в своей политике иерархическим принципом, самодержавие сохраняло за собой максимальную свободу маневра. Как емко обобщил знаток вопроса К. П.Победоносцев, отношение государства к неправославным исповеданиям «практически выражается… в неодинаковой форме, со множеством разнообразных оттенков, и от непризнания и осуждения доходит до преследования» 24.

Из числа инославных конфессий католицизм стоял ближе других к православию, как с точки зрения догматики, так и по созвучности тому общественно–политическому строю, в сохранении которого видела свою миссию правящая династия. В 40‑е гг. XIX в. на самом высоком уровне велась переписка о «невнимании и равнодушии к исполнению христианских обязанностей… между жителями Царства Польского». Полагая, что за небрежением к делам веры кроется «вредный образ мыслей», власти были всерьез озабочены упрочением религиозных чувств в среде католиков 25. Распоряжения того же времени по округу пахотных солдат Витебской губернии показывают, что его начальство стремилось опереться не только на православное, но и католическое духовенство 26.

Особенно четко позиция правительства формулировалась после европейских потрясений середины XIX в. Сохранилась уникальная стенографическая запись аудиенции, данной Николаем I католическому епископату в 1848 г. (полностью публикуется в Приложении № 3). «Все… смуты, — говорил император иерархам церкви, — происходят от недостатка религии. Я не фанатик, но верую твердо. Знаю, что человек умом всего постигнуть не может, что есть такие предметы, которых разбирать невозможно; нужно возложить упование на Промысел и верить; отсюда упадок протестантизма, ибо он основывал все на разуме человеческом». Иное дело католицизм. «Я не хочу новой веры, — продолжал Николай, — знаю старую католическую и желаю утвержденья ее как безопасной для государства». Не исключено, что на позицию монарха оказали влияние его беседы с министром статс–секретарем по делам Царства Польского И. Туркулом, не однажды выступавшим в роли толкователя вопросов, связанных с католицизмом. Прагматизм Николая полностью разделял будущий наместник Царства Польского протестант Ф. Ф.Берг. «Католическая религия, — заметил он в 1851 г. в частной беседе, — иногда очень полезна правительствам, потому что она помогает им удержать народ в узде»27. Хотя третья четверть XIX в. была отмечена нарастанием догматических разногласий между католицизмом и православием, их близость не переставала отмечаться современниками, а старокатолическое движение открывало определенные возможности для диалога 28.

В то же время непримиримо враждебной католическая вера продолжала оставаться в глазах господствующей в России церкви. Духом вековой борьбы с «латинством» веяло от процветавшей под покровительством Святейшего Синода антикатолической публицистики. С огромным трудом самодержавная Россия находила общий язык с папским престолом. И все же главной детер–минантой правительственной линии в отношении католицизма выступал, как правило, польский фактор. На это прямо указывают разного рода инициативы по «располячению католицизма»: предпочтение, оказываемое католическим священнослужителям–неполякам, устранение польского языка из богослужения и т. д. Показательно, что после восстания 1863–1864 гг. Д. А.Толстой уже «не считал необходимым заботиться о чистоте католицизма» 29.

Несмотря на всю жесткость правовой регламентации, «разноверные» браки получили значительное распространение. «Всем очень памятны, — доносил Синоду Иосиф Семашко в 1845 г., — неприязненные толки о сем законе в западных губерниях и, между прочим, предсказание, что после оного смешанные браки прекратятся. Между тем, слава Богу, со времени воссоединения униатов к православной церкви браков сих было: по епархии Литовской 1927, по Могилевской 301, по Минской 825, по Полоцкой 204. Да замечательно и постепенное увеличение тех браков по Литовской епархии за каждый год в следующей прогрессии: 7, 71, 162, 278, 482 и, наконец, в истекшем году 760. Это показывает, с одной стороны, спасительное сближение духом иноверцев с православными, а с другой, удостоверяет, что народ более понимает пользу закона, нежели партии, увлекаемые иногда побуждениями, не совсем похвальными». В последующее десятилетие количество «разноверных» браков по Литовской епархии (Виленская, Гродненская и Ко–венская губернии) стабилизировалось на уровне около 700 в год, а всего их было заключено в 1839–1859 гг. до 15 тысяч. «Это столько же будущих семейств, приобретенных православной церковью», — с удовлетворением констатировал Семашко 30. Таким образом, только в одной епархии николаевское законодательство коснулось нескольких десятков тысяч человек.