И на щите Давидовом начертано «Моссад» - Юрий Певзнер

после второй мировой войны он собрал огромный архив, в котором сосредотачивались документы о нацистских преступниках, материалы по внутренней и внешней безопасности и многочисленные сведения о странах-соседях. Слухи об этом архиве, который хранился то в лабораторной палатке лепрозория, то в потайной комнате в Тель-Авиве[16], вызвали большой интерес англичан, но добраться до него так и не смогли. Личные дела и секретные досье, картотеки и архивы, которые теперь находятся в тщательно охраняемом помещении в Яффе, стали важнейшей основой становления (а во многом и могущества) израильских спецслужб.

Годы подполья оказались отличной школой. Бен-Гурион отметил разведывательный талант Харела (Иссер поменял фамилию в 1948 году) и поддерживал его продвижение по службе. В 36 лет Иссер стал первым директором «Шин Бета». А затем Бен-Гурион назначил его одновременно директором «Моссада»; так Иссер Харел, подотчетный только премьеру, на многие годы стал фактически вторым человеком в Израиле.

Ко времени назначения на пост руководителя «Моссада» ему было всего 40 лет, хотя он выглядел на все 50. Однако впечатление о нем как о пожилом и усталом человеке было обманчивым: Харел обладал неутомимой юношеской энергией.

О начале деятельности Харела на посту директора «Моссада» рассказывают легенду, которая, впрочем, дает очень наглядное представление и о самом Маленьком Иссере, и самое главное — о реальной обстановке тех лет.

Иссер, мне нужно пять тысяч долларов, — с такой просьбой в первый же день пребывания Харела на посту директора «Моссада» обратился к нему редактор лейбористской газеты «Давар» Дан Пайнз.

— Зачем тебе эти деньги? — спросил Харел.

— Как, ты не знаешь? — изобразил изумление Пайнз и стал пространно рассказывать историю о шпионской сети, которая у него якобы была в Советском Союзе.

Харел выслушал товарища по партии и попросил:

— Дан, дай мне несколько дней на акклиматизацию, и я тебе отвечу, — а сам тут же тут же организовал сбор информации, которая подтвердила подозрения и слухи, циркулировавшие в «Шин Бете».

Ознакомление с документами из архива «Моссада» и несколько бесед со старшими сотрудниками убедили, что Пайнз осуществляет не разведработу, а обыкновенное мошенничество. Но с ветераном правящей партии нельзя было поступать, как с заурядным аферистом, — хотя и не следовало, конечно, закрыть на все глаза и выдать требуемую сумму. Харел создал комиссию по расследованию[17], и комиссии, конечно же, быстро удалось официально установить истину: оказывается, Пайнз попросту «доил» «Моссад», выколачивая из разведслужбы легкие деньги. Средства он тратил, в общем-то, не на себя; Пайнз остро нуждался в деньгах потому, что для спасения его больной дочери требовались дорогие лекарства, которые в те годы можно было достать только в Европе. И вот еще: в декабре 1951 года этот уважаемый журналист сумел убедить Шилоя и министра иностранных дел Шаретта в том, что ведет работу по созданию «сионистского подполья» в России. Он сыграл на больной струнке политических руководителей: после роспуска тайной «Алии-Бет» и заметной переориентации советской политики в его отношении, Израиль был особенно озабочен тем, чтобы не потерять контакт с советскими евреями. А Пайнз рассказывал, что ряд крупных сталинских чиновников готовы тайно помогать Израилю. Пайнз демонстрировал письма, якобы полученные от потенциальных агентов из-за границы, — на самом деле эти письма отправляли его друзья. Шилой распорядился платить; и вот в течение девяти месяцев «шпион-любитель» выезжал за границу и затем докладывал о тайных встречах с русскими, которые якобы имели место в Париже, Нью-Йорке и Копенгагене. Каждый раз, возвращаясь в Тель-Авив с порцией лекарств, он еще и получал от «Моссада» полную компенсацию расходов…

Комиссия решила всю эту аферу «замести под ковер». Старого партийного товарища пожурили за излишнее чадолюбие (не самый тяжкий грех, с точки зрения израильтян) за государственный счет и решили не привлекать к уголовной ответственности. Это, в общем-то, устраивало и Харела: разоблачением аферы чуть ли не в первый день своего пребывания на посту директора Иссер показал не столько свои способности, сколько сделал предупреждение всем, кто относился к разведке как инструменту для удовлетворения своих личных потребностей и амбиций. И вообще, какие могут быть шутки? Пусть все хорошенько запомнят, что Бен-Гурион назначил Маленького Иссера на этот пост не в последнюю очередь именно из-за его подозрительности. А в быту Иссер был предельно скромен, почти аскетичен. Он не был замешан ни в одном скандале на бытовой почве, был кристально честен — и насаждал атмосферу строгости и честности в обеих организациях, которыми он руководил-. Один из бывших сотрудников вспоминает: «…он смотрел прямо в глаза и никогда не отводил взгляда. Чем больше Харел смотрел на вас, тем суровее он казался. В разговоре с ним вы всегда чувствовали себя виноватым. Достаточно было малейшей оплошности, и вы могли потерять доверие Харела, даже если для этого не было серьезных оснований». Оплошности могли быть не слишком значительными: например, когда Иссер узнал, что один из лучших сотрудников под благовидным предлогом провел недельку на курорте с любовницей, он его немедленно уволил.

Пожалуй, это было не ханжество, а в известной мере парадигма. «Моссад», т. е. реально Харел, самостоятельно распоряжался немалыми средствами и не отчитывался ни перед кем, даже перед правительством. В 50-е годы, когда разведчики были фактически единственными, кто мог вывозить из Израиля сравнительно крупные суммы в валюте, Иссер даже считал необходимым подавать своим сотрудникам пример, сдавая по возвращении остатки средств прямо в аэропорту. А за малейшие финансовые злоупотребления карал жестко и неукоснительно.

Но тем, кто работал добросовестно и был предан делу по-настоящему, Харел оказывал поддержку во всем, что только было в его возможности. Если кто-то из агентов попадался, Харел предпринимал все усилия для его освобождения. И, кстати, вопреки практике большинства разведок, не считал арест агента и его тюремное заключение за границей основанием для прекращения сотрудничества. Многие агенты, «проваленные» не по их вине, с новыми легендами и в новых странах продолжали работу, порою очень успешную. Надо сказать, что и это вызывалось не только доброй волей руководителя, но и необходимостью. Работа в израильской разведке, как было заведено с времен «Хаганы», велась не ради денег, а опираясь на чувство долга и личные качества. Зарплата сотрудников «Шин Бета» и «Моссада» ничем не отличалась от зарплаты сотрудников других государственных учреждений, чиновников среднего уровня. По западным стандартам это были очень небольшие деньги — правда, во время зарубежных операций оплата была примерно в два раза выше плюс компенсация необходимых расходов. Работа была сложной и опасной, рабочий день — бесконечным. Единственное, что Харел мог сделать, — это создать у своих сотрудников ощущение, что они находились