Врата судьбы - Агата Кристи

— Похоже, учебник французского, — прокомментировал Томми.

— Ясно, — сказала Таппенс. — У меня появилась та же идея. Ребенок не хотел учить французский; он пришел сюда и намеренно потерял учебник, засунув его в Матильду. Добрая старая Матильда.

— Если Матильда стояла так, как положено, засовывать вещи ей в живот через дыру было не так-то просто.

— Только не ребенку, — возразила Таппенс. — Ему будет удобно — подходящий рост. Я имею в виду, он подлезет под нее, и готово. О, я наткнулась на что-то скользкое. На ощупь, как кожа зверька.

— Как неприятно, — сказал Томми. — Мертвый кролик или что-нибудь другое, как ты считаешь?

— Нет, оно не пушистое. Видимо, что-то противное. Боже, снова гвоздь. Эта штука, похоже, висит на гвозде. К ней прицеплено что-то вроде веревочки. Удивительно, как она не сгнила.

Она осторожно извлекла свою находку.

— Записная книжка. Да. Когда-то это была хорошая кожа, даже очень хорошая.

— Давай поглядим, есть ли в ней что-нибудь, — предложил Томми.

— Что-то есть, — сказала Таппенс и с надеждой добавила:

— Будем надеяться, пачка пятифунтовых банкнот.

— Если так, вряд ли они годятся для употребления. Они должны давно сгнить, так ведь?

— Не знаю, — сказала Таппенс. — Иногда сохраняются самые странные вещи. Тогда, по-моему, пятифунтовые банкноты делали из очень хорошей бумаги. Тонкой, но прочной.

— Может, они окажутся двадцатифунтовыми. Будет очень кстати.

— А? Деньги, наверное, тоже лежат здесь с доайзековых времен, иначе он бы их нашел. Это может оказаться и стофунтовая банкнота. Я бы предпочла золотые соверены. Соверены всегда хранили в кошельках. У моей двоюродной бабушки Марии был кошелек, битком набитый соверенами. Она показывала его нам, когда мы были детьми. Говорила, что это загашник на случай вторжения французов, если не ошибаюсь. Короче говоря, на самый крайний случай. Чудесные тяжелые золотые соверены. Мне они казались восхитительными, я все думала, как замечательно быть взрослой и иметь полный кошелек соверенов.

— И кто бы тебе их дал?

— Я не думала, что мне их кто-то даст, — сказала Таппенс. — Я думала, все взрослые получают такие вещи по праву. Знаешь, настоящие взрослые, которые носят пелерины — так они их называют. Пелерины с меховым воротником и шляпкой. У тебя есть огромный пухлый кошелек, битком набитый соверенами, а если есть еще и любимый внук, который возвращается в школу, то можно подарить ему соверен.

— А как насчет девочек, внучек?

— Не думаю, чтобы они получали соверены, — сказала Таппенс. — Но иногда она посылала мне половину пятифунтовой банкноты.

— Половину? Но что от нее толку?

— А вот представь себе. Она разрывала пятифунтовую банкноту пополам, высылала мне сначала одну половину, а потом другую в письме. Предполагалось, что таким образом ее никто не украдет.

— Надо же, какие предосторожности.

— И правда, — сказала Таппенс. — Э, что это?

Она копалась в кожаном чехле.

— Давай на минутку выйдем из КК, — сказал Томми, — и подышим чистым воздухом.

Они вышли из КК. В саду они могли лучше рассмотреть свой трофей. Это был плотный кожаный бумажник хорошего качества. От времени кожа задубела, но не испортилась.

— Наверное, внутрь Матильды сырость не проникла, — решила Таппенс. — О, Томми, знаешь, что мне кажется?

— Нет. Что? Здесь явно не деньги. Тем более не соверены.

— Нет, не деньги, — сказала Таппенс. — Я полагаю, письма. Вот только сможем ли мы их прочесть? Уж очень они старые и выцветшие.

Томми предельно бережно развернул мятую желтую бумагу, разделяя, где было возможно, листы. Письма были написаны крупным почерком, чернилами, некогда иссиня — черными.

— «Место встречи изменилось, — прочел Томми. — Кен Гарденс, возле Питера Пэна. Среда, 25 — е, 3:30 пополудни. Джоанна».

— По-моему, мы наконец-то нашли нечто важное, — сказала Таппенс.

— Ты думаешь, кому — то, кто собирался ехать в Лондон, велели приехать в определенный день, возможно, привезти бумаги, чертежи и что там еще, и встретиться с кем-то в Кенсингтон Гарденс? Как ты считаешь, кто вынимал эти письма из Матильды или клал туда?

— Не ребенок, — сказала Таппенс. — Должно быть, некто, живший в доме, чье присутствие в КК не вызовет комментариев. Наверное, получал информацию от офицера — шпиона и передавал ее в Лондон.

Таппенс завернула старый бумажник в шарф, который лежал у нее на плечах, и они с Томми вернулись в дом.

— Там могут быть и другие бумаги, — добавила Таппенс, — но, я думаю, большая их часть испортилась и рассыпется в прах при первом же прикосновении. Э, а это что такое?

На столе в холле лежал большой пакет. Таппенс развязала бечевку и сняла коричневую оберточную бумагу.

— Какой-то альбом, — проговорила она. — А, к нему приложена записка. Это от миссис Гриффин.

«Дорогая миссис Бересфорд, большое вам спасибо за то, что вы принесли мне именинный альбом. Я с огромным удовольствием просмотрела его и вспомнила давно живших здесь людей. Как быстро они выпадают из памяти. Часто помнишь имя и не можешь вспомнить фамилию, иногда наоборот. Некоторое время назад я нашла этот старый альбом. Он не мой, по-моему, моей бабушки. В нем много фотографий и среди них, если не ошибаюсь, один или два снимка Паркинсонов, с которыми моя бабушка была знакома. Я и подумала: раз вас так заинтересовала история вашего дома и люди, которые жили в нем раньше, вам будет интересно взглянуть на него. Пожалуйста, не трудитесь возвращать мне его, так как, уверяю вас, для меня он ничего не значит. В доме всегда скапливаются вещи, принадлежавшие тетям и бабушкам, а на днях я заглянула в старый комод на чердаке и нашла шесть коробочек с иголками, очень и очень старых. По-моему, даже не моя бабушка, а ее бабушка имела привычку дарить горничным на Рождество иголки и, наверное, однажды купила их на год вперед. Разумеется, сейчас они совершенно бесполезны. Иногда меня огорчает мысль о том, насколько расточительны в те времена были люди».

— Альбом с фотографиями, — сказала Таппенс. — Это может оказаться интересным. Идем посмотрим.

Они уселись на диван. Это был типичный старинный альбом. Большинство фотографий выцвели, но время от времени Таппенс узнавала на заднем плане уголки их сада.

— Смотри, вот араукария. Да, и, смотри — ка, за ней Вернаялюбовь, а за нее держится смешной мальчуган. Должно быть, это очень старая фотография. Да, вот и глициния, и пампасная трава. Наверное, они пили чай в саду. Да, за столом сидят люди, а под ними подписаны имена. Мейбл. Мейбл красотой не отличалась. А это кто?

— Чарлз, — ответил Томми. — Чарлз и Эдмунд. Похоже, они играли в теннис. Теннисные ракетки у них какие-то непривычные. А вот Уильям, кем бы он ни был, и майор Коутс.

— А вот — о, Томми, вот она, Мэри.

— Да. Так и подписано — Мэри Джордан.

— Она симпатичная. По-моему, даже очень. О, Томми, как чудесно увидеть Мэри Джордан, пусть даже на старой и выцветшей фотографии.

— Интересно, кто их снимал.

— Возможно, тот фотограф, про которого говорил Айзек. Деревенский фотограф. У него, наверное, тоже есть старые фотографии. Как-нибудь можно будет сходить к нему и посмотреть.

Томми уже отложил альбом и принялся вскрывать письма, пришедшие дневной почтой.

— Что-нибудь интересное? — спросила Таппенс. — Три письма. Два, я вижу, — счета. А это — нет, это что-то другое. Я спросила тебя, интересное ли оно.

— Возможно, — ответил Томми. — Завтра мне придется снова поехать в Лондон.

— Все те же комитеты?

— Не совсем. Мне нужно будет кое к кому зайти. Это не совсем в Лондоне, но где-то недалеко. В сторону Хэрроу, как я понимаю.

— Но к кому? — спросила Таппенс. — Ты так и не сказал.

— К человеку по фамилии полковник Пайкэвей.

— Ну и фамилия, — сказала Таппенс.

— Необычная, правда?

— Я слышала о нем раньше?

— Возможно, я упоминал о нем. Он живет, так сказать, в постоянной атмосфере из дыма. У тебя не найдется пилюль от кашля, Таппенс?

— Пилюль от кашля? Не знаю… Нет, есть. У меня осталась коробочка с зимы. Но я не заметила, чтобы ты кашлял.

— Я не кашлял, но буду, когда выйду от Пайкэвея. Насколько я помню, входя туда, после первых двух вдохов начинаешь задыхаться. Затем с надеждой смотришь на плотно закрытые окна, но на Пайкэвея подобные намеки не действуют.

— Но зачем он хочет увидеться с тобой?

— Представления не имею, — сказал Томми. — Он упоминает Робинсона.

— Того, желтолицего? Который хранит все секреты?

— Именно.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — видимо, мы влезли в дело, требующее секретности.

— Вряд ли, судя по тому, что все это произошло — если вообще что-то произошло, — много лет назад. Даже Айзек не помнит этого.

— Новые грехи имеют старые тени, — заметила Таппенс, — если я правильно вспомнила поговорку. Нет, не так. Кажется, «старые грехи имеют длинные тени»?