Пролетая над гнездом кукушки - Кен Кизи

— Вам же уже сказали, мистер Макмерфи, что игра на деньги противоречит правилам отделения.

— Ну хорошо, тогда сделайте ее тихой, чтобы мы могли играть на спички, на пуговицы — только сделайте эту чертову штуку потише!

— Мистер Макмерфи, — она ждет, чтобы ее спокойный тон школьной учительницы впитался прежде, чем она продолжит; она знает, что каждый Острый в отделении слушает их разговор, — не хотите ли знать, что я думаю? Я думаю, что вы — очень эгоистичны. Разве вы не заметили, что, кроме вас самого, в этой больнице есть еще и другие? Здесь есть старики, которые вообще не услышат, если оно будет играть тише, старые люди, которые просто не в состоянии читать или собирать головоломки, или играть в карты, чтобы выигрывать у других сигареты. Для пожилых людей, таких, как Маттерсон и Киттлинг, эта музыка — единственное, что у них осталось. И вы хотите отнять у них это. Мы с радостью выслушиваем предложения или просьбы и всякий раз, когда возможно, стараемся их исполнить, но, я думаю, вам следовало бы спросить других, прежде чем обращаться с просьбой.

Он поворачивается и смотрит на Хроников, и понимает, что она говорит дело. Он стаскивает с головы кепку, запускает руку в волосы и снова поворачивается к ней. Он, так же как и Большая Сестра, знает, что Острые ловят каждое их слово.

— Ну хорошо — я об этом как-то не подумал.

— Я так и поняла.

Он теребит свои рыжие волосы, выбивающиеся из-под зеленой пижамы, затем говорит:

— Послушайте, что, если мы перенесем карточный стол куда-нибудь еще? В какую-то другую комнату? Ну, скажем, в ту комнату, куда ваши люди заносят столы во время собраний. Вы могли бы открыть эту комнату и позволить карточным игрокам перебраться туда, оставить старикам их радио — и всем хорошо.

Она улыбается, снова прикрыла глаза и мягко качает головой.

— Конечно же вы можете внести предложение — наравне с остальными, — но боюсь, что все согласятся с тем, что у нас недостаточно персонала, чтобы обслуживать две дневные комнаты. И пожалуйста, не наваливайтесь на стекло: у вас грязные руки, и они оставляют на окне следы. А это означает дополнительную работу для других.

Он отдернул руки, хотел что-то сказать, но тут же осекся, осознав бесполезность дальнейшего разговора, разве что начать с ней пререкаться. Его лицо и шея наливаются кровью. Он делает глубокий вдох, собирает всю свою волю в кулак, как было уже сегодня утром, просит прощение за беспокойство и отходит обратно к карточному столу.

И все в отделении чувствуют, что что-то началось.

В одиннадцать часов в дневную комнату входит доктор и зовет Макмерфи, приглашая его в кабинет для беседы.

Макмерфи кладет карты, поднимается и подходит к доктору. Тот спрашивает его, как прошла ночь, но Макмерфи лишь бормочет что-то в ответ.

— Сегодня вы выглядите задумчивым, мистер Макмерфи.

— О, это мое обычное состояние, — отзывается Макмерфи, и они вместе уходят по коридору.

Кажется, что они отсутствуют несколько дней, а когда возвращаются, то улыбаются и болтают, оба абсолютно счастливы. Доктор вытирает с очков слезы, видимо, он действительно по-настоящему смеялся, а Макмерфи снова громогласен, в голосе звучит медь, он самодоволен и самонадеян, как всегда. Остается таким и во время обеда, и в час дня одним из первых занимает место, чтобы участвовать в собрании. Он усаживается в углу, и его синие глаза сияют оттуда, словно прожекторы.

Большая Сестра входит в дневную комнату в сопровождении сестер-практиканток, корзина полна записок. Она берет со стола книгу и слегка хмурится, читая записи (за целый день никто ни на кого не настучал), а затем занимает свое место у двери. Вытаскивает из корзины несколько листов и раскладывает их на коленях, некоторое время шуршит ими, пока не находит тот, который касается Хардинга.

— Насколько я помню, вчера мы добились значительного прогресса, обсуждая проблемы мистера Хардинга…

— Но прежде чем мы обратимся к этому, — перебивает ее доктор, — я хотел бы, если можно, отвлечь ваше внимание. Это касательно разговора, который мы с мистером Макмерфи имели сегодня утром в моем кабинете. Правду сказать, мы предавались воспоминаниям. Говорили про былые времена. Вы знаете, мы с мистером Макмерфи обнаружили кое-что общее — мы ходили в одну и ту же школу.

Медсестры переглядываются, не понимая, что это нашло на доктора. Пациенты смотрят на Макмерфи, который посмеивается в своем углу, потом — на доктора в ожидании продолжения. Доктор кивает.

— Да, в одну и ту же школу. Мы вспомнили карнавалы, устраиваемые школой для попечителей, — потрясающие, шумные, торжественные мероприятия. Декорации, серпантин, киоски, игры — карнавал всегда был одним из главных событий года. Я был председателем оргкомитета и в средней школе, и в старших классах чудесные годы беззаботности…

В дневной комнате становится совсем тихо. Доктор поднимает голову и оглядывается вокруг, чтобы убедиться, не выставил ли себя полным дураком. Большая Сестра одаривает его взглядом, который не оставлял на этот счет никаких сомнений, но доктор позабыл надеть очки, так что взгляд на него не действует.

— Короче, дабы положить конец этому сентиментальному приступу ностальгии, по ходу нашей беседы Макмерфи и я подумали, как бы отнеслись некоторые из пациентов к идее устроить карнавал здесь, в отделении?

Он надевает очки и снова оглядывает присутствующих. Никто не прыгает от восторга, услышав это предложение. Некоторые из нас припоминают, как Табер пытался устроить здесь карнавал несколько лет назад и что из этого вышло. И пока доктор ждет, тишина все нарастает, она исходит от Большой Сестры, растет и накрывает каждого, искушая и подзадоривая бросить ей вызов. Я знаю, что Макмерфи этого сделать не может, потому что он в деле, он планировал этот карнавал, и, когда я думаю, что никто не пойдет на поводу у своей глупости, чтобы нарушить молчание, Чесвик, стул которого находится рядом со стулом Макмерфи, издает неясное хрюканье и поднимается на ноги, почесывая ребра, и делает это прежде, чем сам осознал, что происходит.

— Уф. Лично я полагаю, понимаете ли… — он смотрит на руку Макмерфи на спинке стула с негнущимся большим пальцем, — что карнавал — это действительно хорошая идея. И внесет какое-то разнообразие.

— И это так, Чарли, — отзывается доктор, вполне оценивший поддержку Чесвика, — и будет не лишено терапевтической ценности.

— Разумеется, нет, — говорит Чесвик, который сейчас выглядит счастливее, чем обычно. — Нет. Карнавал имеет массу терапевтических эффектов. Готов поспорить.

— Это б-б-было бы весело, — говорит Билли Биббит.

— Да, и это тоже, — поддерживает Чесвик. — Мы можем это устроить, доктор Спайвей, точно, что можем. Скэнлон мог бы изобразить человека-бомбу, а я могу устроить бросание колец в трудовой терапии.

— А я буду предсказывать судьбу, — говорит Мартини и косит глазом куда-то вверх.

— А лично я весьма поднаторел в диагностике патологий по линиям руки, — сообщает Хардинг.

— Хорошо, хорошо, — заключает Чесвик и хлопает в ладоши. Раньше ни один человек не поддерживал другого во время разговора.

— Лично я, — растягивая слова, произносит Макмерфи, — почел бы за честь работать на волшебном колесе. Имея некоторый опыт…

— О, существует столько возможностей, — говорит доктор, выпрямившись на стуле. Он по-настоящему загорелся этим делом. — У меня миллион идей…

Следующие пять минут мы слушаем его прочувствованную речь. Большинство идей он уже обговорил с Макмерфи. Он описывает игры, киоски, разговоры о продаже билетов, а потом вдруг неожиданно замолкает, словно взгляд Большой Сестры ударил его прямо промеж глаз. Он, моргая, смотрит на нее и спрашивает:

— Что вы думаете об этой идее, мисс Рэтчед? О карнавале? Здесь, в отделении?

— Я согласна, что такое мероприятие заключает определенные терапевтические возможности, — говорит она и делает паузу. Убедившись, что никто не собирается нарушать тишину вокруг нее, продолжает: — Но полагаю, что идею, подобную этой, необходимо обсудить на собрании персонала, прежде чем будет принято окончательное решение. Что вы об этом думаете, доктор?

— Ну конечно. Я просто хотел узнать отношение к этому некоторых пациентов. Но разумеется, сначала — собрание персонала. А потом мы продолжим обсуждение наших планов.

Все понимают, что вряд ли что получится с карнавалом.

Большая Сестра снова начинает прибирать всех к рукам, зашуршав бумагами, которые держит на коленях.

— Прекрасно. В таком случае, если у нас нет больше новых тем — и если мистер Чесвик соизволит сесть, — я думаю, мы можем перейти непосредственно к обсуждению. У нас, — она вытащила из корзины часы и посмотрела на циферблат, — осталось сорок восемь минут. Итак, как я и говорила…