Магические числа - Юрий Рытхэу

— Откуда? — спросила Каляна.

— Ниоткуда. Он придет просто так. Наступит, как наступают весна, осень, зима, лето… Разве вы не различаете приход нового года, нового времени?

— Мы различаем два главных времени — время света и время тьмы. Время света начинается еще зимой, когда стоят морозы и дуют пурги, но солнце уже показывается над горизонтом, продолжается оно до нового снега. Это длинное время, а короткое — это когда нет солнца и наступает время тьмы, полярных сияний, лунного света и звезд…

— Ну вот, — сказал Перщин, — на этот раз мы вместе встретим тысяча девятьсот двадцатый год.

— Это сколько же двадцаток? — удивилась Каляна, которая как и ее земляки, считала двадцатками.

В чукотском числительном «кликкин» содержится корень «клик», означающий мужество, мужчину. Общее число пальцев на руках и ногах у него равняется как раз двадцати. Каляна не чувствовала в этом никакой несправедливости, такой уж счет повелся испокон веков, хотя по числу пальцей женщина нисколько не уступала мужчине.

— Это больше, чем все жители нашего становища, даже если к ним прибавить всех норвежцев с корабля и жителей окрестных селёний, — произнес Першин.

— Кыкэ вай! — всплеснула руками Каляна: — Зачем нам столько лет?

— Так сосчитали, — туманно ответил Першин, опасаясь, что Каляна спросит, откуда идет отсчет. Тогда придется забираться в дебри христианского летосчисления.

Но Каляна неожиданно легко согласилась:

— Раз так сосчитали, значит, так и есть.

Было как раз время дневной трапезы.

Обед был нехитрый — оленье мясо, толченая нерпичья печенка со свежим тюленьим жиром и чай. Это была здоровая и, наверное, питательная еда, потому что Першин не чувствовал себя голодным.

Уже привыкшая к чужому Айнана ела вместе со всеми, и со стороны казалось, что обедает обычная чукотская семья.

— Тебе нравится жить с нами? — спросила Каляна. По просьбе Першина она занимала его чукотским разговором для практики.

— Мне очень нравится.

— А в пологе тебе хорошо?

— Хорошо. Только утром, когда гаснет жирник, холодно…

— Жирник надо за ночь несколько раз поправлять, — сказала Каляна. — Но это женская работа.

Научи меня, — попросил Першин.

— Этого тебе делать нельзя! — строго ответила Каляна и объяснила: — В яранге есть предметы, до которых не должна дотрагиваться мужская рука. Точно так же есть мужские вещи, которых не должна Касаться женская рука. Это великий грех! Ты можешь потерять охотничью удачу и даже мужскую силу.

— Ну, значит, буду мерзнуть, — с улыбкой сказал Першин.

— Если хочешь, я могу спать с тобой в пологе, — простым, будничным голосом предложила Каляна. — Я ведь не жена Каготу он меня никогда не трогал как женщину.

От неожиданности Першин поперхнулся чаем.

— Да нет, — торопливо забормотал он. — Мне совсем не плохо одному, мне даже нравится, когда прохладно.

— Я все ждала, когда Кагот до меня дотронется, — продолжала Каляна, — но, видно, у него другое на уме, А скорее всего он не может забыть свою жену… Первое время и я не могла себе представить, как это могу быть без Ранаутагина, с другим. Он приходил во сне, касался меня и даже иногда звал голосом. Потом все реже и реже. Особенно после появления Кагота. Подумал, наверное, что раз в яранге появился другой мужчина, то он может больше не напоминать о себе…

Каляна говорила с такой грустью в голосе, что Першин не знал, как ее утешить. Погладить по голове? Но как она поймет его жест?…

— Я надеюсь, что придет время и Кагот заметит тебя.

— Я перестала надеяться, — тихо проговорила Каляна.

В тот вечер Кагот почувствовал перемену в отношениях между Першиным и Каляной. И он удивился, когда русский сказал:

— Я тоже буду ходить на охоту. Не могу же я все время сидеть в яранге с женщинами и детьми.

— Хорошо, — ответил Кагот. — Каляна, приготовь одёжду.

Охотничья одежда принадлежала погибшему Ранаутагину.

Кагот нашел старый, но вполне еще пригодный винчестер, почистил его, размотал и размял длинный ремень, приготовил два посоха — один с острым наконечником, а другой с крючком. Снегоступы потребовали небольшой починки. Кагот заставил Першина несколько раз надеть, быстро снять их и, чтобы привыкнуть, походить в них вокруг яранги по снегу.

Утром следующего дня Кагот рано разбудил Першкна. Русский быстро выскользнул из своего остывшего за ночь полога. Торбаса, кухлянка, меховые штаны — все пришлось ему впору, словно на него было сшито. Каляна в это утро была особенно печальна: она вспоминала, как собирала на охоту молодого мужа. Позавтракали сытно, но неплотно, чтобы пища не отягощала желудок.

По протоптанной тропе, ведущей мимо «Мод», спустились в торосы.

Кагот шел впереди, выбирая путь поровнее, чтобы дать возможность Першину приспособиться к неровной ледовой дороге. Сам он мысленно уже вроде бы достиг открытого водного пространства. Там, в густой студеной воде, виделось ему, медленно плыли нерпы с огромными блестящими, будто смазанными жиром черными глазами.

Кагот как бы подчинился течению жизни и вверил себя я свою судьбу обстоятельствам. Он снова полностью вошел в ритм существования морского охотника: вставал на рассвете, шел в море и поздним вечером возвращался в ярангу, часто обремененный добычей. Дома его ждали два теплых огонька — Айнана и Каляна.

Привычный, раз навсегда заведенный, ход жизни оставлял много времени для размышлений. Все чаще Кагот задумывался над тем, как же ему быть дальше… Каляна еще молода и должна думать о своем будущем. Да и он не может так долго жить в неопределенности, в чужой яранге, у чужого огня. Может ли он поселиться здесь навсегда? Оставят ли его в покое? С установлением нартовой дороги Кагот с опаской ждал появления родичей. Каждая темная движущаяся точка, возникающая со стороны Восточного мыса, рождала тревогу, которая утихала лишь тогда, когда он убеждался, что это не те, кого он опасался. Может быть, отправиться дальше на запад? Но за устьем Колымы уже говорят на чужих, незнакомых языках…

Першин смотрел в спину Кагота и старался приноровиться к его шагу. Когда это удалось ему, стало легче. Оглядываясь по сторонам, Першин думал о том, что окажись он здесь один, никогда бы не возникло у него даже мысли, что в этой белой пустыне, облитой пурпурным светом разгорающейся зари, может существовать жизнь. Вокруг космический, глубокий холод, неподвижный стылый воздух и простирающиеся, кажется, до бесконечности лед и снег. Трудно поверить в то, что где-то есть другой мир — с зеленым лесом, полем, большими городами с людской толпой, машинами, музыкой, театром, библиотеками, картинными галереями. Тишина нарушалась лишь скрипом снега под ногами да шумом собственного дыхания, которое в этом стылом безмолвии громко и странно шуршало.

Обернувшись назад, в сторону берега, Першин уже не увидел ни яранги, ни вмерзшего в лед корабля Амундсена. Постепенно появилось чувство отрешенности от всего мира. Разгоревшаяся заря поглотила ближайшие к ней звезды, но те, что были в зените, попрежнему сияли алмазным светом.

Кагот шел с постоянством заведенной машины и не оглядывался, словно: был один. Но он чувствовал и слышал за собой дыхание приезжего и с удовлетворением отмечал про себя, что Першин идет ровно, не задыхается, шаг его стал экономным, размеренным.

Кагот уже чуял впереди открытую воду, разводья, образовавшиеся от подвижки ледовых полей. Да и сам лед, казавшийся на первый взгляд прочным и толстым, уже не был похож на тот, которые накрепко припаян к берегу.

Заметно посветлело, и впереди блеснула отраженная в темной воде звезда. Кагот обернулся и показал рукой вперед.

— Пришли!

Разводье было не очень большим. Оно вытянулось в длину примерно на сотню метров. Вода в нем то поднималась, то опускалась в такт размеренному дыханию океана.

Кагот подробно объяснил Першину, как надо сторожить нерпу и помог ему сделать укрытие из тонкой молодой льдины.

Першин устроился поудобнее и уставился на гладкую, словно отполированную поверхность стылой воды с приставшими к ней мазками белого тумана. Его клонило в сон, но едва он прикрыл глаза, как был разбужен громким выстрелом: на другом берегу разводья.

Кагот уже разматывал акын, чтобы вытащить из воды добычу. Першин поднялся из-за своего укрытия, полагая, что потревоженные выстрелом нерпы теперь не скоро высунутся из разводья, и пошел к удачливому товарищу.

Кагот уже вытянул нерпу и оттаскивал ее подальше от ледового берега. Нерпа была тяжелая, округлая, налитая жиром.

Першин почувствовал зависть: вот бы ему убить нерпу и вернуться в становище настоящим добытчиком! Интересно, как бы посмотрела на него Каляна? Полюбовавшись на нерпу, Першин медленно побрел к своему месту.