Год в Чувашии - Дмитрий Геннадьевич Лукьянов

где с балконов пятиэтажек люди смотрят в огороды частных домов, жил себе своей полутемной неприметной жизнью, тогда как сетевые супермаркеты на той же улице по несколько раз вдруг меняли названия, ассортимент, юридические лица.

Она не очень понимала причину моей спешки, завершая мелкие дела в своих кладовках по сторонам коридора, и что-то отвечала, перескакивая с одного языка на другой. Зачем-то я решил купить большое ведро меда, который оказался с пасеки ее брата, такого же старика. Светлый от луговой пыльцы деревенский мед медленно, до сомнений в земном притяжении, преодолевал края бочки. Мы стояли молча и смотрели на его плавное движение. Загремел железный замок, и несколько мужчин внесли в магазин тушу барана. У них сразу начался веселый, скоростной разговор с продавщицей, как это бывает со всеми говорящими на своем языке чувашами, из которого я сразу же выбыл. Хозяйка хлопала дверками холодильников, искала свободное место. В одном из них я увидел колоссальное количество замороженных гусей.

— Еще кофе, пожалуйста. И шпроты, — сказал я.

Вечером наша семья отправилась в деревню. Тесть сидел за рулем и рассказывал о Сурхури, празднике Овечьей ноги, на который сначала легло христианское Рождество, а потом сам праздник сместился к Новому году, да и во многом забылся. Как мне удалось понять, в старину это были несколько дней посиделок вроде русских святок. К северу, у марийцев и удмуртов, пермяков, все это сводилось к пивной пьянке с тем, что в те времена называли свальным грехом. Об этом много кто писал, но писал и Питирим Сорокин, сам наполовину коми. У молодых чувашей такого все же не было, а те, кто постарше, так и вовсе обсуждали на таких вечеринках перспективы урожая в новом году. Юноши и девушки же пытались поймать за ногу какую-нибудь из овец в темном хлеву, чтобы по ее цвету узнать, будет ли будущий супруг блондином или брюнетом. По-моему, это было бессмысленное занятие. Единственного черного барашка в стаде из английской поговорки здесь было бы уместно заменить на белого.

— Маленькие барашки хорошие, — рассказывал тесть, — когда мы были сами маленькие, то брали их с собой на печку.

— Зачем вы брали на печку ягнят? — спросила моя жена.

— Ягнят, да… Мы жалели их. Они очень забавные и ласковые, — сказал и замолчал мой тесть, голубоглазый блондин с азиатской жестокой линией скул.

У дома кто-то уже слепил снеговика, сделав ему, как полагается, морковный нос, а еще отличные желтые ботинки из старого кабачка. Алоэ за ледяным окном сверкало советской мишурой на колючках. На ветру пахло дымом дубовых дров и, немного, старыми, заваренными в бане листьями. Нас ждали.

За накрытым столом сидели бабушка моей жены, ее же бесконечные тети и их мужья, незнакомые мне люди, скорее всего тоже родственники. Ждало и шампанское, и салат оливье, и еще что-то не менее обязательное, но был и настоящий деревенский шартан — это дорогое, приготовленное по-чувашски мясо. Его три дня томили в печи у одинокой соседки, которая получила за свою услугу небольшую часть.

Нашему сыну кто-то подарил плюшевую альпаку. Длинная шея его не смутила.

— Барашек, — сказал маленький Миша.

— Ягненок! — сказал тесть.

— Така пĕчĕк, — согласилась бабушка.

Началось празднование, и уже скоро в дом ворвались соседи, требуя нашего немедленного участия в уличном празднике. На одном конце Лесной улицы, Вăрман ураме, грохотал фейерверк, на другом электрическая «Тесла» играла свою новогоднюю композицию, пришедшую в ее компьютер из Калифорнии и состоявшую из воодушевляющей музыки и включения в такт фар. Посередине же в кузове маленького грузовика, в котором среди досок торчали сухие травинки с еще июльского сенокоса, выстраивались блюда и бутылки, равновесие которых, ко всеобщему веселому ужасу, нарушали напуганные кошки.

В грузовичке оказался встроенный, еще пленочный магнитофон, и теперь он гремел той известной, наспех сделанной компьютерной музыкой, что предназначена для пригородных дискотек и тольяттинских автомобилей с тонированными стеклами, разве что на недоступном для меня языке. Плясали на снегу какие-то веселые молодые женщины, тоже родственницы, и взрослые серьезные мужчины, по сути своей, фермеры, живущие на земле крепко и трудно, звали нас с тестем посмотреть их дома и хозяйства. Помню, что заходили в один дом, выходили как будто уже из другого, и так повторилось несколько раз, и обращенные на нас черные коровьи глаза из тьмы дворов становились все влажнее, да с парламентским апломбом начали звучать где-то там же голоса баранов и кур.

Я проснулся утром в своей кровати за печью от негромкого, но всегда до беспокойства быстрого разговора на чувашском. Уже давно топили баню и снова накрывали на стол. Лена раскладывала приборы, и наш сын Миша играл на подоконнике с плюшевой альпакой.

— Куда идет барашек? — спросил я его.

— Барашек идет на Новый год! — сказал малыш.

— А где Новый год?

— Ну там, — показал он на улицу.

За окном было серое утро с мелким снегопадом, такое же, как и вчера. Так всегда в Чувашии в первой трети зимы. Та морозная до звона зима, образ которой так любят в Центральной России и которая приходит туда крайне редко, начинается здесь через несколько дней после каникул и продолжается до апреля. Чувашия вообще очень солнечная и запоминается этим.

По улице шел крошечный старик, возможно бог. Кто это опровергнет? Во всяком случае, его, как и бога, никто не знал, не приглашал и не ждал. Валенки его были огромны.

— Кто это, интересно? — сказала теща.

— Чей-то гость, — сказал тесть.

— Тут никого, кроме нас, нет. Соседи в Сириккасах у родных.

— Может, он приехал к барашку и сказал: «Новый год!», — предположил наш сын Миша.

Мы допили растворимый кофе, доели вчерашний салат и отправились в баню, поэтому никто так и не увидел, как хороший бог, бог-создатель пчел, хурт ҫуратакан турă, прошел по голубой тропинке к пасеке из трех давно мертвых ульев, чтобы послушать свои творения. Он поднял меховое ухо шапки, чтобы прислониться уже собственным ухом, не таким уж опрятным, с седым клочком волос на мочке, к фанерной крыше и услышать, как гудят пчелы, этот маленький орган в храме из серого дерева.

— Какая красивая музыка, — сказал наш сын. 

13

Январь младший / Кĕçĕн кăрлач —

морозный месяц

 Площадь Победы

Под ногами загудел мотор, полный энергии от вялой волжской